Экспедиция

Эйвин стала месить ногами сухой снег, пинать его и вскидывать в воздух блестящие хлопья — каждый раз с настойчивым желанием избавиться от всех чувств и мыслей, которые зароились в голове. “Я не имею права на это нытье, когда… Так… Мне стоит… Что они обо мне подумают? Нет, сфокусируйся, ты можешь подойти к этому как взрослая… Черт, тебе четыреста лет, соберись!”. Какое-то время ей казалось, что время ускорилось, что она движется со скоростью экспресса, что еще чуть-чуть — и она навсегда потеряется в приморском лесу. — Да что же это! Эйвин зацепилась ногой за сухой куст вьюнка и порвала его вместо того, чтобы просто поднять ногу. Только тогда она посмотрела по сторонам и поняла, что сошла с тропы на замерзшее болото с редкой травой. Точнее, это было болотом до того, как сюда пришел влагожор: теперь это была треснувшая земля с клочками сухостоя там и тут. “Почему… Почему я это заметила? Святые небеса, наконец-то я могу замечать что-то… Как же хорошо”. Она замерла на несколько секунд и напряженно оглядывала пейзаж, как будто вслушивалась, но не в окружающий лес, а в себя. И внутри была тишина. — Как же хорошо… К ее удовольствию, она также ощутила голод, жажду и желание освободить мочевой пузырь — обычные утренние желания, которые как будто выжгло осознанием страшной правды утром. “Страшной? Теперь… Теперь мне не страшно. Так странно. Я боялась этого всю жизнь, но теперь, когда меня ничего не отделяет от нищеты, от дна, мне… Мне просто хочется поесть”. Она пыталась представить себе всех безгрезных знакомых, которые погрязли в жалости к себе и всю жизнь работали вместе с колонизаторами — на работе, которую не-небесные работники считают “нормальной”. Но эти картины просто не западали в душу — раз за разом утомленный мозг возвращался к виду протоптанной Дженни тропы, к пению зимующих птиц, к мерзкому утреннему вкусу во рту. Когда она села завтракать, то ощутила себя другим человеком. “Я даже не знала, что так бывает. Если это тот ад, которого я так боялась, то… Я не боюсь ничего больше”. Она старалась не встречаться взглядами со спутниками, но слышала, как они аккуратно сворачивают лагерь — как будто не хотят потревожить духов, хоть те давно покинули проклятых убийц. Эйвин с удовольствием заметила, что великан сел рядом и терпеливо ждет, когда она опустошит тарелки, чтобы домыть посуду. — Вы уверены, что не передумаете? Лазарь остановился и внимательно посмотрел на Марса. Эйвин забыла проглотить кофе и немного пролилось, когда она воскликнула: — Что я пропустила? — Ничего, дитя, я просто собираюсь остаться в Билифове. — Послушайте, никто из нас никогда не жаловался на вашу работу, и, я уверен, все согласны… — Достаточно, мальчик. Дело былое. Лазарь снова испарился где-то за летунами, шестами, чемоданами — талант, удивительный для человека, который из-за слабых коленей путешествует исключительно верхом. Марс сказал Эйвин громко — так, чтобы старик мог его слышать из любой точки лагеря: — Я не понимаю, в чем дело. Наоборот, без Лазаря нам придется задержать сроки, пока не пребудет замена. — Ну, это даже хорошо, потому что я тоже ухожу. Эйвин слышала, как чей-то груз выскользнул из рук и опустился на снег. Через пару секунд вокруг нее собрались все, кроме Лазаря. — О чем ты? — Да что сегодня за день! — Эй, может, ты возьмешь время подумать, пока не пребудешь на место? Эйвин посмотрела в глаза Марса, выразительные и добрые, и сказала, испытывая смутную гордость: — Нет, я решила. Сдадим камень, и дальше вы без меня. Все замолчали, только Мойра и Ричард что-то бормотали. Клета вскочила со скамейки Эйвин и, как будто что-то вспомнила, стала громко звать Лазаря. — Что это? Нет, забери себе! — Его все равно конфискуют. — Клета то приставляла опал к горлу, то снова подавала старику в протянутой руке. — Какой смысл? Да берите его уже, ну! — Если ты так считаешь, то сама им и отдашь. Клета сначала приставила камень к горлу, но потом передумала и положила его в летуна — туда, откуда его будет достать сложнее, чем завалившийся в диван грошик. — Люди, вы меня с ума сводите. — Застонал Ричард, расчесывая обеими руками лохматую челку. — Ладно, если все вы закончили с новостями, я прокладываю нам маршрут до порта. — Не дожидаясь, пока кто-то что-то скажет, Мойра развернула какую-то дряхлую карту прямо на снегу. Сначала строй шел тихо, с редкими шутками Ричарда и неловкими комментариями Марса. Потом двое о чем-то пошептались и, нагнав Эйвин, окружили ее. Марс зашептал — так тихо, как позволяли его легкие: — Я знаю, у тебя сейчас нет связи, но ты можешь… Сделать копию норвудского речевого камня? Эйвин хотела быстро отказаться, но слова застряли в ее горле. Они как будто зацепились за что-то внутри и теперь она не могла выпустить их наружу. Девушка крепко задумалась. — Теоретически… Да, наверное, смогу. — Ричард стал припрыгивать. — Эй, мне надо посмотреть! Я ничего не могу обещать. Чтобы вернуть Ричарду угасшую улыбку, она добавила: — Я попытаюсь. — Никто никогда не требовал от тебя большего. — Эйвин разволновалась от знакомого прикосновения к плечу. — Спасибо тебе. Заранее. Оба вернулись в строй — Лазарь даже не стал ворчать — а Эйвин шла вперед, полностью позабыв все сюрреалистические события утра. Она пыталась держать их в голове, но истерика в лесу казалась ей произошедшей столетия назад, и как она не старалась, ее фокус постоянно уплывал к камешку на дне летуна Клеты. Когда пришло время обеда и солнце стало слепить спутников сиянием снега, Эйвин вдруг ощутила невероятное волнение. “То есть… То есть это все, что от меня требовалось? “Пытаться”? Тогда чем я, черт возьми, занималась предыдущие сто лет? Кого ради?”. Она задавала себе эти вопросы всю дорогу, но так и не нашла ответа. А когда пришло время сделать привал, то эти вопросы стали такими ничтожными, что походили на несмешной анекдот.