На руках у меня засыпай...

86-й год. Май.

- Салют, пионер. Доставай-ка свою зажигалку! Рабочие склада около старенького двухэтажного дома Оксаны за полтора года уже привыкли видеть Витю Пчелкина каждое утро и каждый вечер на одной и той же точке – под старым деревом. Парень протянул им огонек, ответил парой шаблонных фраз, беспрерывно продолжая вглядываться в арку. Оксана опаздывала уже на двадцать минут. В принципе, Витя уже привык к этому – мать девушки не могла без нравоучительных лекций отпустить дочь из дома. Наконец, показалась. Шагала спешно, откидывая копну медных волос. Губы поджаты, глаза сосредоточенно глядят вперед. - Привет, Ксанка, - Пчелкин привычно обнял за плечи и запечатал на щеке поцелуй. – Опять выслушивала? Оксана прильнула головой к его плечу. - Опять. Столько гадостей наговорила. Сил моих уже нет… Витя не стал уточнять, какие именно гадости наговорила девушке Наталья Георгиевна. Можно было бы списать все ее гневные тирады о влюбленности Оксаны на обычное родительское беспокойство, если бы женщина доносила свои предостережения до дочери тихо и спокойно. Но это не ее стиль. - Я всё время боюсь, что мы с тобой поссоримся, - с тревогой проговорила Оксана. – Навсегда, из-за ерунды. - С чего ты взяла, что мы с тобой поссоримся? - Я все думаю. Как так: люди любят друг друга, а потом перестают. Отчего? Пчелкин улыбнулся и сжал холодные руки девчонки в своей ладони. - Это от глупости. А мы с тобой люди умные. Смеркалось, но расставаться не хотелось. Не могли наговориться, не могли выпустить друг друга из объятий. Сидели на лавочке, недалеко от дома Оксаны. - Пойдем, ты замерзла уже, - Пчелкин потянул девчонку за руку, но та вдруг засопротивлялась: - Не хочу. Порог ее дома больше не переступлю. - Ну что нам, как бродягам на улице ночевать? Я же тебя тут не оставлю. - Гулять будем. Всю ночь. - Романтик ты мой, - Витя легонько щелкнул Оксану по носу. – Ладно, пойдем. - Куда? - Ко мне. - Это на ночь-то глядя? Что родители подумают? - А ничего не подумают. Нет их, на дачу укатили, бархатцы сажать. Пока Пчелкин заваривал чай, Оксана прошла в его комнату. Прелесть таких уютных, теплых комнаток чувствуется не так весною, как осенью, когда ищешь приюта от холода, сырости... Но сейчас вовсю царил май, а в душе у девчонки моросили проливные дожди. Будь что будет, но домой она сегодня точно не вернется. Уж если и получать по голове от матери – так хотя бы за дело, а не беспочвенно. Девушка провела пальчиками по корешкам книжек на небольшой полочке над кроватью. Витя вернулся с чашками. - Фантастики у тебя полно. Здорово… - Пылятся уже год, никак Космосу не верну. Держи свой чай. Оксана взобралась на широкий подоконник. В распахнутую форточку врывался теплый ветер, шелестел тюлем и путался в пышных Оксаниных волосах. Пчелкин пристроился рядом и любовался ее точеным профилем: тонкие черты придавали ее личику небольшую наивность. Чуткая, молодая жизнь играла в ее глазах, внимательно и мягко глядевших из-под тонких бровей, в быстрой усмешке выразительных губ, в самом положении ее головы, рук, шеи. - Вить? - М? - Мы же с тобой никогда не расстанемся? - Глупенькая. Как я тебя брошу? Ты же пропадешь без меня. - Обязательно пропаду. Пчелкин поднял ее лицо так, чтобы Оксана смотрела прямо ему в глаза. - Я, конечно, не романтик, как ты, но ты же все знаешь. - Я тебя люблю. - Взаимно, - он улыбнулся, погладил ее щеку. - Почему ты всегда отвечаешь только так? - Как? - Это «взаимно». Ты никогда не говорил мне, что любишь. А я, как дурочка, повторяю. Как будто со стенкой. Кидаю «люблю», а оно лишь молчаливо отскакивает. Пчелкин сгреб ее в охапку и поцеловал в затылок. - Знаешь, Ксанка, многие люди говорят «Я тебя люблю», но на самом деле ничего не чувствуют. - Но я же чувствую! - Так и я тоже. Ты же не будешь теперь ссорится со мной из-за этого? - А если буду? - Глупышка – глупышка и есть. Не успела ничего ответить – поцеловал. Зачем лишний раз говорить? И так видно – любит. Любит так, как умеет любить юное сердце. Оксана обняла его за шею. И это её лёгкое прикосновение заставило Витю вздрогнуть. Девушка увидела, как его мышцы напряглись, дыхание стало более тяжёлым. Но ещё более странным для Оксаны было то, что и она сама почувствовала, как учащённо забилось сердце. Пчелкин взял её лицо в ладони и целовал ее с такой нежностью, что девчонка тут же забыла про все свои сомнения. - Ты не бойся, - шепнул парень в ее распахнутые губы. – Я сам боюсь. - Боишься чего? – тихо произнесла Оксана. - Сделать тебе больно. - Ты не можешь сделать мне больно. Он скользнул ладонями под подол платья и крепко сжал её талию. Чего бояться? Она его девчонка, только его. Оба ощущали взаимную пульсацию мышц. Без барьеров. От этого просто сносило голову и лишало разума. Она приподнялась и снова осела вниз. Пчелкин накрыл её собой, удерживая себя на локтях. - Не будешь жалеть? - Никогда.

***

- Где ты была? – мать обрушилась ядовитым криком сразу, как только Оксана переступила порог квартиры. – Дрянь такая! Отцовский ремень, всегда висящий на крючке в прихожей, хищно щелкнул в материнских руках. Оксана попятилась к входной двери. - Мама… Ты что? - Где ты шлялась всю ночь?! – Наталья Григорьевна наступала на дочь, как хищник на бедную лань. – С ним, да? Ты что, бессовестная, хочешь меня до инфаркта довести?! Ждешь, как тебя за космы твои рыжие его родители ко мне приволокут, когда из его койки силком вытащат? Замахнулась, но ремень наткнулся на вскинутые над головой руки. - Я уже взрослая! - Ах, ты взрослая? Когда в подоле мне притащишь, тоже будешь взрослая? Замахнулась снова, но крепкая кожа была перехвачена Оксаниным кулаком. - Мама, если ты меня еще раз ударишь – я убегу из дому! Слышишь? - С каких пор ты такая дерзкая стала? Мать схватила Оксану за плечо и потащила в гостиную. Грубый толчок заставил девчонку пошатнуться и повалиться на диван. - Сегодня у вас последний звонок? Так вот, я тебе устрою последний звонок! Я все этому огрызку выскажу! - Мама, я люблю его… - сморгнув предательскую пелену слез, прошептала Оксана. - Что? – вспыхнула Наталья Георгиевна. – Любишь? Да как ты смеешь говорить такие слова! Любовь! Какая любовь в семнадцать лет?! Ремень со всей силы впечатался в бледную нежную кожу девичьего бедра. Послышался жалобный всхлип. - Одевайся, сказала! - Я никуда не пойду. С тобой не пойду. - Пойдешь, как миленькая. Не заставляй меня тащить тебя за волосы. - Я не пойду! - Значит, пойду я. Сама. Твой малолетний сосунок у меня попляшет. Мать через пару минут хлопнула входной дверью. Оксана вскочила с дивана и полетела в коридор, дернула ручку, но с другой стороны защелкнулся замок. - Мама! Мама, не смей! – девушка застучала по двери, слыша лишь, как каблуки матери зацокали по лестнице. Слезы отчаяния потекли по щекам. Оксана утерла их кулаком и кинулась к домашнему телефону. Вдруг Витя еще дома, и она успеет его предупредить? Но телефон молчал. Истерика подкатывала с новой силой. Решение было только одно – в окно и бежать. Оксана распахнула створы окна настежь и глянула вниз – в метре крыша подвала, только радиус прыжка бы выбрать правильный. Наталья Георгиевна терпеливо ожидала конца прощальной линейки. Десятиклассники ровной шеренгой стояли под сводами школы, пока директор с неотъемлемыми слезами гордости вещала напутственную речь. Витя нервничал. Оксаны не было. Рядом стоящий Валера Филатов покосился на друга и шепнул: - Где Ксанка-то? - Сам не знаю, - таким же тоном отозвался Пчелкин. – Не дай бог мамаша с ума сошла… - В добрый путь, дорогие выпускники! – с чувством выдала директриса. Первоклашка выбежала со стороны трибуны и звонко прогремела колокольчиком напротив каждого лица десятиклассника. Грянули овации. - Ну что, пивка для рывка? – хлопнул пацанов по плечам Космос. Он как всегда был в приподнятом настроении. - Я сейчас вам такой рывок устрою, - прогремел голос позади. И тон его не обещал ничего хорошего. Мальчишки синхронно повернулись. - Здрасти, - кивнул Холмогоров. - Кто из вас Пчелкин-то? Наталья Георгиевна параллельные классы своей дочери почти не знала. Так же, как и не знала, как выглядел возлюбленный Оксаны. Даже когда Витя, как добропорядочный гражданин, собирался познакомиться, девчонка на корню пресекла эту идею. - Я, - спокойно отозвался Витя. - Ты, да? – мать Оксаны стала наступать на него, глядя прямо в недоумевающие голубые глаза парня. – Спортил мне девчонку, мерзавец? - Уважаемая мама, - вышел вперед Валера, - а вы… - Вы вообще не лезьте, заступнички! – полоснула взглядом Наталья Георгиевна. – Я не с вами пришла говорить. Саша Белов нахмурился: - Тогда зачем прилюдно ему что-то говорить? - Мама! Она обернулась. Оксана, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, бежала прямо в водоворот событий. Мать, кажется, не смущала происходящая вокруг обстановка. Что одноклассники ее же дочери подозрительно косились в ее сторону, что говорила Оксана. - Перестаньте, Наталья Георгиевна, - решительно отозвался Пчелкин. – Вы сейчас позорите свою дочь на глазах у всей школы. - Ты опозорил ее и без моей помощи! - Давайте отойдем и спокойно поговорим? - Пусть все знают, какой ты! – женщина пропускала мимо ушей любые слова парней и плачущей дочери. – И мою дочь ты больше никогда не увидишь!

91-й год. Сентябрь.

Тот, кто под напором психической боли или угнетаемым невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб, или накидывается таблетками, или вскрывает вены (каждый в силу своей смелости) – называется самоубийцей. Для тех же, кто дает волю своим жалким, опошляющим душу желаниям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом языке. За пулей следует могильный покой, за погубленной молодостью же – годы скорби и мучительных воспоминаний. Кто оскорбил свою весну, тот понимает теперешнее состояние души Виктора Пчелкина. Я еще не стар. Но уже не живу. Белый рассказывал о случае в Афгане – один солдат сошел с ума и впоследствии уверял всех и сам верил, что он убит при обстреле, а то, что теперь считается им – лишь его тень, отражение прошлого. Нечто похожее на эту полусмерть переживал теперь и я... Не могу сказать точно, когда это началось. Началось пресыщение к ней. К моей нежной девочке, к той, которая любила всем сердцем так невыносимо долго. К той, которую любил я. Наверное… Когда-то. В другой жизни. Никто не думал, что 89-й разделит нас по разным материкам. Мы изменились. Я изменился. А она так и застряла в той скромности, наивности и вере в то, что я ей говорил когда-то в далеком мае 86-го. А как можно было отрезать ее тогда, когда наш общий мир стал четко делиться на черное и белое. Она осталась там, в белой дымке, я, соответственно, шагнул во тьму. Твари не ходят в белом. Лишь одна нить связывала. Тонкая, но, мать его, прочная. Ни одним ножом не перережешь. Опьянение не заставило себя долго ждать. Скоро Пчелкин почувствовал легкое головокружение. В груди заиграл приятный холодок – начало счастливого, экспансивного состояния. Ему вдруг, без особенно заметного перехода, стало ужасно весело. Чувство пустоты, скуки уступило свое место ощущению полного веселья. Он начал улыбаться. Привычной для всех улыбкой. Рука скользнула по оголенной, худощавой спине. Кончики пальцев перебирали позвонки, словно клавиши, поглаживая бархатную смуглую кожу. - Налей мне еще, - певучий голосок с нескрываемой сучьей ноткой шепнул на ухо. Налил, не убирая руку с ее спины, откинулся на мягкую кожаную спинку широкого кресла. Музыка и мерцающий свет взрывались в голове фейерверками. Но больше походили на вспышки автоматной очереди. Телефон. Чертов телефон звонит. В левом кармане. А слева сидит девица. Приподнял одной рукой хрупкую фигурку, скользнул по бедру, и она хихикнула. Телефон напевать заунывный рингтон не прекращал. На экране мелькало сухое «Жена». - Иди погуляй. Девушка повела бровью, не понимая, с чего бы ей покидать насиженное место. Пчелкин подавил желание закатить глаза и кивнул в сторону бара: - Иди закажи что-нибудь. Купюру сунул в ложбинку между груди – вызывающее декольте позволяло. Девица фыркнула, но он не повел ухом – да, так. Ее место в своей жизни на сегодняшний вечер он обозначил предельно четко. - Да, Оксан? - Будешь сегодня? Встряхнул рукой, глянул на котлы. Время – начало одиннадцатого. Не успел ответить, она опередила: - Надеюсь, ты не забыл, что у Иришки день рождения завтра… - За кого меня держишь? Забыл. Тварь законченная. Да, вот эта прочная ниточка. - Через сколько будешь? – ответ, что он может не приехать, не принимался. Да, у нее проскальзывали и такие требовательные нотки, но Пчелкин знал – сломать этот настрой ему – раз плюнуть. - Скоро. Ложись, не жди. Тогда, по окончании школы, я наплевал на все запреты. Ксанка тоже. Когда ее мать узнала, что мы пошли наперекор ее приказу (а ведь именно так и никак иначе Наталья Георгиевна воспринимала сама и подавала нам, выпускникам, свои сраные требования), и я решился на радикальные меры – забрал Оксану к себе. Родители были озадачены, пришлось выкручиваться, говорить много… Хотя придумывать ничего не приходилось – тиранша-мать была ведь на самом деле. Родители, старой закалки люди, читали свои проповеди, пытались вразумить, но… в итоге сдались. И, Бог ты мой, как же я тогда был рад. Вот она, моя девочка, со мной. Почти всегда. Спать ложились, естественно, отдельно, а просыпались – вместе. Украдкой пробирался обратно на старый диванчик в зале, за пять минут до громыхания будильника в родительской спальне. А после Нового, 87-го года Оксана забеременела. Скрывать пришлось до того момента, пока моя мама сама уже заподозрила… Скандал с Натальей Георгиевной был жуткий. Верещала так, будто ее топтало стадо диких бизонов, и требовала делать аборт. А как я мог такое допустить? Хрен знает, что взыграло тогда во мне, возможно, даже то, что я ни капли не хотел уступать этой истеричке. Когда срок уже был довольно большой, мать Оксаны потребовала нашей с Оксаной росписи. Покидать тонущий корабль поздно. Быть в глазах любимой девчонки слабаком и трусом – нельзя. Но в тот день, когда Оксана взяла мою фамилию, что-то во мне переменилось. Может, груз ответственности навалился, и я начал с ним бороться. Для чего – не знаю. Но в тот момент я осознал одно – юность моя кончилась. Нужны были деньги. Много денег… Мой путь вы знаете. Только в погоне за всем этим я, кажется, потерял самого себя. Изменился. Изменил. Первый раз помню отчетливо – когда Ире исполнилось два года. Ровно в эту ночь два года назад. Точно, сегодня как годовщина. Мразь. Какая же ты мразь, Пчелкин. В спальне горел торшер. Витя тихо прошел по коридору, заглянул в комнату дочери. Спит, как зверь-бурундук. Свесила ножку, уткнулась носиком в подушку. Пусть спит. Пчелкин скинул на кресло у зеркала пиджак, оттянул покосившийся галстук. Оксана распахнула глаза и медленно повернулась на спине в сторону мужа. Мужчина улегся рядом, одарил девушку дежурным поцелуем в щеку и прикрыл глаза. - Подарок завтра надо купить, - напомнила Оксана. – Я не успела, а ты, как обычно, занят, не смогли посоветоваться. - Я уже купил. - Сам? - Ты опять со своими подозрениями? – не будет же говорить, что посылал Космоса. - И что купил? – с долей сомнения хмыкнула жена. - Железную дорогу. - Она же девочка. - И что? У девочки не может быть железной дороги? Посадит своих неваляшек и будет катать… - Ты снова пил. - Ты снова недовольна. - Я лишь волнуюсь, Вить. - А ты успокой свои волны, море. Бедная ты моя девочка. Несчастная в своем же счастье. Искалеченная своим же спасением. Зачем я так с тобой? И почему ты такая? Боишься обидеть… Боишься возразить. А если бы попробовала, что бы я сделал?.. Как я тебя брошу? Ты же пропадешь без меня. Блажь. Сердце колит. Почему сейчас, когда есть все, мне так этого стало много? Пресыщение. Гребаное пресыщение. Может, отправить их отдыхать? На море. Она же любит море… - На юг хочешь? – разглядывая потонувший в теплом свете потолок, спросил Пчелкин. Оксана усмехнулась, повернулась к нему лицом и решилась положить голову на его горячую, твердую грудь. - Сентябрь на дворе, Вить. - Бархатный сезон. Все так же тепло, только народа меньше. - Надо подумать… - Ну, думай, думай, - быстро поцеловал в висок, захотел перевернуться, но она так уютно пристроилась на его груди, как маленький теплый котенок, что замер, искусал нижнюю губу, затем накрыл ее хрупкие плечи рукой. Оксана улыбнулась, оставила поцелуй на его ключице и прикрыла глаза. Она знала – он отвернется, как только она заснет. Поэтому хотелось продлить этот момент как можно дольше, лишь бы обнимал. - Я все думаю. Как так: люди любят друг друга, а потом перестают. Отчего?

95-й год. Лето.

- Оксана, ты забрала мой пиджак из химчистки? – донеслось из ванной комнаты. Виктор спешно утирал остатки пены с подбородка. Жена закусила губу, скривила виноватую моську и припала к косяку двери в ванную. - Прости, забыла. - Кто бы сомневался, - усмехнулся он. - Надень черный… - В таком только в гроб ложиться. Помру – надену. Оксана отвесила ему смачный щелбан, и Пчелкин недовольно шикнул. - У меня бритва в руке. Или ты уже в исполнение хочешь перейти? - Дурак неумный, - фыркнула девушка. – Если бы я хотела от тебя избавиться, я бы это сделала по-другому. - Это как? - Узнаешь. - Хорош, - поморщился он. – Посмотри в шкафу, что есть. Я опаздываю уже. Оксана распахнула шкаф. Сам напокупал себе костюмов, и не носит. Светлый ему нужен… Ну, вот, светлый. Клетчатый. В нем последний раз на свадьбе Беловых был. Она стянула пиджак с вешалки, рукав зацепился за крючок. Из внутреннего кармана выпала плотная карточка и полетела на мягкий ковер. Оксана нагнулась, перевернула ее. Фотография. На ней – Оля Белова в свадебном платье. Счастливая и прекрасная. На талии – рука мужа. Но само изображение Саши отрезано. Девушка присела на край кровати, сжимая в побелевших пальцах снимок. Мелкая дрожь пробежала вдоль позвоночника, и неприятным холодком заныло что-то внизу живота. - Ну, что, нашла? – утирая влажный подбородок тыльной стороной ладони, в спальню влетел Пчелкин. - Нашла. Он застыл, глядя на ее руки. - Хранишь, как память? – грустно усмехнулась она. Оксана давно заметила теплое отношение мужа к Ольге. К ней, в принципе, все друзья Саши относились добродушно и с уважением. Но тогда, на свадьбе, Оксану смутил взгляд. Взгляд собственного мужа. Он с каким-то очарованием наблюдал за каждым движением жены своего друга. Улыбался ей и тоскливо, криво ухмылялся, когда кричали: «Горько!». Я вдруг ощутил, как волнение острой иголкой уткнулось прямо в сердцевину солнечного сплетения. Сам забыл, что когда-то действительно забирал фотографии и решил, что… Наблюдать рядом с Олей даже на фотографии счастливого мужа – Белого – не хотелось. Мне хватало их в жизни. Хрен знает, что так зацепило меня в тот день. Может, то, что Саня женился осознанно, без давления обстоятельств. На ней, прекрасной в своем совершенстве и недосягаемости Суриковой… Что в ней было такого? Какой-то неповторимый шарм. Шарм мудрой и сильной девушки. Тот шарм, которого не было у Ксанки. И рождение Ваньки. Черт, я тогда радовался, казалось, больше, чем сам Белый. Может, дошли запоздалые эмоции после рождения Ирки? Куда меня несет… - Я не помню, как она там оказалась. Когда я надевал его в последний раз? - Держи, - Оксана поднялась, воткнула пиджак в его грудь, фотографию смачно приложила к его щеке. Пчелкин потер переносицу, прикрывая глаза. Странно… Угрызение совести за нередкие измены на стороне не мучали его, мужчина мог спокойно смотреть в глаза любящего его человека. А тут эта дурацкая фотка. Все перевернула. - Ну хочешь, я ее выкину? – гаркнул на всю квартиру. Тишина. Шагнул на кухню, показательно выбросил изображение смеющейся Ольги в мусорку под мойкой: - Нашла, к чему ревновать. Оксана отодвинула дверцу холодильника, и уголок ее губ дрогнул в нервной усмешке. - Отсюда, - ее палец постучал по груди, там, где билось сердце, - выбросить гораздо сложнее. - Опять твои фантазии, - Пчелкин закатил глаза, громко хлопнул дверцей и двинулся в коридор. – К ужину не жди.

97-й год. Зима.

После нескольких дней почти непрекращающегося снегопада наконец-то выглянуло солнце. Оно отражалось тысячами искорок в свежевыпавшем снеге, в широких окнах и на блестящих оцинкованных крышах окрестных домов. Оксана, держа за руку Иришку, вышла на крыльцо их с мужем загородного дома и зажмурилась от неудержимого водопада солнца. Улыбаться девушка разучилась совсем. Виной тому – Витя. Отстранившийся от семьи, погруженный в сложные схемы бизнеса – ему было не до жены. Он мог провести полчаса с Ирой в зале, перед телевизором, Оксана в спальне слышала заливистый смех дочери, и это было единственным, что радовало измученное женское сердце. Десять лет брака заставляли чаще горько усмехаться старой присказке – хорошее дело браком не назовут. Пчелкин не прикасался к жене уже больше полугода. Сухой поцелуй в лоб изредка перед сном был не в счет. То, что у него кто-то есть, все больше подавляло. А если эта «кто-то» и не одна?.. Оксану душили обида и злость, но по зрелому размышлению, которое она научилась включать последние годы, девушка пришла к выводу, что уйти от мужа она не сможет. Во-первых, Витя был ей по-прежнему дорог, спустя столько лет глубокое чувство привязанности проросло под мышцы, в самые кости. Болезненная любовь. Теперь-то суть этого понятия была абсолютно ясна. А во-вторых, Оксана поняла, что пойти ей будет некуда – мать отпадала сразу и окончательно. Сведет ее в могилу своими истериками быстрее, чем смерть явится по назначенному расписанию. И потом Ира… Слишком уже взрослая, чтобы понять, что родители расстались. И режим «почемучки» включится сразу же. Ведь как так? Столько лет делать вид, что папа с мамой живут душа в душу, а тут?.. - Ма, а теть Оля с Ванькой тоже едут? – с неохотой спускаясь с крыльца, уточнила Иришка. - Едут. Мы все вместе и договаривались. - Ну не хочу я на эти прививки… - Так, оставить слюни-сопли, - Оксана бойко потормошила дочку за руку. – Ваньке всего четыре, а он не боится. - Да все бояться, - отмахнулась девочка, - только не признаются. К воротам неторопливо приблизился «Мерседес» Фила. - Вот у дяди Валеры спроси, боится он прививок или нет, - кивнула на друга Оксана. Филатов выскочил из машины и, раскинув руки в стороны, вразвалочку направился к ним навстречу. - Здравствуй, Валерочка! – Оксана улыбнулась и поцеловала Фила в щеку. - Здравствуйте, прекрасные барышни, - он склонился к Иришке, которая уже обнимала его за спину. - Дядь Валер, а ты уколов боишься? Фил уловил смеющиеся искорки в глазах жены друга и улыбнулся. - Конечно, нет. А ты что, Ирина Викторовна, трусишка у нас? - Я? – девочка сделала напускное удивление на лице и бойко ответила: - Да никогда! Пчелкиным страх не ведан! - Ну-ну, - засмеялся Фил, грустно про себя отметив, что лучший друг и правда потерял страх давно. Как и совесть. – Ладно, погнали, там уже Оля с Ванькой ждут. Ехали всей дружной компанией в город, к частной детской больнице. - Эй, малышня, хотите увидеть, как дядя Валера в кино снимается? Оль, на задней полке камера, там бой на мечах - как раз сегодня снимали. Покажи им, только перемотай назад. Оля занялась камерой, а Фил принялся рассказывать о фильме. - Оксан, включи, - Белова передала камеру Пчелкиной, потому что непоседа Ванька все тянул руки к спортивной сумке Фила. Оксана умело управилась с камерой: откинула портативный монитор и включила воспроизведение. На маленьком цветном экране появилась картинка. - Вот, а действие на Урале происходит, на военных заводах… - продолжал воодушевленный Валера. – Но трюки – улет… Женщины и дети увлеченно смотрела за боем. Пока Оля не напряглась, заметив в кадре любовницу мужа. Белова отвернулась, и это не скрылось от взора Оксаны: - Все… - Нет, не все! – запротестовала Иришка. – Там дальше съемка идет. - Просто дядя Валера забыл нажать «стоп». Оксана уже собралась остановить запись, когда увидела чьи-то руки. Отмахнувшись, все-таки выключила. Оля старалась оставшуюся дорогу помалкивать, но впервые обе жены бригадиров думали об одном и том же – об измене любимого человека.

***

Моим единственным шансом на очистку совести была Оля. Я знал, что Фил сегодня подвозил ее с сыном до больницы. Просить о чем-то Оксану сил бы не хватило, что бы она могла сделать? Кто же знал, что именно моя девчонка будет решающим звеном в моем спасении… - Оксана, - взволнованный голос Беловой заставил девушку напрячься, - ты знаешь, что произошло? Пока Ольга сбивчиво и быстро говорила о произошедшем, Оксана, кажется, перестала дышать от страха. Ее испуганное лицо то бледнело, то серело, то краснело от ужаса. Что же было? Сначала про грызню Вити с Космосом, потом речь о съемках, и Фил предложил им просмотреть запись боя. Они смотрели, как на мониторе камеры сражались средневековые рыцари, а дальше... Руки. Чьи-то руки… - Камера… - смогла выдавить из себя она. – Нужна камера! Я растерянно следил, как моя кровь перетекает по желтым трубкам в неподвижное тело Фила. Вместе с кровью утекало и время, и моя жизнь. Еще немного – десять, пятнадцать минут – и настанет конец. А хорошо бы было, если б все осталось как сейчас. Чтобы обо мне забыли на час или два. Я отдал бы Филу всю свою кровь и тихо угас, без страданий и мук. А в друга с кровью перешла бы и моя жизнь, и он бы поправился... И перед глазами вдруг пронеслось все. Ксанка. Моя девчонка. Она же ничего не знает… А когда узнает, что будет с ней и дочкой? Идиот, я даже не успел позвонить ей ничего сказать. Я не успел ничего. Хотя нет… Успел сломать все к чертям собачьим. Сейчас бы ее увидеть. Хотя бы на минуту. На колени бы встал и… Тихо открылась дверь, и в операционную вошла медсестра. Что? Уже?!. Но девушка лишь проверила работу приборов и, улыбнувшись, подбодрила: - Потерпите, осталось минут десять, не больше... Пчелкина прямо на каталке привезли в кабинет главврача. Он, бледный и еще не отошедший от шока и внутренней истерики, повернул голову и вдруг увидел ее. Оксана подскочила с кожаного кресла и бросилась к мужу. Кажется, в тот момент она простила все. - Вить? - М? - Мы же с тобой никогда не расстанемся? - Глупенькая. Как я тебя брошу? Ты же пропадешь без меня. - Обязательно пропаду.

99-й год. Декабрь.

Оксана сидела в зале дома у матери. На коленях мирно посапывала Иришка. Дочка вместе с ней смотрела какой-то неизвестный старый фильм, а затем, когда часы перевалили за одиннадцать вечера, задремала. Пчелкина решила набрать мужу. Подозрительно долго молчали. - Да пока ничего… хорошего, - пригубив еще пару глотков «Мартела», Пчелкин отошел к окну, наблюдая, как во дворе устанавливают пиротехнику. – Я сообщу, Ксанка… Сообщу. - Ну, что? – недовольная Наталья Георгиевна утерла влажные руки полотенцем. – Там и будешь до посинения ждать? - Мам, я уже сказала, что буду ждать. - Ну и если выиграет ваш ненаглядный Белов, поедешь что ли туда? - Поеду, а что? - Делать тебе нечего… Как будто до утра подождать нельзя. Не твой же благоверный избирается, в конце концов. - Мам, если тебе сложно побыть с Ирой, так и скажи. - Выдумала, - фыркнула мать и удалилась к себе. Время тянулось еще медленнее, чем черепаха совершала передвижения. Оксана уже сама задремала, когда раздался звонок. Девушка спешно схватила телефон, стараясь не разбудить дочку. - Да? - Ксанка, мы победили! – заулюлюкали наперебой в трубке голоса мужа и Космоса. – Да не ори, - Витя отодвинул друга, но все же улыбнулся. – Короче, Саня сейчас за Олей поедет, тебя захватят. Через час будь готова. - Всегда готова! - Так держать, пионерочка. Она тихонько посмеялась. - Ксанка… - Пчелкин замолчал на секунду, затем выдал: - Я тебя люблю. - Взаимно, - ответила его же монетой жена. Он беззлобно рассмеялся и отключился.

***

- Из машины не выходите, - сухо бросил на ходу Белов, покидая свой «Роллс-ройс». Двор офиса был освещен фейерверком, из-за его ослепительных огней Саша на какое-то время почти лишился зрения. Он шел к дверям офиса, щурясь и прикрываясь рукой от нестерпимо яркого света. В здании гремела музыка, доносились радостные крики, смех, а у Белова вдруг до жуткой боли защемило в груди. Он инстинктивно замедлил шаги и в этот миг увидел на асфальте два неподвижных тела. - Оксана! – послышался встревоженный оклик позади. Пчелкина не слышала и бежала во двор. Оля, озабоченно оглядываясь, поспешила за ней. Оксана, не чувствуя своего сердца, приблизилась к мужу и рухнула на колени. Трясущаяся рука потянулась к перерезанному горлу. Она сначала не поверила. Пальцы потонули в липкой, холодной крови, и девушка, повернув ладонь к тусклому свету тлеющих сизых фейерверков, вдруг осознала. Крик – холодящий душу и оглушающий замершую в нескольких шагах Ольгу – заполнил двор на Цветном бульваре. - Витя… - словно в бреду Оксана припала к его груди. Казалось, он еще дышит. Но от леденящего ветра колыхалась его черная рубашка, выглаженная ее заботливой рукой с утра. Глаза Пчелкина были распахнуты. И в них застыло непонимание и толика испуга. Он не успел понять ничего. - Нет… Да нет! Нет! Саша, отпрянувший от Космоса, кинулся к Вите. Но Оксана, упавшая на мертвого мужа сверху, вдруг ощетинилась и рявкнула так громко, что Оля поперхнулась слезами и в ужасе зажала глаза руками. - Ненавижу! Ненавижу тебя, слышишь?! – по губам текли слезы. – Будь ты проклят, Белов! Будь ты проклят! Белый осел на холодный асфальт и стал раскачиваться, будто это могло его успокоить. Из его груди вырвался хриплый крик. Из офиса врассыпную бросился народ. Пелена слез сначала сковала горло, лишая способности дышать, а затем подкрались к глазам. Мир заплясал серыми бликами… Двор Беловского офиса был забит машинами. В огороженном цветастой лентой квадрате сновали озабоченные милиционеры и врачи. Кто-то осматривал трупы, кто-то искал вещдоки, кто-то заполнял бесконечные протоколы… Среди этой суеты бесцельно бродил потерянный и окаменевший от горя Саша. Его повсюду – след в след – сопровождал мрачный Шмидт. Закончив с осмотром тел, медэксперты оставили убитых в покое. К телам тут же подошли санитары. Бледный, как мел, Саша с застывшим лицом неотрывно смотрел, как укладывали на носилки безжизненные тела его друзей. Их накрыли простынями, санитары взялись за носилки, но Белов их остановил. Он опустился перед Космосом, провел рукой по его мягким, густым волосам. Потом подошел к Пчеле, закрыл ему глаза и натянул на лицо край простыни. Оксана, скованная объятиями Ольги, вдруг вырвалась и бросилась к носилкам. - Зачем ты закрыл ему глаза?! – крикнула Саше. – Нет, он же… Санитары подняли носилки, понесли их к машине. Саша отвернулся – по его щекам катились слезы. Оксану перехватил Шмидт, параллельно отвечающий на входящий звонок. - Саша… Убитые горем женщины посмотрели на Белова. Тот несколько секунд слушал то, что ему говорили в трубке. А затем пальцы разжались, и мобильник с треском упал на окропленный кровью асфальт. Саша поднял искаженное невыносимой мукой лицо к грязно-серому предрассветному небу. В его глазах стояли слезы, губы то ли подрагивали, то ли шептали что-то… - Валера? – осипшим голосом выдавила Оксана. Саша кивнул и, закрыв лицо руками, зарыдал – горько и безутешно, как ребенок.

2000-й. Лето.

- Почему ты не носишь это красное платье? - Вить, ну не могу же я в нем ходить постоянно, - улыбнулась девушка. - Зря дарил, получается? - Ничего не зря! Оксана, поправив юбку красного платья, подаренного ей Пчелкиным на ее восемнадцатилетие, медленно брела к кованным черным воротам. Кладбище в этот знойный день было настроено в унисон с его миросозерцанием. Безмолвное, пустынное, подавленное зноем, оно смотрело каждой своей деталью в жаркое небо так сосредоточенно-мрачно и неподвижно, точно говорило ему: «Всё созданное и одушевлённое тобою принадлежит мне. Ты всё-таки хочешь создавать?». Старая игра в создание и разрушение – жестокая игра. Но она необходима. Мы так легко миримся со всем и так быстро привыкаем ко всему, что давно бы уже привыкли к мысли о бесцельности бытия, если б подобная мысль не оскорбляла наше тщеславие. Вот она, огромная могила. На черных мраморных памятниках выбиты имена. Родные, любимые имена… А на фотографиях – молодые мужчины, не успевшие перешагнуть тридцатилетний рубеж. Они так спешили жить, и так и не успели пожить по-настоящему. Честно. Каково тебе там, Пчелкин? Отдыхаешь от своей безумной жизни, за которую тебе заплатили этими пошлыми венками и только! Твои похороны помпой и пышностью, которой они были обставлены, доставили много самых разных чувств обществу, и твоя смерть дала готовую тему для разговоров и газетных статей на три дня. Это всё. Немного мало за такую помпезную жизнь, немного мало!.. - Я все думаю. Как так: люди любят друг друга, а потом перестают. Отчего? Пчелкин улыбнулся и сжал холодные руки девчонки в своей ладони. - Это от глупости. А мы с тобой люди умные. - Умные… - Оксана нежно провела рукой по лицу мужа, ощущая могильный холод. – Совсем холодный… Я согрею тебя, слышишь? - Ты не бойся, - шепнул парень в ее распахнутые губы. – Я сам боюсь. - Боишься чего? – тихо произнесла Оксана. - Сделать тебе больно. - Ты не можешь сделать мне больно. - Ты обманул меня… И как мне жить с этой болью? Как мне жить… Ты говорил, что я пропаду без тебя… Но видишь, мне приходится бороться дальше… Оксана распахнула сумочку, выудила пачку любимого витиного «Кэмэла». Последняя сигарета. Он забыл эту пачку утром того декабрьского рокового дня. Женщина подпалила папиросу и положила ее на небольшой выступ памятника. До боли вглядывалась в дорогое и любимое лицо. Голубые глаза смотрели на нее теперь неотрывно. И легкая полуулыбка будто бы хотела успокоить. Ты прости меня, моя девочка. - Простила… - Оксана сморгнула крупные слезы. Я тебя люблю. - Взаимно, Пчелкин, - тонкие пальчики очертили контур его лица. Грудь разрывала невыносимая боль, в голове мутилось, глаза застилал кровавый туман. Она чувствовала, как быстро, словно вода в песок, уходят ее силы. И тут женский беспомощно блуждающий взгляд наткнулся на двух парящих в небе птиц. - Ты спи, родной… Спи. А когда проснешься – мы будем рядом.

...Бояться не надо, душа моя будет рядом Твои сновидения до рассвета охранять. Засыпай на руках у меня, засыпай…