Shikiori no Hane

      Белый покров снега, что увлёк в свои холодные объятия не только макушки елей и кончики ветвей оголевших деревьев, но и небольшую группку минок, представляющих собою небольшое село, ослеплял своею непорочной чистотой днём. Ныне же это напоминало зловещие белые полосы, выделявшиеся из всепоглощающей мглы. Завывание ветра, разносившего снежинки, звучало несколько уныло и одиноко, навязывая ощущение монотонности своим грустным пением. Зимняя пора брала своё, и обещала большое множество метелей и вьюг, пережить которые ещё только предстояло жителям деревни.       В одной минке, у очага, сидели два юноши, приобнимая друг друга. Жар пламени согревал, спасая от холода, что затаился в углах комнатки. Потрескивание огня убаюкивало, добавляло комфорта. Светлые, повернутые к очагу, локоны одного из парней, что опустил голову на плечо другого, блестели в мягком свете пламени, добавляя особое очарование их владельцу, чьи нежные щеки были окрашены лёгким румянцем. Он был словно олицетворением изящества и благородности, и даже его имя, необычное для местных, было благозвучно - Сону.       Подле него был другой юноша, с тёмными, словно господствующая сейчас снаружи зимняя ночь, волосами, верхние пряди которых были собраны в небольшой хвост сзади. Его лицо выглядело более бесстрастным и холодным, по сравнению с лицом светловолосого воплощения красоты. Он был так же молод, однако казался отстраненным. Лишь его глаза, столь же тёмные, как и волосы, выражали искреннюю заботу и тепло по отношению к мирно покоящемуся на его плече парню. Его именовали Рики.       —В такой же мороз я повстречал тебя…- вдруг прошептал темноволосый, слегка улыбаясь.       Другой, засмущавшись, отвернулся от очага, закрыв лицо, обжигаемое смущением робости, в складках чужой юкаты.

      Нежная зелень деревьев, шёпот листьев которых был так же сладок, как и плоды, что должны были появиться ближе к лету, частично скрывала собою парня с миловидным лицом, который мирно пел в унисон с щебетанием птиц. Песня, словно деревянная ладья в потоках ласковых волн реки, будто бы плыла в воздухе, зачаровывая природу своей мелодичностью.       Рики, что стоял неподалёку, и проверял состояние недавно посаженных несмелых ростков, тоже заслушался чужим пением, не в силах оторвать восторженного взгляда от возлюбленного. Он не только ласкал слух своим голосом, но и привлекал взор своей невероятно прелестной внешностью: светлые волосы были дурашливо растрёпанны, а янтарные глаза излучали жизнерадостность.       Сону, всё же заметив чужое внимание, замолчал, став застенчивее от восхищения в омуте темных глаз.       —Твой голос сладок, словно мёд,- промолвил темноволосый, не прерывая зрительного контакта, и видя расцветающую улыбку на любимом лице, и заострение лисьего выреза глаз. Столь обычные слова, но для счастья требовалось лишь немного.       Ближе к закату, когда юноши находились на энгаве, беседа на эту тему вновь возобновилась.       —Знаешь, не вечно всё, и, может быть, сладкий голос пропадёт,- заметно погрустнев тихо произносит светловолосый, заглядывая в глаза лежащего у себя на коленях Рики.— Обещать ли можешь точно, что любовь вовеки не пройдёт?       —Разумеется, клянусь тебе,- отвечает другой юноша, разгоняя печаль мягким смехом, и осторожно проводя крепкой рукой по чужой щеке.       Яркое полуденное солнце до помутнения сознания припекало, и было причиной удушающей духоты. Казалось, всё живое погибало от этой жары.       Многие добродушные жители предпочитали переждать зной, чтобы в более благоприятное время дня заниматься уходом за урожаем. Однако Рики и Сону, не покладая рук и не взирая на жару, продолжали трудиться не смотря на погоду.       Светловолосый, пусть и выглядел вымотанным, но был доволен проделанной работой. Этот год обнадеживал количеством и качеством урожая. Рики, находящийся позади, в который раз закашлялся, вновь вызывая беспокойство. На просьбы немного дать самому себе передохнуть он лишь молчал, отрицательно качая головой, и Сону этот кашель очень сильно волновал.       Повернувшись, юноша заметил, как темноволосый, согнувшись от затянувшегося кашля, прижал ладонь к приоткрытым губам, и из пальцев по кисти просочилась струйка алой крови. В душе что-то оборвалось, канув в бездну страха. Вскрикнув, Сону подбежал к парню, и в некой панике, приобнял того, становясь опорой, чтобы Рики не упал наземь.       Донеся того до футона, который пришлось еще и наскоро разворачивать, светловолосый с ужасом осознал, что у захворавшего жар, и он вот-вот потеряет сознание. Действительно: стоило только вымученной голове коснуться прохладной мягкой подушки, как Рики закрыл глаза, прекратив откликаться на испуганный зов Сону.       Пришедший лекарь, который осмотрел уже пришедшего в сознание парня, с искренней виной сказал, что не сможет помочь излечить эту хворь простыми отварами, и они будут вынуждены прибегнуть к более дорогостоящим лекарствам из округов столицы. И словно одновременно с этими словами какая-то часть сердца Сону разбилась вдребезги, расплёскивая по телу и душе чувство обречённости, что растекалось, как кровь. И кажется, что это было только начало.       Беря страх под власть своего разума, светловолосый отчаянно, с нотками безумия, воскликнул:       —Я...я найду выход, я найду лекарство... пожалуйста, прошу вас, не оставляйте нас, помогите ему! Я сделаю всё, что угодно, заработаю денег!       Но чем? Что можно было предложить, если они сами арендовали землю, на которой и работали? После ухода лекаря, Сону, проведя рукой по горячему лбу уснувшего Рики, сдержал подступившие к глазам слёзы, и нежно откинул тёмные пряди назад, чтобы те не мешали обессиленному юноше отдыхать. Тихо встав с колен, он направился в другую комнатку, закрыв за собой фусуму. Вскоре послышался монотонный стук дзибаты.        Природа долго не ждёт, продолжая мирно, словно ни в чём не бывало, течь, подобно задорно журчащему ручейку. Она вновь поменяла свои краски, сменив лето осенью, словно какая-то городская представительница высшего общества сменила дзюни хитое. Непродолжительные дожди покрывали всё живое. Деревья украшались огненным золотом, а те, некогда тёплые руки, согревающие прикосновением даже в самые лютые морозы– обволакивались холодом. Тихий стрекот сверчков словно отсчитывал уход жизненных сил у хворающего, своей меланхоличностью вводя в подавленность. Сквозь сёдзи пробивался яркий лунный свет, который покрывал предметы вуалью загадочности и спокойствия.       Помогая приподняться Рики с постели, Сону протянул чашу со снадобьем, от которого исходил сильный аромат трав. Ценою этому снадобью были десятки бессонных ночей светловолосого у станка, а заметных изменений в состоянии занемогшего не было.       Пока темноволосый пил снадобье, юноша близ него, внимательно следящий за его действиями, сказал:       —Даже время не посмеет любовь забрать. И жизнь твоя, не листья палые, чтоб усыхать...       Японец отложил выпитую чашу в сторону, устремив взгляд на светловолосого.       —У тебя не руки, а шёлк...— слабо обхватив ладонь Сону, произнёс Рики, и поднёс её к лицу, накрывая бесчисленные раны от ткачества поблекшими в ходе болезни лепестками губ. Светловолосый со страхом посмотрел в глаза возлюбленного, скрывая в мыслях то, что кисти того совсем заледенели, лишаясь природной теплоты. Подавленность новой волной захватила душу Сону.       —Знаешь, не вечно всё, и, может, шёлк этой кожи пропадёт...— отвечает светловолосый, пытаясь разговором отвлечь внимание от своих глаз, в уголках которых начали скапливаться слёзы.— Обещать ли можешь точно, что любовь вовеки не пройдёт?              —Разумеется, клянусь тебе!— заходясь в кашле, отозвался Рики, ласково сжав чужую ладонь, начинающую грубеть. Сону скрыл дрожь, что прошлась по его телу от неожиданного удара ностальгии. Точно такой же разговор был у парней всего около полугода назад, весною.       И днём, и ночью светловолосый, словно боясь прерываться на что-то, кроме проведывания состояния возлюбленного, продолжал прясти. Как бы тяжело не бывало двигать руками, как бы ни болели глаза, жизнь возлюбленного была в разы дороже всего, что было у Сону, и это заставляло продолжать наматывать на станок мотки нитей, которые, взращенные упорным трудом и сердечным страхом, становились восхитительными тканями.              Каждый поход за снадобьем сопровождался следующим по пятам желаем сорваться на бег и вернуться обратно в минку, и не покидать хворающего. Тревога при мыслях о том, что парень не успеет купить очередную дозу лекарства у целителя, практически целиком сжигала усталость и сонливость. Под некогда искрившимися жизнью янтарными глазами залегли тёмные тени, и единственное, что показывало их способность как-либо показывать эмоции, были крупинки слёз при виде того, как зеркало души Рики тускнеет. Продолжая выполнять повторяющиеся движения руками над дзибатой, Сону мысленно просил всех известных ему божеств продлить дни любимого, хотя бы до первых холодов. Тогда парень точно успеет, точно сможет купить всё, что необходимо для лечения.       В соседней комнате, уже привычно, покоился на футоне темноволосый, задумчиво созерцающий на солнце. Казалось бы, оно светит так же ярко, как в жаркие дни, но при этом на улице было зябко. Листья кружились в хороводе ветра, подчиненного солнечным лучам, и словно олицетворяли уходящие секунды жизни. Даже по-прежнему зелёная листва медленно падала на землю, не смотря на столь непреждевременную для себя погибель.       Даже если тропинка из воска свечи не пройдена до конца, огонёк обречён когда-нибудь догореть. И Рики понимал это, как никто другой.       Светловолосый в это время бессильно облокотился об деревянную раму фусумы, взирая на темноволосого, и глотая очередную подступающую волну слёз.       Солнце медленно уходило за горизонт, окрашивая за собой небосвод десятками потрясающих душевное спокойствие цветов, юноши прогуливались по бесконечно зелёному полю, и, наполняя прохладный воздух звонким смехом, переговаривались между собой.       —А ты знаешь, как появился закат?— внезапно вопрошал Рики, глядя на излюбленное лицо.       —Не слышал никогда историй об подобном.— кратко отвечает Сону, и глядит в ответ в чужие глаза, ожидая объяснения такому красивому явлению.       —Существует легенда о парне и девушке, которые были безумно влюблены друг в друга.Они были так счастливы, что окружающие стали завидовать им. В результате влюбленные не вынесли зависти и злобы окружающих, и решили уйти.— только начал рассказ темноволосый, а уже коснулся грустной темы, чем вызвал недовольство другого.—Парень стал океаном, а девушка – небесным светилом. Теперь они встречаются раз в день, как раз на закате. Он поет ей колыбельные перед её уходом с помощью своих волн, а она ласкает его своими лучами, заменяющими ей руки, и унимает тоску, разрисовывая с ним небо.       Сону, ненадолго замолчав, остановился, переведя взгляд на небесный купол.       —Это весьма печальная легенда... Но, знаешь, она меня навела на одну мысль...       —М? Какую же?              —Давай, когда тоже уйдём из мира, станем друг для друга подобно им, чем-нибудь, что услаждает взор.       Рики рассмеялся, тронутый такой просьбой.       —И чем же мы станем тогда?       Светловолосый растерялся, не зная, что ответить, но тут мелькнула маленькая точка, привлекшая его внимание.       —Звёздами, сияющими друг для друга. Так наши чувства будут видны каждую ясную ночь, и многие другие влюбленные будут вместе созерцать нашу историю.       Темноволосый молча переплёл пальцы с ним, крепко сжимая чужую руку в своей ладони, и серьёзно промолвив:       —Ты и без того единственная звезда, освящающая мою жизнь.       Сону вновь взглянул на ткань, сплетенную только что. На ней остались тёмные мокрые пятнышки слёз, которые на этот раз было удержать не в силах. Время и последняя возможность что-либо исправить ощутимо выскальзывала из рук, вместе со сплозающий на пол тканью. Прикрыв лицо руками, парень практически до крови закусил губы, чтобы не позволить хотя бы шумным вздохам и рыданиям вырватсья наружу.       Бесполезно. Сколько бы он не пытался нагнать судьбу, противиться ей, ничего не выходило. Неужели божества лишены жалости к влюбленным? Неужели время настолько беспощадно, что продолжит отнимать секунды чужой жизни?       Десятки воспоминаний продолжали вспыхивать в разуме неудержимой чередой, и тепло прожитых моментов не согревало, а отравливало разум душащей болью. Что-то внутри будто бы разрывается, хочется громко закричать, но ни за что нельзя позволять себе.       —Мне так не нравятся эти ожоги...— рассматривая свой локоть, делится Рики. На коже руки немного выделяются давно зажившие пятна пережитых когда-то языках огня на плоти.       —Хочешь, я закрашу тебе каждый твой ожог, нарисовав поверх него цветок?— предлагает светловолосый, проводя указательным пальцем по пострадавшему участку кожи, словно уже вырисовывая контур растения.— Я найду для тебя когда-нибудь несмываемую тушь, и сделаю суми-э для тебя.       —Даже если ты просто замажешь меня целиком сажей, я буду счастлив.— слегка улыбнувшись, изрёк парень, и свободною рукой заправил чужие пряди волос за ухо.       После продолжительной душевной боли кажется, будто всё разорвали на клочья, и даже чувство отчаяния ушло. Звенящая пустота не только в воздухе, но и внутри. Глаза покалывает от пролитых слёз, которые на полу растеклись, наверное, лужами.       На голове чувствуется осторожное касание, приглаживающее непослушные волосы. Сону слегка открывает глаза, и видит перед собой настороженное лицо Рики, который с немым страданием пытается понять, как унять чужие кошмары. Пробуждение юноши сразу принимает на свою вину, хоть и не может понять, что хуже: проснуться, или продолжать мучаться в плену у страха.       —Всё в порядке?— шепчет он, продолжая успокаивающие движения, и хочет крепко-крепко обнять человека напротив, чтобы заверить, что никогда не позволит никаким кошмарам портить его сладкий сон. В ответ лишь долгая тишина, и Рики не сдерживается, завлекая в объятия. Кажется, что в них ничто не страшно.— Я рядом, не бойся. Это лишь сон. Тише, тише, спокойно. Я тут. И не оставлю тебя. Всегда.       Не оставит? Но ведь уже сейчас он медленно уходит, позволяя самым худшим кошмарам быть с Сону наедине. Позволяя день за днём забирать кусочки своей души.       Парень запускает ладони в волосы, и сжимает руки в кулаки, снова сдерживая желание закричать.       —Х..хватит, пре..крати...— Сону пытается защититься от нападения Рики, что беспощадно щекотил его. Видя, что "жертва" выдохлась, темноволосый в конце концов проявляет милосердие, прекращая атаки, и посмеиваясь от переполняющих чувств. Раскрасневшиеся от долгого и продолжительного веселья щёчки светловолосого в дополнении с запутавшимися волосами заставляют сердце пропустить удар. —У тебя такие красивые волосы!— без ведомой для Сону причины произносит Рики, и зацеловывает личико возлюбленного, который вновь начинает отбиваться, но на этот раз от внезапных ласк прилива любвиобильности.       Сзади слышится шорох, и со спины кто-то обнимает Сону. Тот и не открывая глаз сможет различить это тепло, теперь уже совсем едва различимое, из миллионов других. Это тепло греет, наполняя душу необъяснимым чувством. Светловолосый до последнего продолжает жадничать, нарекая себя эгоистом, и даже теперь на что-то начинает надеяться. Если понадобиться, он готов бороться за каждую секунду рядом с возлюбленным. Но вновь хлынет осознание бессмысленности подобного, и Сону просто позволяет себя утешать. —Знаешь, не вечно всё, и, может быть, твой любимый пропадёт...— сложно различимо звучит сзади, и Сону лишь сейчас задумывается, как приближающуюся смерть воспринимал сам Рики. По дрожи, кажется, что ему страшно. А может, это просто слабость тела? Или это дрожит светловолосый?— Обещать ли можешь точно, что любовь вовеки не пройдёт? —Разумеется, клянусь тебе...— отвечает Сону, и бьётся вдребезги.— Потому неизменно буду я тебя любить всегда.