За что любить тебя можно?

На земле распростёрто красивое тело

Со шрамами, сколами, но без души.

Убитое жизнью, гиблое дело

Плавает в мутной тяжёлой тиши.

Ты - отступник смерти нашей

by Beomgyu

Я часто замечал в тех или иных людях отражение самого себя. Сердце моё будто беспрекословно проводило тонкую нить, соединяющую меня там, где-то в глубине души, с кем-то в ком удавалось мне разглядеть что-то до ужаса знакомое и гадкое. Я учился узнавать людей, что так же убиты своим сознанием в тяжёлых мыслях. Видел их в толпе в коридорах школы, встречал их призраки на улице, разглядывал покалеченные тела, но лишь холодное "я знаю, что ты чувствуешь" раздавалось в моей голове при виде шрамов на их тонких запястьях. Мне, должно быть, даже приятно, что я не один копаюсь в себе, ночами зарываясь в подушку и долго-долго мысли мои изъедают мой мозг, червячками забираясь в голову. Бесспорно, странным мне бывает осознание, что люди, оставившие на своём теле полоски отчаяния, невероятно пусты в себе, вычерпав душу ржавыми вёдрами. И зависть гложет меня при виде искренних улыбок, струнами натягивающихся на чьих-то лицах, и думается мне, что они вот-вот порвутся, стоит лишь надавить. Никто, конечно же, не бывает по-настоящему счастлив, ведь всё наше существо основано на бесконечном самобичевании, имеющем рычаг к саморазвитию. И есть, увы люди, что этот рычаг найти не смогли, утонув в своей возвышенности сравнив себя с грязью. Я научился различать этих людей и отличать. Научился делить их на группы, что так бесспорно сильно отличались в своём существовании друг от друга. В жизни моей часто встречаются призраки чьей-то души, и больно даже бывает мне, смотря на раненого их носителя. Они блестят в толпе, крича и заявляя о себе тонкими и неглубокими полосками шрамов. Таких легче всего различать. Их нутро рвётся наружу с редкими слезами, с горечью выходящими из глубины истлевшего сознания. Короткие рукава, что так смело открывают вид на потрёпанные жизнью руки, сигнализируют, плачут и умоляют обратить внимание на пострадавшего. И ходит такой человек с лицом, так гордо поднятым к серому потолку, и глазами, полными темноты. И не могу я судить таких людей, не могу винить их в трусости собственной, а так же гордыне, кислотным цветком прорастающей в их сердцах. Каждый всё же имеет право на жалость и сострадание, и каждому так хочется, каждому так нужны и необходимы любовь и поддержка, поэтому они, как бы невзначай, поднимают свой мутный взгляд, силясь заглянуть тебе в глаза, пока ты будешь рассматривать их боль, выражая сочувствие. И не нужно им это на самом деле, ведь для излечения им стоит, для начала, самим пожалеть себя. А были люди, которые тщательно скрывались, прятали собственных монстров в глубине души, силясь не выпускать их иной раз наружу. Они незаметны в толпе, лишь изредка пролетают яркими искорками, судорожно одёргивая рукава своих одежд. И боль этих людей слишком сильна, чтобы делить её с кем-то, поэтому они лишь поднимут свой хрустальный взгляд под твоим молчаливым вопросом, и разобьются, чуть только стоит надавить. Такие люди не будут кричать о себе, такие люди молча пройдут мимо после твоих просьб обратиться за помощью. Такие люди покажут свою боль только после того, как увидят в тебе надёжного человека, раскроются тебе, когда ты заслужишь всё же их доверия, обнажат свои руки, смущённо улыбаясь под взглядом твоих влажных глаз. И что бы вы ни подумали, им тоже необходима поддержка, и они тоже рады всё же открыться кому-то, и они тоже заслуживают поддержки метания души своей. И все эти люди разные, и все они переживают свой век по-разному, но всё же, объединяет их вместе нечто необъяснимое, что-то несуществующее, под названием "боль". И есть в моём мире люди разных групп. Есть болванчики, кивающие головой, есть пепел, собранный в единую кучу, есть потухшие свечи, бензиновые глаза и ручкой разрисованные поломанные ногти. И есть в моём мире люди, что так похожи на самого меня. И есть друзья - пятеро отступников, пятеро захлебнувшихся. Пятеро отчаявшихся, и лишь мне удалось разглядеть в каждом из них нечто скрытное и далёкое для них самих. И лишь один человек так в корне отличается от меня самого, совершенно различный со мною повадками, что является одним со мной целым. И имя столь загадочного и необъяснимого для меня самого понятия — Чхве Ёнджун. Мы не были никогда знакомы, но знаем друг друга как облупленные. Тот самый заводила, тот самый старшеклассник в школе, тот самый, что украл сердца всех юных девушек на своём пути. Тот самый. Ничего не связывает меня с ним, хоть по своей натуре я и не интроверт и не чувствую себя социофобным, но мир его мне непонятен, и так странны мне кислотные картины, кружащиеся вокруг него. Нравится мне тенью следовать за своими друзьями, попадая в различную шумиху и веселье, но радость от этого не трепещет в моей груди, ведь я шучу, заламывая руки за спину. И в корне это отличается от человека, описанного мною ранее, и казалось мне, что возвышенность моя ничем не сравнима с этой пустышкой. Мне свойственно искать в людях хорошее, обращать внимание на их руки. В Ёнджуне я ничего знакомого себе не замечал, лишь душа моя отчего-то странно металась, зажимаясь в угол сознания, при виде улыбки на чужом лице. И думалось мне, что счастье, которое имел этот человек и не предназначалось мне самому, вызывает во мне жгучее чувство зависти, не обращая внимания на жизненные цели мои и позицию. Я сам, по правде говоря, не знаю откуда взялось во мне столь много темноты. Казалось мне раньше изредка, что душа моя гниёт, отравленная ядом, пропитавшем тёмные улицы, и верно, сам я себя довёл до такого, шарахаясь в поисках грязи. И как же мне невыносимы мысли о будущем моём, о прошедшем и об настоящем. Душа моя заражена и воспалена, полыхая как предсмертный огонь. И возвращаясь к разговору о том самом человеке, хочется сказать вам, что всё же удалось мне отыскать ключ от этого тёмного подвала, в котором сидит он, замурованный собственным притворством. Нравится считать мне, что я тот единственный сумевший обличить настоящий образ загнанного зверя. Ведь именно мне открылись его глубокие шрамы на дне души.

***

Ветер треплет мои отросшие чёрные волосы, залетая в лёгкие, что отзываются на это судорожным вздохом. Высота захватывает дух, и надежда на скорое падение резко обрывается, когда взгляд мой ловит пепельные завитки кудрей человека, что так же как и я стоит на краю крыши нашей школы. И видны мне руки, так сильно обычно скрываемые под разноцветными толстовками, что обнажены сейчас без рукавов, и тонкими полосками на них переплетаются вены с зарубками. Пальцы разжимаются, выпуская истлевший окурок, и тот падает вниз на мокрую землю. — Что ты здесь делаешь? - поворачивается ко мне Чхве Ёнджун, устремляя взгляд серых глаз прямо в душу. Непривычно серьёзный, необычайно открытый для толчка и падения. И знаю я, зачем пришёл он на эту крышу в середине промозглой осени. И хочется надеяться мне, что догадки мои об разрушении одиночества метания души окажутся верны. — Должно быть, тоже самое, что и ты. - совсем тихо срывается с моих губ, и мне хочется прикусить язык, лишь бы не доверять этому человеку. Ёнджун молча стоит и смотрит куда-то сквозь меня. И сжался бы я под этим взглядом, не будь сильнее. — Я пришёл покурить. - врёт он, разворачиваясь к спуску с крыши. Тихий стук ботинок о лестницу приводит меня в сознание, оставляя после себя напоминание, что такой же человек, как и я, на самом деле был здесь пол минуты назад. И Чхве Ёнджун уходит, прихватив с собой свою намокшую толстовку, пока я стараюсь делать вид, что не заметил влажные дорожки слёз на его щеках, и белые отчаянные полосы на запястьях.

***

И кажется мне, что не придя я на ту самую крышу в тот промозглый осенний день, на тротуаре школы сгорела бы без остатка ещё одна пылающая душа. И хочется верить мне, что лишь эта встреча смогла зажечь тлеющую лучинку, осветив непроглядную темноту. Ведь именно с неё начались наши посиделки под крышей, и лишь мне одному посчастливилось выкуривать с ним одну сигарету на двоих, и надеюсь, лишь я один посвящён в тайну жизни его и личностей, оставляющих шрамы. Общение с ним было похоже на разговоры с зеркалом, ведь мои мысли так часто озвучивались чужими устами. Но всё же, странно мне, что как бы ни убеждался я в своей опустошённости, как бы не писал в своих записях об эмоциональном выгорании (которого, право, думаю всё же придумал) и как бы не твердил себе о мерзости своего запустения, всё равно испытывал нечто по отношению к Чхве Ёнджуну. Нечто, что должен назвать первой невинной влюблённостью, но в своём жестоком мире я могу лишь выговорить "зависимость". И не могу я понять, как отражение самого меня может так сильно полюбиться? Как могу я, столь гнилой и тёмный душою человек, вызывать какие либо трепещущие чувства? Как так получилось, что нравится мне человек, являющийся полной духовной меня копией? За что любить тебя можно, Чхве Ёнджун? Верно, такие как я не остаются шрамами на руках. Такие как я не разливают на небосклон счастье, такие как я прячутся по канавам. И Ёнджун был таким. Он не запечатлён на мне алыми полосами, ведь я считаю, что такие как он выше этого. С приходом его в моей жизни не появилось больше веселья, зато свалился столь тяжёлый груз с моих плеч, разделённый на равные части между нами. И рад я делить свою боль со столь похожим на меня человеком. И рад я не отдавать её никому, оставляя при себе. И хочется мне, иной раз, передать что-то из глубины своей души Ёнджуну, что бы смог он в полной мере прочувствовать то, что я испытываю по отношению к нему.

***

by Yeonjun

Я знаю, лето обязательно придёт, ведь сейчас тусклая слякотная весна, которая абсолютно точно должна смениться чем-то ярким. Я не уверен, что испытаю что-то по-настоящему радостное и трепетное, но я постараюсь хотя бы не нырять в лужи с головой. Я пообещал такое Бомгю. Сердце моё бьётся потихоньку, отмеряя ритм. И пульс всегда учащается, когда в поле моего зрения появляется Гю. Мои глаза сливают в серую массу людей, и лишь его они выделяют отдельным чёрным пятном. Мои руки покрыты порезами прошедших разочарований, но на рёбрах всё равно красуется маленькое вырезанное сердечко, прямо под настоящим. И хотел бы я, чтобы Бомгю увидел этот мой для него подарок. Ему такое определённо нравится. Мои ноги каждый раз ведут меня на крышу столь ненавистной для меня школы, и я так сильно хочу уже спуститься на землю, что бы создавать невероятные и новые с ним воспоминания. В моих мыслях металась лишь темнота, и радость о моём теперешнем фитиле остаётся солью на языке. Я бы хотел назвать это влюблённостью, но на ум приходит лишь "любовь". И верно, действительно она странная и больная, как отзываются люди, раз мне хочется переплести наши пальцы и сшить вместе сердца. А ещё хочется оставлять обжигающие поцелуи на чужом лице и получать что-то взамен. Хочется, безумно хочется делить с кем-то свою душу, вынуть из него его собственную, вложить свою и поменяться местами, всё равно оказавшись в своей роли. И именно из-за этого хотения я сбежал, трусливо поджав хвост. Именно из-за мыслей, копошащихся в голове я выдернул горячее тело из толпы, в миг отдавшее мне всю свою теплоту. Именно из-за кружащихся мутных идей отгородился от Бомгю, ухватившись за чью-то девичью руку, дав её обладательнице пародию на взаимность. Именно из-за камня, в который превратилось моё сердце, я воспользовался чьим-то доверием, из-за чего так долго рыдал, понимая что не достоин её признания так же, как не достоин и прощения. Таких людей как Бомгю не принято считать за друзей. В моих кругах им не стоит доверять, но чёрная душа его так манит мою собственную, что сложно мне было отвернуться от него. За что любить его можно, если душа его холодна, как лёд, а та девушка была столь тепла? Но разве из-за любви начинают безнаказанно пользоваться людьми, стараясь выстроить вокруг себя видимость счастливой жизни?

***

by Love

Лето когда-нибудь наступит для них, и они обязательно смогут сполна насладиться его свободой и пространством. Птицы, бесспорно, с хрустом расправят свои крылья, и они смогут полететь вместе с ними, набравшись сил и отогревшись после слишком долгой зимы. Но они точно растают, словно восковые свечи, подобравшись так высоко к палящему солнцу, обжигая им свои руки. Они задохнутся в небесной высоте, и их глаза заблестят от количества звёзд на небосклоне, но они обязательно когда-нибудь сумеют поймать одну из них. Вот только сейчас лишь сырость скапливается в каждом углу обшарпанной лестницы с выходом на крышу. Ёнджун поднимается на самый верх, и руки потеют от осознания скорой встречи, хоть он и знает, что его там точно ждут. Дверь с выходом на крышу протяжно скрипит, отворяясь, и в лицо ударяет весенний сырой воздух. — Извини, что так долго не приходил. - тихо шепчет он, подходя к парню с чёрными, как смоль волосами. — У тебя были дела поважнее. - звеня осколками разбитого сердца поворачивается Бомгю. И Ёнджун понимает, как облажался, когда встречается с хрустальным взглядом потемневших глаз. Замирает, и слёзы начинают подступать к горлу, перекрывая дыхательные пути, а саднящие шрамы хочется растереть под рукавом толстовки. — Почему ты плачешь? - севшим голосом спрашивает Гю, заметив влагу в уголках чужих глаз. — Ветер. - осторожно смахивая её, отвечает Ёнджун. И мысли действительно витают в воздухе, как и все их неозвученные друг к другу вопросы. Бомгю кусает обветренные губы, а Джун смотрит на его бледное лицо, задаваясь тысячей "почему?" — Сколько раз ты говорил, что мы похожи? - тихо срывается с его губ. — Должно быть, бесконечность. - отвечает тот, высматривая душу. — Тогда ты знаешь, что я соврал. Бомгю поднимает взгляд, встречаясь с блеском холодных глаз напротив, и замечает нечто тёплое на щеках, с удивлением обнаруживая, что это слёзы. — Почему ты плачешь? - криво усмехаясь, спрашивает Ёнджун. — Ветер. - вытирая их ладошками, отвечает Гю. И всё же, хочется выплёскивать боль друг на друге, переплести вместе пальцы и пришить друг к другу сердца. — Я соврал. - тихо добавляет он, вмиг преодолевая расстояние между ними. - И да, я действительно вижу души насквозь, и искренне не понимаю, отчего же ты не делаешь так же? Чужие руки зарываются в волосы, притягивая к себе, и мягкие губы накрывают собственные, когда Ёнджун мягко целует его, держа нежно и трепетно, прижимая за худые рёбра к себе так сильно, что перед глазами начинают плыть разводы. Они захлёбываются слезами друг друга, переплетая языки, и руками отчаянно хватаются за чужую одежду, стараясь пробраться в самые недра тёмных душ, пока узел в груди, так сильно сковавший сердце, постепенно развязывается. И с глотком кислорода становится лишь на немного лучше, но оба они уверены, что искра, так отчаянно сейчас загоревшаяся всё же подожгла душный серный воздух. И они знают, что оба так мечтают спуститься вместе на землю, оставив на этой крыше нечто большее, чем недопонимание.

***

Жаркий июль опустился на город, рождая собою пение цикад и взрывы Персеиды. Огонь, охвативший тёмные закутки улиц, тихо жмётся при виде чужаков, и никотиновый воздух поджигается с хлопков, пока куртки редких прохожих пышут выхлопными газами. Огромные здания-небоскрёбы рушатся на глазах, открывая горизонт, но никому нет дела до свежих душ, распростёртых на горячем асфальте, безмолвно шепчущих что-то своими обкусанными губами. И лежат на земле два красивых тела с переплетёнными пальцами и сшитыми душами. Их шрамы сплетаются между собой в терновый путь, и бензиновые глаза устремлены прямо в тёмное звёздное небо, отражая себе в софитах друг друга. И оба они в своей возвышенности мечтают проделать брешь в этом космическом полотне, за руки добравшись к своим мечтам.