Новый Круг

На окраине города стоит Дом. Серый, непохожий на другие. Он не тянется к небу, не ширится во все стороны, а смиренно занимает выделеную территорию. Одинокий, ограждённый забором, с одним единственным дубом на территории. По вечерам окна, как десятки миров, загораются слишком уютным для реальности светом. И в этих мирах танцуют, курят, поют песни, плачут и дерутся все обитатели дома. Все сломанные, покалеченные, недоношенные и недолетевшие. Поминальные церемонии фазанов, посвящённые не любимому, но к сожалению, обещавшему долго жить Курильщику были в самом разгаре. Мимо их комнаты старались не ходить. Уж слишком по-странному они хранили память об умерших. В четвёртой умершего Волка долгую, последнюю ночь отпевал Табаки, а все остальные отпивали. На утро все его личные вещи превратились в общие, либо исчезли без следа. Весь следующий день четвёртая принимала соболезнования, но через день об умершем уже не говорили. Его словно и не было в Доме вовсе, остался лишь след, еле заметный: надпись на стене, запах, шёпот в коридоре. Любое упоминание Волка вводило всю стаю в диссонанс и с ответами находились долго, вымученно силясь вспомнить хоть что-то, что можно было бы шепнуть чужому уху. Но их можно понять, особенно, если знать, кто роняет вещи Слепого с подоконника прямо тому на кровать и с кем говорит Македонский в ванной. Не каждый умерший по-настоящему мёртв, как и не каждый живой жив по-настоящему. Пример этому — Рыжий. Крысиный вожак без стыда, совести и чести, зато с багажом страхов. Настоящий ублюдок, как и каждый, чью кличку знают более половины дома и страшатся в администрации. Глаза — его пропускная карточка в любую точку дома. Не действует картонка только на Слепого, Сфинкса и нескольких, редких девчонок. Ещё к этим личностям, чарам не поддающимся, можно приписать Мертвеца, но тот скорее всего не в состоянии понять, когда вожак в очках, а когда — без. Ангельские глаза подвальной крысы довели эту самую крысу до многих сведений и уберегли ото многих бед. Вот только слишком они выделяются на крысиной морде. А вот зелёные очки — самое то. За ними не видно страха. За ними не видно притворства. За ними в принципе ничего не видно никому, кроме Рыжего. А он бы и рад не видеть многих. В особенности тех, к кому приходил во сне. Могильник оставил непоправимый след на своём детище. Смерть коснулась его своими холодными пальцами, пощекотала кожу, но не решилась разбить фарфоровое устройство человеческое. И теперь бывший обитатель Могильника знает, к кому она собирается прийти. Вот и про бедного фазана-оборотня он знал. Долго ещё помнить будет Рыжий, как сел на край общей кровати в четвёртой и никого кроме Курильщика на ней не увидел. Тот ещё проснулся и посмотрел на него, вообще ничего не понимая, а у крысы холод по спине прошёлся: пальцы госпожи смерти спину пощекотали. На утро из крысятника вожак ни ногой, а логово племя свою работу сделало и к обеду весть об умершем Курильщике дошла до Рыжего, а там и Слепой с собранием подоспел. Обычно собрания вожаки проводят редко и берут на них с собой только людей близких. Так Стервятник с собой водит Тень, хотя, быть может, он сам за ним плетётся, а все уже и за человека его не считают. Или Слепой берет с собой Сфинкса — тот первый, если нужно заткнуть кого-то или осадить. В особенности сейчас собрания редкие. Помпей на Слепого зуб точит, потому вместе им быть идея не из лучших. А по поводу Курильщика молчание оказалось затяжным. Ладно бы убился сам, ладно бы убили, но здесь непонятно, как в последний путь отправился фазаненок. Четвёртая по-совести устроила отпевания и отпивания. Личные вещи были поделены, благо их было не так много. Совсем личные, такие как блокнот с рисунками и записями, средства гигиены и прочее, были благополучно отправлены в кабинет Акулы, дабы после отправиться к родителям. Стены тем временем покрывались все больше серой сигаретной дымкой. Настроения в обществе дома менялось регулярно, что заметно было особо по блеску свежей краски на годовом слое слов да рисунков. Мало кто уже думал на Стервятника, думали на всех. Кто-то сказал кому-то, что видел незадолго до случая Курильщика с кем-то из шестой, кто-то сказал, что вообще Курильщик сам убился и таких мнений и откровений становилось все больше. Спасибо Рыжему. Крыс мастерски передвинул шестерёнки в механизме, а ведь наверняка лишь с парой логов перекинулся фразами, да запестрели всë новые слухи. В пëстрости этой перемешались и лица, и ароматы, но вклинился в неë вполне удачно Табаки. Среди всей яркости неправды и почти что лжи он был пятном нейтральным. Ничего не знал, никак не отвечал. Смесь запахов в кофейнике подхватывала слова его, разнося по всему помещению трель, что, вопреки ожиданиям, не была полна небылиц: — Ну и чего ты привязался ко мне, скажи? — по интонации Табаки не было ясно, зол тот иль весел, а говорящий упрямо пытался добиться ответа: — Ну скажи: он или не он убил? — Чëрт знает, а дело тебе какое? — колясочник крутит в руках брелок, махнув рукой кому-то за дальним столиком. — Если узнаешь, то и мне скажи, знаешь, за мной не заржавеет. После полуночи всë равно никому дела не будет. — Как не будет? — изумляется говорящий. — А вот так. Не будет. — брелок из рук его падает, а он ныряет следом. — Стервятник вернётся, так поговорят да уймутся. — С чего б ему возвращаться? Не ждут его тут, не рад никто убийце. И прерывается речь его смехом Табаки. Он кажется удивлённым наивностью собеседника, да повеселëнным его выводом. Ждут все, конечно — чем же ещё заниматься?