Порядок

Джейсон с самого детства знает, что такое порядок, и с самого детства этот порядок ненавидит.

Порядок – это когда старшие – в основном отец – орут за неровно сложенные вещи и разбросанные игрушки. Думать о том, что ему всего четыре, папаша не хочет, отказывается, только замахивается шершавой ладонью. Порядок – это когда мама испуганно просит быть мягче, а потом лупят уже ее, ведь где это видано, чтоб баба открывала рот, когда ее не спрашивают? Порядок – это когда отец постепенно спивается, как полагается каждому бывшему военному, оказавшемуся на гражданке, и бутылок в доме становится больше. С разными этикетками, недопитых и пустых, в разных углах гостиной и кухни. Один раз десятилетний Джейсон спотыкается и громко звякает стеклом, за что почти тут же получает раздраженное "Ты, блять, совсем тупорылый?". Выносить мусор за отцом тоже приходится Джейсону, но уже с расцветающим на юном лице фингалом под глазом.

Порядок – это когда слово отец жжется на языке и не желает проговариваться вслух. Джейсону пятнадцать, и он уже испытывает самое сильное чувство в мире – ненависть. Ядовитую, мерзкую, абсолютно правильную по отношению к этому уебку. Джейсону пятнадцать, и он уже может дать отпор, заступиться за себя, но больше за маму. Внутри потряхивает от первого выпаленного мата и крепкого толчка в грудь, тошнит, когда папаша заводится сильнее и смотрит с больным огнём в глазах.

Щас, говорит, будем учить тебя уму-разуму. Учить уважать старших и запугивать остальных, чтоб даже не думали на Колчеков рыпаться. Джейсону хочется спросить, за что уважать и за что запугивать, но этого он не делает.

Это – не порядок. Порядок – рассеченная губа и кровь из носа.

К семнадцати годам Джейсон откровенно заебывается от такой жизни. Заебывается, но учится выживать.

Порядок – это когда ты учишься определять настроение родителей по первому шагу в дом. Впрочем, для этого много ума не требуется – настроение всегда паршивое. Мама постоянно пропадает на работе, а если и берет выходной, то отсвечивает дома блеклым пятном. Джейсон учится жить наедине с монстром. Джейсон учится передвигаться по дому совсем бесшумно, дрожащими руками прятать все, что может не понравиться отцу, и не показывать страх, даже если затылок стягивает холодом, а по спине бегут мерзкие мурашки. Нельзя показывать испуг, ведь папаша воспитывает настоящего мужика, а не слюнтяя.

По правде говоря, это пустая трата нервов и сил – отец будет зол, какую бы реакцию он ни получил. Послушание и покладистость приравнивается к пусканию соплей и грязному киска, а за хлесткий ответ Джереми Колчек бьет точно в челюсть, чтобы обломать еще не отросшие клыки. Джейсон все чаще задерживается после занятий и приходит домой только под самую ночь, когда стены сотрясаются от мужского храпа.

На улице веселее. Джейсон знакомится с соседскими пацанами. Они немного старше, похаризматичнее и позубастее – крутые, короче. С ними Колчек выкуривает первую пачку сигарет, пробует пиво и шароебится по заброшкам. Там же он выкуривает первый косяк. Во рту горчит, от пальцев ужасно воняет травой, зато в голове так удивительно пусто, и Джейсон не может не насладиться этим крышесносным ощущением свободы. Мама бы испугалась, да, точно, как в тот раз, когда впервые учуяла запах табака на рукавах куртки, или когда наткнулась на потрёпанный журнал с полуголыми мужчинами. Испугалась, но успокоила бы и вмешалась. Если бы только работа не съела все ее свободное время, а непутевый муж – ее саму.

За эти трудные полгода Джейсон на физическом уровне чувствует окутывающую его корку – панцирь злобы, хамства и грубости. Ему не нравится, но другого выбора, вроде как, и нет, так что он гаркает на всех, кто только посмеет доебаться, и хмурится на чересчур дружелюбного пацана, имени которого даже не знает. Тот совершенно не боится попасть под горячую руку. Поглядывает сверху-вниз, твердо стоит на чуть влажной от утренней росы траве. Сам Джейсон на этой траве лежит, наслаждается ранней осенью, отдыхает перед уроками – если вообще захочет на них пойти. Что там у него сегодня? История и химия? В пизду.

– Ты запачкаешься, – озвучивает школьник, поправляет лямку рюкзака на плече.

Джейсон морщится из-за этого прилипалы и самую малость из-за солнца. Слава богу, что утром оно не такое жгучее, как во второй половине дня.

– Тебе ли не похуй? – сам себе не изменяет, на чужое беспокойство мягкостью не разменивается.

Джейсон складывает руки в замок под голову, неаккуратно сдвигая козырек кепки по самые брови, и только по звукам понимает, что этот хуй не ушел, как ожидалось, а, похоже, плюхнулся рядом. Он в этом убеждается окончательно, как только приподнимается на локтях и внимательно следит за тем, как этот незнакомый пацан сидит на заднице и спокойно вынимает из рюкзака какие-то тетрадки. Теперь получается его рассмотреть. Лучи солнца не бьют в глаза, наконец позволяют обратить внимание на смуглую кожу, густые брови и чересчур добрые глаза, периодически на него поглядывающие. Ровесник, кажется. Такой морды он в параллели раньше не видел, значит, новенький. Ну или хуево смотрел. Джейсон задумчиво жует губу – штаны у этого чувака бежевые.

– Кто бы еще говорил про одежду.

Парень напротив тянет замочек молнии на себя, хмыкает чему-то своему и тут же возвращает его же фразу:

– Тебе ли не похуй?

По чужой слегка скривившейся роже видно сразу – ругаться для него в новинку. И несмотря на такое внезапное вмешательство в личное пространство и наглое воровство матюков, Колчек почему-то ухмыляется в ответ. Наверное, потому что чувак искренне хочет подружиться, пялясь на него со смешинками в глазах. Давненько к нему никто не подходил просто так, попиздеть. Впрочем, в этом он сам виноват – нехуй было на всех подряд злобно зыркать и скалиться, как собака бешеная. Джейсон особо не думает, когда тянется вперед для рукопожатия. Чисто из вежливости, конечно же. Посидят полчасика и забудут друг о друге на следующей же перемене.

– Джейсон. – Салим, – буква «л» совсем мягкая, – Приятно познакомиться.

Джейсон был прав – Салим реально новенький. Осман приехал прямиком из Ирака, он хорошо рисует и даже дает посмотреть свой скетчбук. Колчек с любопытством перелистывает странички под долгие и интересные рассказы – болтает Салим много. Чужой пиздеж его даже не утомляет, что удивительно, и вдруг хочется поддержать любую тему, даже самую непонятную. Неожиданно для себя Джейсон выясняет, что очень давно ни с кем по-человечески не разговаривал. С отцом, очевидно, не до болтовни, с пацанами за гаражами тоже светских бесед не заведешь, а тут целые полчаса ничего и одновременно всего. Хотя, со временем он все же проебывается – Осман проводит с ним гораздо больше, чем тридцать минут.

Салим просит помочь ему с расписанием и расположением кабинетов, а Джейсон совсем не против провести маленькую экскурсию по школе. Еще иракец все чаще подсаживается в обеденных перерывах, со временем заменяет собой его дружков-беспризорников и как-то зовет к себе в гости. Непонятная окрыленность после каждой встречи с Салимом, к сожалению, не пробирается через его пуленепробиваемую броню. Джейсон отказывается раз за разом. Все, к чему прикасается Джейсон, разбивается – мамина ваза, левая машина, люди.

Чем больше Салим пристает, тем больше хочется сопротивляться. Салим болтает много, да, этого у него не отнять, и спрашивает тоже достаточно, понемногу собирая пазл. Колчек упирается рогом и привычно увиливает, приправляя все резкостью. Новенький проверку кнутом проходит – слишком терпеливый и мудрый, а еще очень добрый. Осман вообще в его картину мира не вписывается. Джейсон кривится и играет желваками. Нельзя так. Салим на все его нельзя отвечает можно и протягивает руку помощи. Джейсон сдается. Впервые прячет злобный оскал и позволяет подобраться поближе. Вместо кнута Салим получает пряник. С ним Джейсон впервые учится спокойствию. Дома у Османов тепло и комфортно, и дело даже не в температуре, а в отношении – от родителей веет любовью, от младшего брата – невинными детскими шалостями. От самого Салима горячо буквально, и Джейсон не против обжечься, когда их коленки касаются друг друга во время выполнения домашки. С ним Джейсон впервые радуется хорошему баллу за срезовую работу по истории. С ним Джейсон впервые целуется по-взрослому, с языком.

Впервые плачет в голос Джейсон тоже с ним. Даже не помнит, как на негнущихся ногах на автомате доковылял до дома Османов прямиком из больницы. Салим не давит, без устали гладит по дрожащим плечам и по крупицам узнает все. Джейсон ревёт совсем как девчонка, рассказывая все-все-все, выкладывая все подчистую. Про ебанутого отца, про херовую жизнь, про гребанную автомобильную аварию, унесшую жизнь его мамы. До самой ночи Колчек всхлипывает ему в шею и спрашивает "Ну почему?". Салим ответа не знает. Только обнимает крепче, обволакивая теплом своего тела, и на предложение свалить понимающе мычит. Он стрессует, понятное дело, хочется сбежать от проблем, это пройдет. Проспится и со временем успокоится. Однако утром Джейсон не успокаивается. Предлагает еще раз, осипше и вполне серьезно. Салим хмурится.

– Джейсон, о чем ты говоришь? – Давай сбежим, Салим, – Колчек крепко обхватывает запястье, тянет на себя, упрашивает, – пожалуйста. Уедем куда-нибудь, снимем какую-нибудь квартиру, может быть, комнату, заживем, представь себе: только ты и я– – Джейсон, остановись.

Салим смотрит твёрдо, непонимающе. Вынуждает стыдливо отвести взгляд.

– За тебя говорит твоя импульсивность. Даже если мы и уедем, ты понимаешь, что это очень... непродуманно? Мы еще подростки, Джейсон, кто сдаст нам жилье? Кто возьмет нас на работу? Еще только начало учебного года, нам нужно закончить школу, чтобы потом спокойно поступить в университет и уже тогда– – Ты хочешь этого? – Что? – Сбежать со мной.

Салим тяжело дышит носом и массирует пальцами виски. Он даже не знает, как лучше ответить, ведь американец не хочет слушать. Джейсон смотрит выжидающе, жуёт истерзанную губу и понимает все по взгляду. Глупо было предлагать Салиму побег, ведь у Салима счастливая, мать его, семья и наверняка успешное будущее.

– Джейсон, я хочу, я хочу быть с тобой, но не могу оставить все вот так, – в подтверждение его мыслей выдыхает Салим, своими руками ищет чужие. – И ты тоже не можешь. Давай успокоимся, хорошо? Тебе не нужно сбегать, Джейсон, ты всегда можешь остаться у меня. Мои родители тебя любят, ты же знаешь. А вот в конце года мы вместе уедем, давай?

Джейсон прикрывает раздраженные от выплаканных слез глаза. Он все прекрасно знает, не дурак же. Знает, что ему в доме османов действительно рады, но не может же он поселиться у них насовсем. Знает, что желание сбежать, спрятаться, затаиться – глупое, необдуманное, но оставаться в своей халупе с ебаным психом и вещами, постоянно напоминающими о матери, больше не может. Как и ждать еще один год до счастливой жизни. Он просто слабак, которому такое не по зубам. Еще немного – и свихнется нахер, двинется, а Салиму такого добра не надо. Салиму надо чётко, спокойно, по порядку, а с ним такого, кажется, не получится никак. Джейсон порядок терпеть не может. Джейсон жмурится до цветных пятен перед глазами, стискивая зубы.

у Салима другая жизнь, и путь у него тоже другой. – Мне нужно домой, – Колчек выпутывается из цепкой теплой хватки, шустро собирается. Кепка быстро занимает почётное место на голове, козырёк прикрывает лицо. – Ты уверен? – Салим мнётся, не решается больше прижать к себе, – может, останешься? – Да не, не, нормально все, – отмахивается, пока что-то внутри не сломалось и не вынудило прилечь рядом на часик-другой, а может и навсегда, – дома пиздец, походу, сам понимаешь, вся эта похоронная ебала. Я пошел, не скучай.

Джейсон сдаётся всего на минуту, когда быстро подскакивает к лицу иракца и целует звонко, мокро, а потом так же быстро уносит ноги из дома через любимый выход – окно. Салим не сразу понимает, что этот поцелуй – последний, прощальный.

Джейсон, конечно же, врет. Скрывает красные от стыда пятна на лице кепкой, проводит у себя в комнате от силы полчаса, чтобы закинуть пару тряпок в потрёпанный рюкзак и так по мелочи. Денег не так много, но вполне хватит на первое время, к тому же он без зазрения совести вынимает из бумажника папаши несколько купюр, пока тот спит – меньше пропьет, старый хуй. Джейсон садится на первый же автобус, потому что так менее страшно и более удобно, и не позволяет тревожным мыслям перекричать музыку в наушниках. Только чувство вины разъедает, грызёт, подкидывает образ то разочарованного и опустошенного Салима, то, к своему ужасу, мамы. Джейсон всеми силами старается не думать о том, насколько мертвенно-бледной стала ее кожа, как на ней сидит свадебное платье – почему-то он уверен, что похоронят именно в нем – и как много рядом с ней душистых цветов. Ему стыдно за то, что он не придет к ней в день похорон, в ее последний день, но лучше в памяти останется его мама, живая и любимая, чем кукольно-бездыханная. Он надеется, что мама его простит. И что висок от нервных ударов об окно не закровит.

Когда Салим пишет ему, автобус останавливается на заправке. Джейсон докуривает до фильтра и только тогда решается открыть переписку и набрать непослушными пальцами жалкое "прости". Прости, блять. Прости, сука, что все-таки свалил. Джейсон надеется, что Салим простит его тоже. Простит и поймет, напишет что-то о себе, о семье и школе, и ответит на все его рассказы об удивительном рассвете и не менее удивительном закате, о дряхлом мотеле, в котором он ненадолго останавливается, о дешёвом магазине на углу дома. Звучит жалко и грустно, но Джейсону нравится, ведь это настоящий бардак, это ебнутый прыжок в неизвестность. Это далеко от того порядка, к которому его отец приучал кулаками, далеко от того порядка, к которому Салим приучал мягкими поцелуями и нежностью, но все равно нравится.

Или, быть может, он нашел собственный порядок.

Надежды сбываются. Салим пытается отойти, постоянно интересуется его проживанием и просто-напросто составляет компанию. И плевать, что от самого Османа одни только смски и голосовухи – душу все равно греет. Так, глядя на улыбающегося Салима с фоток, Джейсон чувствует, как ему составляют компанию. Здесь, в богом забытой Неваде, в засранной комнатушке с тараканами и мигающей лампочкой, он по-прежнему не один. Он даже отправляет несколько своих, с виднеющимися ямочками на щеках и лохматой гривой отросших волос, а потом жмет на значок зеленой трубки. Джейсон стабильно звонит ему каждый вечер, скрючивается над телефоном и встречает глубокую ночь, несмотря на слипающиеся от усталости глаза. Насрать, что на смену в магазине завтра, какое спать, когда Зейн машет ему ладонью в маленьком экранчике внизу? Поспать он сможет и в перерыве, прямо за кассой, а сейчас только «Салим! Слыхал о Невадском треугольнике? Я начертил!».

– Джейсон, – тянет, сладко зевая, даже не удосужившись прикрыться ладонью, – а ты… а ты не думал вернуться?

Колчек, словно не расслышав, бегает глазами по прикроватной тумбе, а после тычет в камеру брелок в виде лягушки на ключах. Салима таким не возьмешь.

– Джейсон, – уже требовательнее, с напором.

Джейсон откидывает ключи и вздыхает.

– Не знаю, – карие глаза смотрят с сожалением и стыдом, – не в ближайшее время. К тому же, мне еще испытательный срок мотать, я еле как уговорил ту пизду взять меня на работу, так что… Может, ты ко мне приедешь?

Осман от такого предложение будто бы ловит заряд бодрости. Чешет затылок, пока размышляет минуты так полторы, мычит задумчивое:

– Может быть, в следующем месяце.

«В следующем месяце» затягивается надолго. Джейсон не осуждает, когда раскаивающийся иракец сначала ссылается на контрольные, потом – на День Рождения Зейна, праздники, которые обычно отмечают Османы всей своей семьей, на еще какие-то штуки и снова – на учебу. Все же, Салим мечтал о безупречном табеле и престижном вузе, и это было куда важнее каких-то там свиданок в клоповнике.

Джейсон тоже не хуи пинает – берет все больше смен, чтобы оставалось побольше денег на свои заботы – дешманские сигареты с кнопкой и немного еды. Фантики и салфетки после быстрой трапезы он бросает куда попало, иногда даже залетает в мусорку, но ему похуй. Навряд ли после него появится еще больше тараканов. Даже если и появится, то в этом есть своеобразный плюс – например, будут у него соседи, и даже фантомная затрещина разгневанного отца не отдает так сильно в голову, чтоб взять и убраться. Старый гондон, пусть и кичился своей любовью к порядку, но ни разу при нем пальцем не пошевелил, а Джейсон шевелил и еще как! Спина после работы болит так, словно он разгружал вагоны, глаза устают смотреть и концентрироваться на объектах, губы – наигранно улыбаться. Нет сил улыбаться еще раз, чтоб щелкнуться и отправить любимому. Фотографии улыбающегося Салима он видит совсем редко.

Ему становится как-то не по себе. Раньше, в ненавистном ему доме, он мог проваляться всю ночь, слушая шум телевизора и бормотание отца во сне, и все равно не чувствовал себя так хуево, потому что знал, блять, знал, что его ждет Салим. Сейчас, в ранее обожаемой ему комнате с тихими – если вообще живыми – соседями за стеной, он глубже кутается в не такой уж и теплый плед. В нос ударяет запах не былой свободы и драйва, а грязных вещей и стойкого одиночества. И самое обидное, что теперь не получится сбежать в уютную теплую хватку Османа. Не может отвлекать от учебы, не имеет права просить помощи. Салим ему говорил – «не надо, постой, подумай». Салим был прав. Салим не говорил «ты ничего не изменишь своим жалким побегом», до этого Джейсон додумывается сам.

Нет смысла бежать, как крыса с тонущего корабля. Ничего не меняется. Ты просто берешь все свои заебы с собой и переносишь в новое место. И как бы соблазнительны ни были фантазии о другом городе, другой обстановке, другом доме – это неправда. Салим знал, точно знал, он умник, а Джейсон только сейчас начинает понимать это.

Колчек остаток ночи вжимается носом в затхлую подушку. Вечером он впервые после смены заворачивает в темный переулок и покупает прозрачный пакетик с двумя синими таблетками.

Родился в дерьме, живет в дерьме и умрет, кажется, там же. В дерьме.

К поздней весне все неуловимо налаживается. Вместе с благоухающими цветами расцветает и салимовский бюджет. Уже к июню иракец разбирается со всеми долгами и экзаменами, шлет фотки и видео с выпускного бала Джейсону, интересуется его состоянием. Ответы практически бесцветные, сухие, парень все списывает на подзаебавшую его работу. Осман думает, что поднять настроение Джейсону точно сможет его внезапный приезд на несколько дней.

Искать адрес не так-то сложно – так кстати вспоминаются обрывки фраз американца во время их созвонов, к тому же пару раз Джейсон писал прямо в диалоге. Найти нужный дом тоже не так проблематично – на некоторых фотографиях лежащего Джейсона (даже в неглиже) отсвечивается геолокация. Салим решительно диктует адрес таксисту, мужичку лет так пятидесяти, и думает, что квартиру узнает как-нибудь через соседей. Если, конечно, ему не повезет сразу же наткнуться на подходящую дверь.

Разумеется, он мог бы просто спросить напрямую, да и значок «онлайн» напротив инициалов горит слишком маняще, но Салим упрямится. Не для этого он проделал долгий и слегка утомительный путь. К счастью, ему удается узнать Джейсона и номер его квартиры по описанию разговорчивой соседки – что-то внутри подсказывает, что проживающий этажом выше «вредный пиздюк с мордой кирпичом» ему очень близко знаком. В таком случае иракец надеется задобрить этого чертенка подарочным пакетом в розовые тюльпаны – Джейсону он объяснит, что это не «бабский» пакет для «телок», а единственный симпатичный, который только можно было найти в магазине. Не дарить же ему любимые сладости в простом целлофане?

То ли Джейсон действительно вредный, да и к тому же не особо любящий неожиданные визиты, то ли просто Салиму повезло заявиться на порог его дома, когда тот на работе – дверь ему не открывают ни через две, ни через пять минут. Он опускает сумку с вещами на пол, прикладывается ухом к металлической преграде. Шума тоже никакого. Осман выругивается себе под нос, собирается уже идти на работу к Джейсону, и просто на пробу дергает ручку сам. Так, не подумав. Каково же его удивление, когда дверь послушно распахивается, приглашает внутрь.

– يا له من أحمق! – Салим качает головой и проходит в скромную квартиру, прихватив с собой сумку.

Ему поскорее хочется отругать Джейсона за безалаберность и невнимательность, но еще больше – просто увидеть. Обнять, сжать в ладонях вечно ухмыляющееся лицо, зацеловать всего и везде. Салим проходит дальше, вглубь коридора, передвигается совсем медленно, практически не переставляя ногами – не хватало еще, чтобы Колчек принял его за грабителя и огрел бы чем-нибудь по голове. Хотя, наверное, от такой встречи ему стало бы чуть легче – внутри бы все устаканилось, а Джейсон наконец появился бы в поле зрения.

Все, что видит Салим – изумительную чистоту. Скромная кухонька едва ли не сверкает, но от такой вылизанной картинки становится неуютно. Все выглядит каким-то пустым, нетронутым. Бездушным. Даже обувь – бессменные кроссовки, господи, хоть бы ему хватило мозгов не ходить в них зимой – выглядит так, словно их хозяин все еще дома. И ладно бы он копошился в ванной и не слышал ничего из-за напора воды, так нет же. Салим проверяет ванную исключительно из природного упрямства, но и там не оказывается его любимого балбеса. Остается только спальня, и ему уже не так важно, с какой громкостью он передвигается.

– Аллах, Джейсон, лучше бы тебе почаще проверять дверь и слух! – возмущается, толкая полуприкрытую дверь от себя.

Поначалу кажется, что спальная комната тоже пустует. Салим останавливает свою полную негодования тираду, хмурится и только потом бросает взгляд на лежащую на простыне кепку. Без нее Джейсон точно никуда бы не пошел.

– Джейсон?

Необъяснимое волнение нарастает с каждой секундой. Парень переступает порог, проходит дальше, пока не натыкается на чужой затылок. Джейсона почти не видно, он будто бы сидит на полу и слегка заваливается набок, прижимаясь к стене и прячась за изголовьем односпальной кровати и подушкой. Больше напрягает тот факт, что он не откликается на свое имя.

– Джейсон! – совсем нетерпеливо.

Салим осторожно тянет за плечо на себя и с ужасом чувствует, какой Колчек холодный. Он совсем бледный и прячет свои светло-карие глаза за прикрытыми веками, и Салим так много внимания уделяет его болезненному лицу, что не сразу замечает шприц в руке.

Нет. Нет, нет. Нет!

Дрожащие руки бегают по телу, хватаются за ремень, туго – даже слишком – обвивающий плечо. Трясет за руки, мажет руками по холодному – чересчур холодному – телу, даже бьет по щекам. Салим бормочет себе под нос всевозможные молитвы, когда пытается нащупать пульс. Аллах его не слышит – под подушечками пальцев совсем ничего. Скорая, нужна скорая помощь. Вызови скорую, тряпка, не дай ему умереть. Пальцы промахиваются мимо клавиш, скользят по мокрому от слез дисплею.

Девушка в трубке говорит мягко, успокаивает, мол, рядом с вами как раз дежурит одна машина. Салим нервно отсчитывает минуты.

Если бы ты только поехал с ним. Если бы ты только был хорошим бойфрендом и сумел бы уговорить его вернуться. Если бы…

Джейсон, его любимый Джейсон Колчек умер – вот что фиксируют врачи прямо на месте. Передозировка наркотиками.

Если бы ты успел вовремя.

Доктор спрашивает что-то наверняка важное, но Салим слушает вполуха – все внимание приковано к черному целлофановому пакету. В таком целлофановом пакете он мог бы принести Джейсону его любимые конфеты, тогда бы он наверняка успел бы. Позвонил раньше, скорая приехала бы раньше. Успел бы, точно успел, и если бы не вышагивал слишком долго по квартире.

Если бы.

Чужой телефон обжигает через плотную джинсу. Салим не успел прочитать текст, который так усердно печатал Джейсон, не до этого было, но вот сейчас торопиться некуда – свое время он уже упустил. Приходится увеличить яркость если не на максимум, то хотя бы наполовину – за несколько часов работы батарея знатно села, процентов было не так много, но все же достаточно. Салим проморгался, прищурился: открытый диалог как раз с ним, всего одно предложение. Каждая буква отдается особой болью в сердце.

«салим я больше так не могу пожалуйста мне очень плохо пожалуйста давай поговорим меня так заебала эта квартира эта работа я очень по тебе скучаю по твоему голосу по твоей умной заднице которая твердила мне что это херовая идея а я как идиот не послушал мне стремно это признавать но я подыхаю здесь серьезно давай я приеду и останусь у тебя пожалуйста я тебя очень сильно люблю» Если бы ты успел вовремя.

Джейсон счастливо улыбается ему с могильного камня так, словно не он провел свои последние дни в кромешном пиздеце. Кажется, что он совсем живой. Не такой белый, каким Салим его увидел в той чистой-чистой комнате, не такой молчаливый и спокойный, как сейчас, тремя метрами ниже. Джейсона он запомнит вечно шумным, импульсивным подростком с шилом в заднице, глотающим буквы и ругающимся через слово. Такого Джейсона он будет вспоминать каждый раз, как только придет на кладбище, чтобы проведать свою первую любовь, поухаживать за могилкой и рассмотреть лицо женщины средних лет, смотрящей прямо ему в душу с соседнего надгробия . Конечно же, мать и сын похоронены рядом.

Спустя время, когда Салим взрослеет, свыкается с его верным другом – чувством вины и переезжает вместе с семьей в другой город, за Колчеками никто не ухаживает, даже еще живой пятидесятилетний папаша.

Могила зарастает крапивой и другими колючими травами, и Джейсон такому бы только порадовался – порядок он ненавидел.