Друг

... Было холодно. Ветер нес клочья облаков по линялому, почти зимнему небу. Только что кончился дождь. Щеки горели от унижения и не выплеснутой ярости. Мокрая одежда неприятно липла к телу. Перед глазами стояла затянутая в белое спина Хашвальта. В ушах звучало презрительное " Будь любезен, научись выживать сам, чтобы я больше не вставал между тобой и твоей смертью ".  — И сколько же раз ты так сделал? А? А, главное, какой смертью? От валяния рожей в грязь я должен был подохнуть? Эй, Юго, я с тобой, блять, разговариваю! — крикнул он в удаляющуюся белую спину, чувствуя, как стремительно промерзает на холодном ветру.  Хашвальт обернулся. Окинул его ледяным — поднявшийся северяк рядом не дул, — взглядом и проговорил так, что начавшие было отходить от общения с Хьюбертом внутренности вновь смерзлись в ледяной ком: — Трое суток карцера за неосторожное использование духовного оружия на территории Императорской Академии. Еще трое — за фамильярное обращение к вышестоящему по званию. А сейчас, курсант Блэк, извольте проследовать в больничное крыло за успокоительным и переодеться, иначе из карцера вы отправитесь лечить простуду. — Я Базз-Би! Юго, блять, какое, нахрен, успокоительное?! Мать твою, ты вообще что несешь?!— зуб на зуб попадал уже с трудом.  — Курсант Блэк! — Базз-Би! — одно хорошо — холодно быть перестало. Сейчас Базз-Би был готов сгореть от плещущей через край ярости. Или что-нибудь поджечь ею. Или к чертовой матери убить подлую тварь, которая столько лет прикидывалась его другом. Но и то, и другое не представлялось возможным. — Я исправлю ваши документы, — Хашвальт кивнул и удалился. *** Это было сложно. Это было неприятно, точно он снова оставлял его там, в грязи на дороге. И это было необходимо.  Базз-Би излишне принципиален. А с его темпераментом принципиальность становится заряженным ружьем, висящим на стене — не знаешь, когда грохнет выстрел. Хашвальт был готов к стреле в спину и был, пожалуй, неприятно удивлен, что ее не последовало.  В замке было сыро и холодно. Поднявшись в свой рабочий кабинет, в разбитую раму которого теперь задувал ветер, Хашвальт, держа спину преувеличенно ровно, прошел к своему стулу и тяжело на него опустился. Он смотрел на лист бумаги и не видел его. На листе дрожали строчки характеристики какого-то никчемного курсанта, который — скорее всего — ничего не добьется. Строчки позли, не задевая сознания, скрипя несмазанными гусеницами, поблескивали острыми масляными краями, перемалывали сами себя на буквы и звуки.  С Хьюбертом придется что-то делать. Конечно, не то, что порою хотелось — насыпать в чай яду, а в тарелку молотого стекла, да побольше, но придется держать его подальше от Базз-Би. Импульсивная необдуманность Базза приводила в отчаяние. Точно он не хочет понимать всю серьезность положения, в которое влип по своей уперости. Порою, еще во времена лесного убежища, Хашвальта поражало, как неглупый, порою даже изощренно умный, Базз ухитряется не замечать очевидных вещей. А потом со всей отчаянностью своего характера просто разрубает тот узел, в который завязал обстоятельства. В этом было что-то от ускользающей красоты, которую так ценили жители Востока. И от блаженности, которую почитали за доблесть христиане. Только вот Базз-Би не был ни жителем Востока, ни христианином. Базз-Би был квинси и сын своего отца-лорда, убитого Яхве. В сочетании с его характером это становилось катастрофой.  Пальцы озябли. Хашвальт отложил бумаги, понимая, что с работой на сегодня пора заканчивать — все равно не выйдет ничего толкового после подобного. И стоило бы позвать кого-нибудь отремонтировать окно. Некстати вспомнилось, что сегодня, как и вчера, как и позавчера, и третьего дня, и уже два года как, у него тренировка. С Хьюбертом. Который раз за разом раскатывал Хашвальта тонким слоем по тренировочному залу, сопровождая удары едкими замечаниями.  Однажды, в самом начале, на первой же тренировке развлечения ради, он выбил из его рук меч, потом, ухмыльнувшись, подал ему оружие рукоятью вперед и нежным голосом, каким к девушкам обращаются, пообещал: — А сейчас, Ваше Высочество, я покажу вам разницу между нами, — и показал.  Это был тот самый случай, когда Хашвальт чуть не отхватил себе голову своим собственным мечом.  — Вот этим и отличается профессионал от любителя. И до профессионала вам, сопляку, еще далеко. Стрелы ловить на лету - одно. Но пока вы не научитесь определять движение противника по его глазам еще до замаха, о серьезном поединке речи не пойдет. Барахтанье щенка в луже. Уберите здесь... Ваше Высочество, — этой мало меняющейся фразой завершался почти каждый поединок. И Хьюберт, вогнав тренировочную саблю в подставку, подхватывал свой собственный узкий прямой меч — он никогда не обнажал его при Хашвальте с того самого дня, заявляя, что многовато чести оборванцу подзаборному — и расслабленной походкой счастливой сволочи выходил вон, оставляя Хашвальта щуриться от заливающего глаза пота и кусать губы от боли и бессильной кислой ярости.  Утешало только то, что с каждым разом Хьюберту было все сложнее пробить его защиту или подловить на какую-нибудь очередную уловку. Легок на помине. Хьюберт бы недоволен: хищно раздувались крылья тонкого носа, подрагивали острые брови, кривились уголки брезгливо поджатых губ. В руках он нес что-то длинное и белое. — Собирайтесь. Или вы так и будете изображать из себя беспомощную деву, которой некуда пойти, вот она и сидит у выбитого окна и жалко мерзнет? — он бросил прямо в лицо теплый плащ, Хашвальт постарался изящно вынуть подбитую мехом ткань из воздуха — как стрелу. Встал, натянул одежду. Хьюберт, похоже, всерьез нервничал, поскольку плащ был его — теплый, на песцовом меху, щегольский и несколько длинноватый.  — Пошевеливайтесь, же Ваше Высочество! Или вы до сих пор не умеете контролировать свое поведение после стресса? Стыдно – вам людьми руководить. Он жестко дернул Хашвальта за руки, отбрасывая их и сухими тонкими пальцами быстро застегнул пуговицы.  Осмотрел то, что получилось. — Лицо! Сделайте милость, уберите это постное выражение с него подальше. Вам теперь скрываться от вашего бешеного пса нет причин, так что помните, кто вы. Иначе в следующий раз поутру я вас в кринолин запакую, а меч ваш запру под замок — смазливой девице холодная сталь не к лицу, да и в юбках фехтовать неудобно. — Вы не посмеете, — спокойно заметил Хашвальт, тем не менее, натягивая маску холодного равнодушия. — Тогда наше пребывание здесь лишится вообще какого-либо смысла. И не спасет вас от смерти.  — Верно. Думать уже умеете... Но плохо и редко, — хмыкнул тот, выталкивая его в неприметную дверь. — Куда мы идем? — На конюшню. Вас вызывает Его Величество. Повезло той бешеной шавке — у меня прямо сейчас на нее не будет ни малейшего времени. Жаль. Я бы им поразвлекся, — он прищелкнул языком, точно представив, как именно он бы это сделал, и Хашвальта передернуло от гадливости. Хьюберт умел быть на диво мерзким. Пожалуй, искупалось это только тем, что при упоминании Императора он тут же терял всякий интерес ко всему остальному. Безукоризненная внутренняя верность и даже подобострастность сделали его тем, кем он был – заместителем командующего Гвардии Его Императорского Величества, особо доверенным лицом и личным адъютантом его наследника, Юграма Хашвальта... Или — Хашвальта передернуло — второй половины Императора. Базз тут был лишним, как ни крути. Спускаясь по лестнице и запрыгивая в седло, Хашвальт принял решение любыми путями удалить Базз-Би из Академии и, если придется, из этой страны. Даже если придется пожертвовать расположением Императора и созданной репутацией. *** Зима пришла в столицу незаметно. Тяжелым небом, дождем со снегом, почерневшими от холода деревьями, редким, далеким и блеклым солнцем в вымороженной вышине. Она подкралась ледяными щетками на печных трубах и скользким крыльцом казармы. Паром изо рта в лекционных коридорах и теплыми шинелями на плацу. Поздними морозными рассветами и кровавыми, как слезы зачумленных, закатами. Следом за дождями пришли морозы и, наконец, белые прозрачные снежинки, так похожие на кресты квинси, закружились в воздухе. В тот вечер курсанты высыпали во двор. Они орали, носились наперегонки по свежей нетронутой белизне, хохотали и пускали сверкающие стрелы в затянутое тучами и подсвеченное недалекими городскими огнями низкое небо. Стрелы уходили ввысь, как люсткугели, шипя и взрываясь искристыми белоснежными в голубизну салютами.  Базз смотрел на это из окон больничного крыла, куда загремел с пневмонией после достопамятного карцера. Ему не было холодно тогда — ни в те дни в ледяном зарешеченном подвале, ни через неделю. Просто не покидало странное ощущение, что в груди сидит колючий горячий кристалл, а у помещений какие-то странно смазанные углы. Есть не хотелось — кристалл разросся внушительной щеткой и не пропускал через себя ничего. На восьмой день, когда углы пропали совсем, ком перестал пропускать даже воду, а он не сумел встать с постели, его сдали товарищи по казарме. По рассказам свидетелей, Базз матерился, поминая недобрым словом каких-то пророков, наследников, козлов в погонах, выродка-лейтенанта, усатых уродов, и звал какого-то Юго, а затем стал улыбаться и с просветленным счастливым видом вещать о фейерверках и что ему жарко.  Особо злоязыких Базз уложил рядом с собою на узкую больничную койку, как только сумел встать на ноги. Сплюнув в выскобленный больничный пол, пообещал, что пока твари, смеющие высмеивать его, не перестанут любить сплетни и шуточки над своими товарищами, с которыми хлебать баланду еще неизвестно сколько лет, из этого помещения они не выйдут, а самые твердолобые отправятся в морг и получат самые роскошные похороны за счет короны, какие успели заслужить своим бессмысленным бытием. И, закашлявшись, сложился пополам, отхаркивая сгустки кровавых ошметков легких - ничуть не жалея ни о драке, ни о тираде. Товарищи заткнулись. Больше над ним не смеялись. История о паранойе, бешеном нраве и способности на ровном месте вывести из себя лейтенанта Хьюберта прочно заняла место в академическом фольклоре.  — Всем нам блага подай, да и много ли требовал благ я?! Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, Ну, а я уж для них наворую бессемечных яблок... Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб... Райские яблоки - В.С. Высоцкий Кто-то терзал гитару этажом выше. Базз решил, что отберет гитару и переломает певцу пальцы. Эта песня преследовала его, как проклятая. Яблоки в раю. Странные верования. В раю только, мать их, чертовы шинигами и их гребаные занпакто, в Раю – Король Душ и кварталы бедноты, десятилетиями влачащие существование в нищете и грязи. И они не стреляют. Никто. Только легче от этого не станет. Делать свое дело они не хотят, зато трусливый статус-кво держать они горазды.  А вот его застрелили. Почти. У него был дом — он сгорел.  У него были отец, мать, и старшая сестра — от них остались только горелые кости и серебряные кресты. Даже личных могил не осталось. У него было будущее — теперь у него только память о прошлом.  У него был друг — он ушел с тем, кто лишил его дома и заживо сжег его семью.  Осталась месть.  Предателю, который даже в глаза теперь не смотрит, выкормышу нелюди. Твари, которая в угоду своей гордыне и, как он слышал, страху, лишила его всего. Он станет сильным. Чудовищно сильным. Станет им близким. И убьет их обоих. И плевать, что потом останутся только головешки — зато от этих даже серебряных крестов не останется.  Базз яростно скручивал простыню в пальцах до тех пор, пока она не издала горестный треск. Сжал зубы, чтобы заглушить жжение в глазах. Зажмурился до сверкающих колесниц под веками, чтобы не смотреть, как толпа дебилов радуется первому настоящему снегу. Эка невидаль! В лесу снег выпадал в середине октября, сразу - и по пояс. Пойдешь отлить — принесешь на конце кусок льда, да такой, что только молотком откалывать. — Что б вы все сдохли, — шептали побелевшие губы. — Что б ты сдох, Юго, мразь...  Отец презирал предателей. Лютой ненавистью ненавидел.  — В бою твоя жизнь зависит не только от тебя, — говорил он. — Твоя жизнь зависит еще и от твоего товарища. Выбирай его так, чтобы потом под твоей лопаткой не торчал его нож. Сейчас Базз понял, о чем идет речь. Нож под лопаткой — это такая херня, папа, ты бы знал! Ты умер - и все. А жить с пониманием, что единственное близкое существо от тебя отказалось, плюнув в душу, ускакало в лучшую и более сытую жизнь... Иногда было предельно жаль, что он сам в том огне не сгорел. В воде не тонет, в огне не горит — что это? Правильно, Базз-Би. Как дерьмо - только чертов квинси. — Курсант Базз-Би? — Есть, — мрачно отрапортовал Базз, нехотя сползая с койки и вытягиваясь во фрунт – этому их научили быстро. Драить сапоги, шить воротнички, ладить портянки. И стоять, точно с жердью в заднице.  — С вещами на выход. Выписаны. Комендант вашего курса вас ожидает. Не сдал. Не менял документы. С того идиотского дня прошло полтора месяца, угроза так и не была выполнена. Существовал, конечно, вариант, что все просто привыкли и теперь не хотят переучиваться обратно... Но тогда бы ему об этом сказали несколько раньше и не высокопарный, как престарелая светская шалава, доктор, а те же, кто еще не слишком давно припоминал ему содержание его бреда, приукрашивая домыслами и подъебами. Это было как минимум не в стиле Юго, у которого и в семь лет слова с делом не расходились. — Слышал, кто его в карцер отправил?.. Сам наследник!.. — Врешь! Наследник — великий воин. А та красотка в штанах меч, может, и нацепила, но не уверен, что может хотя бы его вытащить, не говоря уже про взмахнуть. Ты тот двур видел?! Даже я таким махать не могу, а у меня бицуха - во!  "Уроды… Где б вы вякали, если бы ваши папаши не запродались выблядку с усами? Лучше бы вы помнили, за что я туда влетел", — думал Базз, шагая в направлении коменданта.  "Красотка", помнится, вломилась в толпу и явно готова была кого-нибудь порубать на бифштексы. Двуром, ага. И Баззу до сих пор малодушно хотелось, чтобы не его, а эту слащавую падаль, и даже было как-то похоже, что это так... Это было второй странностью. Что Хашвальту теперь-то за дело до нищего голодного прошлого в его лице? Третью странность Базз вспомнил лишь потом.  Меч.  Этот меч он узнал бы из тысячи.  Чертов меч его семьи. На этом мече его предки клялись защищать землю и людей на ней. Базз не понимал, зачем в роду чистокровных квинси хранится меч, ведь всякий может создать оружие из реяцу. Но меч был. О нем существовало несколько легенд — все одинаково бредовые, — у него было несколько не вполне заурядных свойств — из области, не поддающейся влиянию владельца. Но на этом его магия и исчерпывалась. Хашвальт мог добыть себе какой угодно меч. Прямой, кривой, с волнушками, с усами, трофейную катану шинигами — любой. Тем не менее, он носил этот. С потертыми зеленоватыми шнурами на рукояти и двойной гардой. Аляповатый и неудобный. Тяжеленный, как все грехи Уэко Мундо. Привычно нес его у бедра, точно так было всегда.  Если бы Базз оказался на месте Юго и желал бы забыть все, он избавился бы от клинка в первую очередь, и ничто не остановило бы. Хоть на развалины бы отнес и там воткнул — приходите, люди любые и берите, кто хотите.  Хашвальт таскал меч с собой.  Причин Базз не видел. Но планировал их выяснить.