Под гнëтом плоти

«Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого»

— Г. Ф. Лавкрафт

— Вы можете быть уверены в нëм? — Разумеется нет, но наш выбор не велик. Он единственный вменяемый из немногих задержанных. К тому же биохимический анализ крови показал неоднозначные результаты, и даже больше вам скажу — подобного мы ещë не встречали. Необходимо изучить данное явление и желательно как можно скорее. От этого зависит будущее не только подопытных, но и всего человечества в целом. Мы не имеем и малейшего понятия сколько ещë таких враждебно настроенных зараженных находится на свободе. Понимаете? — Вы принимаете меня за идиота? Я прекрасно осознаю всю сложившуюся ситуацию и не меньше вас хочу во всëм разобраться. Но неужели столь нечеловеческие опыты должны будут быть проведены над вполне себе здравомыслящим человеком? — Лучше ответьте на мой вопрос: вы хоть немного углублялись в тему? Хотите сказать, что ЭТО человек? Может он и сохранил привычную в нашем понимании внешность, но это не говорит о том какие у него намерения. Каждый из них успел убить хотя бы одного. Такое вложено в инстинкты — убивать ради удовлетворения своих низких потребностей. И если вы придерживаетесь той же цели, что и я, то прошу вас утвердить начало операции как можно скорее. Поверьте, одна жертва — совершенно небольшой вклад в мирное проживание уже измученных граждан. Надеюсь на ваш правильный вердикт. — Мы всë больше начинаем походить на животных, док. — Мы и есть животные, если вам угодно. — Чëрт с вами. Объект, в целях изучения синдрома частичной смерти утвержден на операцию. — Я в вас не сомневался.

***

Год: 2020 Ключевое событие: последствия эпидемии Состояние: адаптация       Зачастую людям приходится искать смысл там, где его и в помине нет. Возможно от гнетущей лени или, что менее глупо, от безвыходности ситуации. Когда сам не знаешь на сколько велика твоя проблема и является ли она таковой вообще, то хочется просто оправдать себя, ведь ты не можешь заниматься самобичеванием просто так. Многие пытаются рассказать о том, что их гложет, но разве это кому то интересно? У каждого свои черти в голове и зацикливаться на других кажется чем-то не нужным. Таким же не нужным как и в принципе твое существование. Вроде бы ты существуешь, с горем пополам социализируешься, живешь в конце-концов, но делаешь всë это только для удовлетворения собственного «Я». А как же остальные? Ты дал им что-то взамен? Прости, но тут все не так устроено. Плати раз живешь. Ты обязан. Впрочем, забыв об остальных, легко засесть в глубине мыслей, где от тебя никто ничего не потребует и лишний раз не упрекнет. Снаружи серая реальность, бьющая в любой удачный момент под самые ребра, а здесь, пускай и темно, но зато не так уж больно.       Остаëтся стоять на границе между реальностью и фальшивостью, говоря себе «Не волнуйся, всë будет хорошо», сам прекрасно понимая, что ничерта хорошего не будет. Ты гнусная пародия на человека. Такая же ущербная, как и всë наше общество, любезно окутанное пеленой лжи.       «Правда», говорили они. Нет еë. И не было никогда. Пора забыть о человечности, забыть о родном доме и близких, забыть о стабильности и правосудии — ничего не осталось. Просто живи. Просто существуй.       А как жить когда и так мертв?       Странно, раньше такими вопросами задавались лишь те, кто ощущал опустошенность внутри или абсолютное безразличие на всë, а здесь же похоже что-то совсем иное.       Внутри только сплошная гниль, вперемешку с чëрной, заменяющей кровь, жижой. На руках, которые и так были бледнее смерти, отчетливо видны вздувшиеся вены и гематомы, обильно покрывающие холодную кожу. Что уж тут говорить про лицо — синяки под глазами, потрескавшиеся искусанные губы, и глаза…мягко говоря необычные. Вместо привычного хрусталика видна только странная распластавшаяся по глазному яблоку «звездочка», пускай и сохранившая свою зрительную функцию, но выглядящая совсем не присуще человеку. Стоп, он же ходячий труп как никак. Тогда простительно, но линзы носить всë таки придëтся. Ведь теперь у людей есть настоящие причины для отвращения по отношению к тебе. Винить никого нельзя. Самому противно.       С другой стороны, для студента это норма. Многочисленные сессии, а значит и бессонные ночи всегда являлись спонсорами головной боли и мешков под глазами. Но меньше ненавидеть себя не перестаешь, осознавая, что под тонной мусса и неподходящих линз находится пустая оболочка. У неë нет прав, нет чувств, есть только что то отдаленно напоминающее эмоции.       И если уж быть откровенным романтиком, то ненависть по сути является лишь непродуктивной тратой жизни. Есть ли тогда смысл ненавидеть? Реалист же ответит с долей пессимизма — да, и ещë как. Мы презираем и ненавидим друг друга, и именно поэтому можем с уверенностью называть себя «существом социальным».       Вот и получается: патологический раздор взамен вожделенной свободы.       Хотя… Есть ли смысл сейчас задумываться о таком, когда буквально через какие-то жалкие 15 минут ты встретишь пожалуй единственного оставшегося близкого человека, не отвернувшегося от тебя как, например, горячо любимые родители? Конечно же на реакцию отца никто изначально не рассчитывал. Когда Олежа ещë был живым, все связи с ним были утеряны после наступления 18-ти лет. И горевать по этому решению совершенно незачем, вспоминая ту тиранию со стороны родителя, которую приходилось лицезреть изо дня в день.       Если тот период, который Олежа переживал в юности, можно было назвать детством, то сказать почему у остальных оно всегда отличалось — достаточно сложно. Детство всегда вспоминаешь с ностальгией, потому, чтобы не рушить идиллию, иногда приходится умолчать о некоторых моментах того времени. Тогда всë кажется настолько до безобразия простым, что даже небольшие споры или банальная усталость тут же забываются. В этом заключается вся наивность детского сознания. Когда создаешь свой собственный маленький мирок, вылезти из него самостоятельно становится ужасно сложно, и только с помощью реальности, стен, которые ты строил вокруг твоего личного уголка «счастья» на протяжении нескольких лет, наконец ломаются, впуская всю серость взрослой жизни. — Помнишь времена, когда ты был совсем юным? — Этот знакомый голос раздался совсем неожиданно и пугающе громко от чего по холодным запястьям прошла мельком дрожь. Опять он — этот отвратительный навязчивый голос появляющиеся также негаданно, как и снег в ноябре. Почему именно в этот поворотный момент? По правде сказать, удивляться здесь нечему. — Я не буду сейчас вспоминать об этом. — Хотелось вдолбиться головой в стенку или исцарапать себе лицо до самого мяса, но только не слышать ничего из уст этой наглой сущности.       Воспоминания всегда отзывались в груди тошной и едкой жидкостью заставляя и без того мертвые легкие испытывать фантомные муки. И когда снаружи все понимали, что ты давно уже мертв, то изнутри на тебя никто посмотреть не мог. Может там и оставалось что-то доброе и светлое, но если остальные этого не разглядели, то можно ли увидеть самому? Была бы возможность безвозвратно забыть все пройденные испытания коварной судьбы, то жизнь наверняка стала бы намного легче. Между тем диалог поспешили продолжить. — Да ладно тебе, ты ведь любил это. Вот давай, вспомни хоть один счастливый день. — Собеседник возможно пытался сохранить серьезность в своей речи, но издевательский смешок не заметить было нельзя. — Например день рождения. — Чем быстрее принять установленные правила, тем легче можно будет выпутаться из разговора. Наверное. — Ах да, те самые дни, когда ребëнок становится особенным и как обычно бывает, получает обманчивое чувство нужности. Когда ты необходим — это приятно. — Я получал всë в достатке. — Уверен? Тот день был так прекрасен! Помнишь как в 10 лет ты сидел у себя в комнате за небольшим столом, разглядывая вечерний пейзаж из своего окна? В тот момент ты не мог даже посметь думать о том, как на твоë плечо ляжет чья-то теплая рука и с искренней радостью одарит невесомым чувством безмятежности и счастья. Пока с кухни раздавались чьи-то крики, ты, как можно, тише выдавливал мучительные стоны, будто дворовая псина, постепенно захлебываясь слезами и пытаясь придумать как можно помочь единственным двум родным тебе людям. Ты всë сильнее сжимал в руках мягкую игрушку, внушая себе, что хоть кто-то с тобой рядом. Как наивно. Звуки разбивавшегося стекла и женские возгласы внедрялись в разум, пытаясь засесть глубоко и надолго, чтобы каждой клеточкой мозга ты смог ощутить всю прелесть дня рождения. Ты продолжал рыдать, всë также издавая немые крики, в надежде на спасение, но как бы не было прискорбно — детям свойственна вера в лучшее. Руки продолжали невольно дрожать, а мысли, и без того в маленькой голове, сильно путались и пугали, завернув все раздумия в огромный ком. Ощущение собственной беспомощности помогало осознать насколько на самом деле ты жалок. Такой крохотный и… — Для чего это всё?! Я и без тебя помню, что случилось тогда. — …глупый. Перебивать нехорошо знаешь ли, но если спросил, то изволь тогда выслушать: Постепенно и размеренно ты начинаешь забывать. Моя задача — напомнить твою сущность. И если уж я ответил на твой вопрос, то теперь поспеши ответить на мой: разве ты имеешь право жаловаться? Я был создан тобой. Во мне вложено только то, чего хотел ты сам. И теперь я выполняю единственную функцию на которую способен. — Раз я создатель, то почему нельзя заставить собственное творение исчезнуть?       Ничего не последовало.       Гнетущую темноту вмиг сменил привычный больничный свет, озаряя стены небольшой комнаты тусклым свечением. В воздухе вновь стал летать запах медикаментов и спирта, от чего уже по привычке в животе что-то неприятно кольнуло. На стуле напротив висела заранее подготовленная одежда, а на комоде лежали дожидающиеся своего использования крема и линзы. — Чëрт!       Встреча совсем скоро, а владелец палаты даже не умылся. Успев упрекнуть весь мир и заодно себя на всякий случай. Олежа в спешке одевается, наносит грим и после этого подходит к входной двери. Осознание приходит резко и почти болезненно. Всего в двух метрах отсюда находится та самая, которую он не видел аж с начала эпидемии       За минуту Олежа успел из атеиста перевоплотиться в верного верующего, помолившись всем богам этого мира. Удивительно.       И вот наконец собравшись с мыслями, тот самый момент настает. Дверь открывается с протяжным скрипом и на скамье напротив Олежа видит родной силуэт. Странное чувство. Хочется плакать и с нежностью улыбаться одновременно. Но такое поведение скорее всего вызовет неподдельный испуг, чем радость. — Оль, я… — Слова сами застревают в горле, не давая сформулировать мысли в адекватное предложение. Конечно это в моëм стиле — быть ничтожным трусом. — Олежа?       Девушка тупит взгляд, явно не зная, что делать. Похоже оба не понимают о чëм говорить. Но одно точно сказать можно — их ждëт долгий разговор. Очень долгий…