На языке все тот же вкус

      Фёдор следует за Николаем прямиком через чащу, которая покрыта пеленой тьмы. Лишь свет луны слегка прояснял дорогу, по которой идут эти два безумца. Яновский решил сделать подарок своему возлюбленному, который не проч прогуляться по темному лесу. Только одному из них ясно, куда они направляются, что будут делать и на сколько пропадут. Жаль одно, знает все не Достоевский, а его злополучный псих.       Он любит его, хоть и не хочет говорить; он хочет его, хоть и не желает признавать; он — его и это точно. Перед глазами начал прорисовываться темный силуэт здания, которое давно забыто людьми. Фёдор не знал о его существовании, но ему нравились такие места, они нагоняли жути и мистики, пробирали до мурашек. Особенно в три часа ночи.       — Ну что, Феденька, мы пришли, поднимайся на второй этаж. — Громкий и заводящий голос товарища пронесся эхом по территории. Никаких шумов, только их шаги и дыхание. Все будто замерло или умерло в столь дальней глуши       — Хорошо, на лестнице второго буду ждать — голос второго отдавал нотками металла, уже привычными всем. Но только Яновский знал, что за этим непробиваемым панцирем таится добрая и желающая любви душа.       Он пошел вперед, оглядываясь назад и глядя на растворяющийся в темноте силуэт. Достоевский не боялся Николая, он немного опасался его замашек, которые в любую секунду могут вылезти наружу. Но он шёл. Шёл полностью доверившись тому.       Яновский полностью исчез, сейчас лишь темнота и звук биения своего сердца сопровождали путника. Он сделал две большие ошибки в своей жизни. Первая — что познакомился с человеком по прозвищу «Гоголь», а вторая — что пошел с ним ночью в лес.

Свинная ножка, кровавая бошка, Зубастый грэби, одинокий скек, Плакса эмми, коровья кишка, И ужасный безголовый человек.

      Послышался голос Николая, который сопровождался громкими, но медленными шагами. Достоевскому стало не по себе от строк, услышанных снизу. Он тихими шажками отправился в сторону помещения, желая укрыться от Яновского. Он понял. Он все понял, но уже поздно. Слишком поздно.

Я трясусь от смеха, вжимаясь в стены, Они кричат, смеются и бегут за мной, А я, перед тобою стоя на коленях, Молюсь о том, чтоб выбраться живой.

      Голос приближается к этажу, он уже поднимается по лестнице, которая была единственным путем отступления из лап смерти. Была. Сейчас стало по настоящему страшно, хоть Федор и не боится смерти, но он боится Гоголя, который может все.       — Милый Федя выходи, мы не договаривались играть в прятки. — Шаги прекратились — Но раз так, то я не против побыть водой, — голос стал громче и походил на маньяка из фильма ужасов. — Только играем по моим правилам!       Николай резко засмеялся и побежал. Он начал носиться от комнаты к комнате, пока не залетел в нужную. Он замахнулся топором и деревянная дверь улетела в соседнюю стену, трескаясь и ломаясь. Его взору показался сам Фёдор, стоявший в том углу. Его глаза расширились от ужаса, а сам он остолбенел от увиденного.       На лице его друга была безумная улыбка, глаза раскрыты, показывая все то, что таиться внутри. Все то безумие, которое он прятал под незатейливой маской клоуна, спасавшей его много лет. Но везде есть осечки и поломки, она тоже сломалась прекратив сдерживать его.       — Я тебя нашёл! Нашел! Нашел! — Он начал прыгать и кричать. Резко остановившись разразился смехом. Он ужасен. Пробирал насквозь, пробираясь везде и оставшись звоном в ушах.       — Коль? — Единственное, что смог выдавить из своих уст Федор. Топор резко отлетел на пол, а в руке Яновского уже виднеется нож. Достоевский не успел и глазом моргнуть, как холодное и острое лезвие прошлось по его шее. Из нее резким потоком стала течь теплая алая жидкость.       Тело стало слабеть, перестав удерживать Федора на ногах. Он съехал по стене, снизу вверх глядя на своего истязателя. Улыбка на лице того стала еще шире, а в глазах мелькнула маниакальная искра.       Перед глазами возникла белая пелена, а сознанье помутнело. Все ясно, пара секунд и он умрет. Веки потяжелели, закрываясь в вечном сне. Николай вновь засмеялся, глядя на такую картину. Он присел на колени около тела, положив его на холодный пол. Из шеи все так же текла кровь, она манила своим запахом, буквально дурманя голову. Он припал к ране, начав выцеловывать окровавленными губами лицо. Он поцеловал глаза, которые больше не распахнуться; нос, который больше не сделает ни вдоха; губы, из которых больше не вырвется ни одна фраза. Напоследок поцеловав Достоевского в лоб, он снова припал к ране, начав высасывать теплую жидкость. Ее вкус не передать, он с каждым разом манила все больше, с каждым разом ее хотелось все сильнее. Она как наркотик. Сильный наркотик.       — Мой милый Федя, как же я тебя люблю, твоя кровь такая же сладкая как и твой прекрасный голос — Николай сидел у тела его возлюбленного, не желая спускать с него глаз. — Ты такой прекрасный, даже твоя бледноватость, она великолепна! — Он разразился громким и истеричным смехом.       Болезнь одолела верх над его сознаньем, он теперь подвластен только своему голосу. Голосу, который постоянно крутиться в его голове. Он дает команды, которые нельзя оспорить, дает надежду на счастливую жизнь. Дает жизнь.       Яновский вновь поцеловал того, из его глаз потекли слезы. Слезы отчаянья.       — Ты бросил меня! — Он крикнул и вонзил нож тому в живот — Бросил! Бросил! Бросил! — с каждым выкриком ран на теле появлялось все больше, а соленые капли падали на одежу.       — А говорил, что не оставишь! — Последний удар и он упал рядом, продолжая биться в истерических конвульсиях. Эмоции переполняли Николая, он не знал что делать. Голос молчал, не давая никаких подсказок или направлений. Сделав глубокий вдох, он перевернулся на спину, глядя в потолок.       — Бросил — Уже почти шепотом произнес Яновский и вонзил острие себе в сердце, попав точно в цель.       Теперь они рядом и навсегда будут неразлучны. Что бы не случилось, кто бы не потревожил их бездыханные тела, их души навеки сольются в бесконечном танце, который никогда не закончиться.