Культ тёмной земли

В забытых миром пустынях стояла глубокая ночь. Кажется, она не кончалась уже несколько сотен лет, лишь иногда позволяла тусклому свету глаз небесной жительницы — огромной одноглазой кошки, проникнуть сквозь свою глубину. Эта ночь была одной из немножества тех, что меняют ход истории. Сегодня тьма рождала новую звезду, и дарила королевкому роду продолжение. В глубинах лабиринтов дворца был рождён второй наследник безымянного рода. Ослабленный голодом матери и окрученной вокруг шеи петлёй, что должна была дарить ему жизнь, ребенок тут же был брошен в жестокий мир. Пока её олицетворяли лишь грязные простыни и холодный пол. Будь он рождён зверем, он бы ждал ласки от матери, однако ещё до своего рождения сама материнская утробе давала понять — внешний мир его не ждёт. Мать с жадностью ждала лишь одного — что холод и грязь этого мира быстро заберут дитя. Если бы над миром были властны лишь жестокие желания людей, эта история закончилась не начавшись, но младенец нашел помощи в старых трясущихся руках колдуна. Скверна его силы позволила малышу впервые вдохнуть воздух родного дома, а вместе с ним и малые частички той мерзкой силы, которая сохранила маленькую жизнь. Но это была лишь маленькая помощь, никакого спасения более наступить не могло. Жизнь явно не была похожей на королевскую, хотя таковой являлась. Это было уже черт знает какое поколение рода, не имевшего ни имени, ни знака. Провозгласив себя королём всего измерения, древний предок, имя которого потерялись среди тысячи других имён и событий, основал нечто огромное и незыблемое, без чего не существовала жизнь этой земли. Он отверг иной мир, отверг свет и огонь как чуждое. То, что было символом жизни везде, здесь стало обликом врага, несущего разрушение и жар адского пламени, и все сыны и дочери, обреченые его огромной жаждой власти и силы, нести звание королей и королев, хранили это нечто вдали от врага, вынашивая под сердцами, словно ребенка, одну лишь идею — Феникс родится в одном из них, и будет очищено пламя стихии от грязной магии звезд. Этим святыми именем они именовали короля, давая ему все то, что мнилось символами власти, мудростью и силой. Но Феникс так и не был рождён. Род угасал с каждый голодной смертью. Народ давно позабыл о существовании королей. Земли были охвачены бесконечной войной, на ведение которой даже не оставалось сил. Она горела лишь в мелких битвах за остатки хоть какой-то скудной еды, или того, что ею пахло. Дворца не существовало уже десяток лет, и лишь система ходов под землёй давала спасение и вход в лабиринты и залы, где когда-то горели свечи и шли проповеди этой древней веры. — Почему мы не можем выйти отсюда? — юный принц зажимал в своих руках клок той самой простыни, с которой когда-то был рождён — последняя вещь, что хоть немного сохраняла тепло. Ему было всего пять лет от роду, и пора было знать о этой жизни больше. — Потому что наверху война. Ты же знаешь, что такое война? — Старший принц был всего на десяток лет старше. Он понимал больше, но старался сохранить веру крепость стен, что окружали их семью. Его пальцы строго перебрали струны какого-то инструмента — он не издавал ни одного звука, но выглядят почти как струны рояля. Или как нити, которыми иногда мать вышивала картины. Он касался их так редко и осторожно, но каждый раз они разрывались словно под лезвием ножа. — Знаю. — мальчик потупил глаза на худом лице брата. Он с какой-то странной заботливостью смотрел на эти струны, будто бы жалея их. До сих пор он ни разы не видел, чтобы эти струны менялись, да и разве было в этих коридорах то, чем можно было это сделать. — Зачем ты делаешь это? Что это значит? Разговор был прерван медленным шарканьем тяжёлой обуви об пол. Старый аспид-колдун оставался верен своему господину даже не смотря на то, что от того даже не пахло Фениксом. Были ли это простая верность идее или что-то другое — было уже не важно, старик был единственным, кто осмеливался показать нос наружу. Его странная сила берегла его от бед, и он всегда приносил хоть малость еды, которую, не смотря на уже давно ощутимую обстановку отсутствия чувств к матери, да и к собственным детям, король ещё благославлял им. Моран был достаточно хорошим старшим братом. Он старался поделить даже свой маленький кусок дневного пайка, однако даже это не спасало маленького брата от заметного отставания в росте. Кажется, сама природа была против продолжения его жизни — он ел едва ли не больше всех в доме, и все равно оставался не по годам мал. Его тело дышало слабостью, будто бы оно нуждалось в опоре, словно ног было слишком мало, или они просто были слабы. Моран любил брата, и тот об этом знал, но даже любовь не спасала от одной мысли — в любой момент такого бесполезного и слабого нахлебника можно убить. Он ждал своей смерти и иногда начинал чувствовать, что та вот-вот его коснётся. Но Моран повторял: Смерть рядом, но она ещё не идет за тобой. Морану вот-вот должно было исполнится шестнадцать лет, а это значит, что оставалось всего ничего до того дня, когда его представят культу. Дом находился в ожидании, особенно мать. Она позабыла о своем младшем ребёнке напрочь, едва в её помутившемся от голода и сильнейших отравлений сознании вновь разгорелась мечта. Сколь прославило бы её рождение столь долгожданного божества. Она поверила в лучшую жизнь, и жила лишь собственным сном, который в воспаленном сознании цвёл подобно цветку поздней весной. В своем дурмане она так и не услышала главного — Моран не собирался перенимать власть отца, а отец не собирался её передавать. Король-Феникс скрывался от глаз собственной семьи за баррикадой, которую он сам же возвёл меж коридорами и своим тронным залом. Однажды сыновья смогли туда заглянуть, и не нашли ничего кроме разбитого практически в щепки кресла, которое, видимо, должно было стать троном. Маленький Одовакар был не в силах понять, что может быть так дорого в какой-то развалине, которая теперь не значит ничего, но брат продолжал ему говорить — ценность этого места далеко не в прошедшем символизме. Чем больше проходило времени, тем меньше король и королева вспоминали о своих отпрысках. Колдун появлялся все реже, но продолжал дежурить над якобы секретным выходом из катакомб. Моран старался держать себя рядом с преданным слугой семьи, который вполне мог бы стать когда-то и его доверенным лицом, но неизменно испытывал первобытный страх от одного его взгляда. В отличие от младшего брата, он не испытал действие его странной силы, и сторонился её оскверняющей мощи. Но Одовакар — он дышал ею с первого дня, и не мог помыслить самой сущности жизни и существования без её поддержки. Он ощущал, как между ним и колдуном формируется тончайшая хорда. Он тянулся к странному старику как к близкому другу, как к ключу ко всем дверям в этом мире — он хотел обладать этой странной силой, чёрной и тягучей, бесконечной, словно ночь. Кажется, оно называлось дегтем, но даже с таким отвратительным названием, эта волшебная, будто самостоятельно живущая субстанция рисовала самый чудесные картины. Старый волшебник рисовал перед ним все, что только можно было пожелать. Он рассказал о жизни наверху — о небе, о деревьях, о животных. Дегть тянул свои загустевшие нити то верх, то вниз, изображая даже самые мелкие движения живых материй, которые должен был изображать. Подобно скульптору, колдун управлял им, умело и быстро, и Одовакар не мог не встретить свою первую страсть в этом искусстве. Ответная любовь пришла к нему довольно скоро. Отец перестал передавать еду для своих детей и жены. Мать окончательно лишилась разума, и уже не ощущала разницу между голодом, жаждой и насыщением. Она пела о Фениксе не умолкая даже по ночам. Моран повторял, что грядёт время её струны.