The Fool

Семени, посеянному в соли, новой жизни не родить, и Альбедо, перебирающему знания по крупицам, отмывающему золото из песка амальгамой, непривычно сознавать – меж пыльных страниц нет лекарства от всех хворей, нет советов от всех бед, в сущности, нет ничего. Путник не должен знать. Путник, до костей продрогший, обессиленный, не сдающийся герой, он не должен знать, и Альбедо не смотрит на него намеренно, вздыхает тяжко – словно не чуждо горькое сопереживание, точно выверенно в такт, по секундам театральная пауза. — Принцип алхимии, — говорит он, гладя пальцами корешок фолианта на полке. — Единство Материи. Всех её составляющих в неизменных пропорциях. Самые простые истины – самые трудные, и обходных путей не сыщешь, чему суждено свершиться, того не предотвратить. Прости, Путник, ты не пойдёшь против природы. Путник – дурак, продрогший до сути своей, просил звать по имени, только Альбедо помнит – не всуе. Опускается в кресло, словно подкошенный, и договаривать не нужно – рыцари нынче понятливее прежних стали. — Я думал, — говорит Итэр. Его едва слышно, но Альбедо не повернётся, не посмотрит на него, разбитого, оставленного, такого славного в своей никчёмной, бесполезной доблести. — Думал можно что-то такое, навроде чувства стихии или эха, что-то, что запечатлеет следы. В Итэре горечь потери и Ртути через край, в Итэре сейчас ни единой светлой надежды, наверняка опускаются руки. Экспозицию Альбедо считывает самым краешком глаза – филигранная точность во всём. Повернуться на выдохе, раз-два-три, четыре шага до Путника, опуститься перед ним на колени, глаза в глаза, словно искрой создания первоматерии (не поддаться так скоро), место действия – лаборатория на отшибе жизни. — Насчёт чувства стихий, — любопытства в голосе не скрыть, он не уверен, готов ли Путник прямо сейчас, но не отказам благодаря он носит звание Почётного рыцаря. — Как оно происходит? Ему нет нужды узнавать всё сначала – знакомство их длительно, а ум учёного так пытлив. Чувство стихий у него столь эфемерно, что походит на интуицию скорее, чем ем способность, и этим в поиске не помочь. Не помогла бы и сама Великая Золото, ведающая на свете всё. И нет нужды строить теории и ставить опыты. Но может быть только один. — Не уверен наверняка, — шестерёнки в его голове скрипят надсадно и громко. Сам не знает наверняка, но, упёртый, всё пробует объяснить. — Мне обычно достаточно ненадолго закрыть глаза, чтобы видеть. В Альбедо искренности на долю с научным интересом неравно, Альбедо смотрит заискивающе снизу вверх, кладёт руки на чужие колени, сверху голову – точно ластится. Итеру бы в пору смутиться, только всё не до этого как-то, вдруг повезёт? Вдруг Альбедо придумает что-то с подсказкой? Итэр знает же, что из принципа может постараться разгадать незаданное. Его молчаливо просят довериться, и это настолько редкое, насколько возможно только (ему-то, берущему всё на плечи свои). Итэр молчаливой просьбе доверяет, как доверяет самому Альбедо, как надеется получить хоть толику надежды. Призрачный шанс на новую встречу с Люмин. Оттого глаза закрывает. Альбедо целует его резко, приникая слитым движением - из цепкой хватки не выбраться, как ни старайся, и алхимик знает это. Он выверял силу и угол, точно готовился к опыту, дотошно, досконально. Выходит не нежно вовсе, несдержанно, грубо. Итэр под ним дёргается как от удара, тренированное тело напрягается перед рывком, и в груди Альбедо рождается что-то смутное, чему он сам имени не сумеет найти. Он не даёт ему открыть глаза – прикрывает их ладонью, отгораживает от целого мира, и это его дань уважения – на дне собственных глаз бескрайнее льдистое море, целая бездна желаний, тёмных и низких. Пусть не увидит, думает Альбедо, вцепившись зубами до крови и стона, пусть на память человеческое оставит хоть что-то. В нём самом желания уничтожить через край, глубже только – любить до беспамятства. — На улице вьюга, — шепчет Альбедо, отрываясь от Путника на мгновение. — Переждать будет разумней. Для Итэра это ультиматум – никто не держит, выбор есть. Всегда есть выбор. Тот выдыхает так горечно, с тяжестью – будь у Принца настоящее сердце, непременно разбилось бы вдребезги, – и поднимается вслед за ним. Знает же, не остановить, хоть обещался. Альбедо ведёт за собой мягко и за руки, смотрит неотрывно, не понять – любуется или изучает с научным пристрастием, точно крылышки бабочки отделяет от тела, не жалея ни капли, но восхищаясь. — Выбор без выбора, — вслух решает Итэр. Алхимик смеётся заливисто, почти искренне – за перевалом, укутанным в пургу, бродят те ещё твари, порождённые ночью и бездной, и алчностью людской как самосутью грехопадения. Правда и он толком не лучше – как последний снежный дракон, алчущий золота. В лаборатории холодно как в каземате, но Итэр обжигающий в своей бессильной злобе, нервы его на пределе, натянуты как тетива, и Альбедо нравится, что он всецело завладел его яркими чувствами. Он вцепляется в Путника как утопающий, вовлекая в объятия на постели, льнёт к нему, вжимается, жаждет поглотить. В единении с ним видится сама Суть Бытия, смысл нечеловечески долгой жизни, словно бы создан Альбедо был лишь для этого мига. — Ты можешь воспринимать это как эксперимент, — Альбедо шепчет в плотно сжатые губы, оглаживая чужие бока. Итэр хрупкий обманчиво, но сжать посильнее – жизнь оставит его, переломанного, угасшего. Власть опьяняет лучше всех вин. — Или как плату за гостеприимство. В сущности, думает Итэр, гостеприимства легче сыскать снаружи. В возмущении он вот-вот готов пустить колкость в ответ, он готов прочесть ему длинную лекцию о правилах хорошего тона, только губы его сминают снова, и это почти походит на отчаяние. Целуется Альбедо глубоко и мокро, смотрит прямо, не закрывая глаз - мол ну давай, ну смирись, ну пожалуйста, будто бы это так делается. Им, наверное, стоило бы в начале поговорить. Альбедо не плохой, он знает. Альбедо искренний даже в своей закрытости, в ней же он настоящий, насколько может быть настоящим создание, подобное ему. От чужого языка, едва тёплого, становится мерзко, от меток по собственной коже – обидно, но Итэр всё равно знает, Альбедо не плохой. Просто потерянный немного. Просто заблудился в себе как во вьюге, и очнётся вот-вот. Непременно очнётся. Вьюжит сегодня на Хребте – не видно ни зги, и за сводами пещеры не сыскать большего гостеприимства. И он сдаётся, потому что сдался давно. Потому что Хребет отторгает всё чужеродное кроме той самой малости, что истратила себя без остатка. Итэр выдыхает, и точно под воду уходит с головой, истратив себя. Сдаётся и отдаётся, потому что в объятиях самую малость, совсем немного, едва ли ощутимо, но теплей. К мёртвому древу не привьётся ветвь, но без слов Альбедо обещает ему, что будет стараться. Будет, потому что тело под ним дрожащая и горячее, и такое славное, что глаз оторвать не выходит. Он ведёт пальцами по тонким рёбрам, по нежной коже вниз-вниз-вниз, и внутри него алчный дракон утробно урчит, предвкушая добычу. Холод хтонический, и хаос в душе его – первозданный, едва ли он не теряет контроль, но в путнике сошлись начало и конец сущего всего, и он есть жизнь сию минуту, и он – погибель, он – альфа и омега, его живое серебро. И Альбедо, благословлённый, проклятый, вечный. Рядом с ним одним.

✧✧✧

Им, наверно, нужно было всё же поговорить, думает он. Итэр рассказал бы, как тоскует о Люмин, как пуст, как не способен увидеть хоть что-то дальше отчаяния, но если. Но только может быть если – задержаться он будет не против, с сестрой или без. Альбедо ведь действительно неплохой, и он, в своём всеобъемлющем сострадании, во всей своей слепой любви, со всем гуманизмом своим, разве отвернулся бы он? Разве не сумел бы дать ответ, постаравшись? Разве не сумеет он, в своём золотом сердце, найти хоть толику тепла для нуждающегося? Для того, кому нужен, Итэр сделает всё. Он усмехается мягко, по-доброму, и опускает руку на голову Альбедо, нежно вплетая пальцы в пряди. Каждому нужна толика тепла – он знает, что новой жизни не родиться без толики солнечного света. Каждому нужна толика тепла, Альбедо в сердце носит пожар – не загасить, не потушить никак, не выходит совсем. Он – последний снежный дракон, алчущий солнечного золота, голодный до касаний и ласковых слов. Он чует скверну, чует патину на чужой улыбке, знает, что не так всё, не правильно, но он последний снежный дракон, и отступиться уже не в силах. Им бы стоило поговорить, только в Итэре путей – на развилке каждый раз новый, Итэр дурак невозможный, невообразимо притягательный дурак, мир его – несеянное поле, готовое в себя принять семя любой мысли. На веру. Альбедо кажется, он немного Демиург, и соблазнительно привить идею в сердце как цветок. Вплести в полуявь синтетический стебель. Отныне и навек наречь возлюбленным, умолять, убеждать – он переломит волю, если того потребуется, он заберётся в голову, проникнет в самое сердце, в самое нутро. Он поселится там и, если потребуется, сотрёт всех и вся, заменяя собой. Он довольно щурит глаза, кутая Итэра в свои объятия, пока лабораторию кутает снег. Альбедо не плохой, думается Итэру напоследок. Альбедо его близкий друг, и если он нуждается в любви, то Итэру остаётся только попробовать её в себе взрастить.