В твоем тихом омуте

      На улице с утра на удивление спокойно. Нет ни привычного ледяного ветра, ни мелко накрапывающего дождя, но не видно и солнца. Небо пасмурное, затянутое плотными серыми облаками. Антон замечает это сразу, понимая, что после затишья всегда идет буря. Несмотря на нормальную погоду, курить на улице не хочет, именно поэтому парень раньше времени оказывается в забитой детьми школе. Рука машинально тянется к висящему на запястье пакету, которого там сейчас нет. Шастун резко опускает голову вниз, пытаясь найти нужную вещь, но осознание того, что обувь благополучно забыта дома приходит быстрей. Естественно, что парень не побежит сейчас сломя голову домой за этим несчастным пакетом, соответственно единственный верным решение остается — оставить все как есть. Антон спокойно вытирает грязную подошву кроссовок о такой же чистый коврик под ногами, проходя в раздевалку. — Шастун, а где твоя вторая обувь? — парень тяжело вздыхает, останавливаясь на месте. — Тёть Ань, ну простите меня. Дурак я, забыл ее дома, а бахил с собой тоже нет, — Антон виновато улыбается знакомой уборщице, переминаясь с ноги на ногу. — Если хотите, то я и босиком могу. — Ох, доведете вы меня когда-нибудь, пошли, я тебе хотя бы тапочки дам, а то босиком он мне тут собрался, — Шастун послушно идет за доброй старушкой, принимая из ее рук домашние мягкие тапочки сиреневого цвета. — Вы моя спасительница, — все-таки хоть какие-нибудь тапочки лучше, чем испорченные навсегда белоснежные носки. — Иди уже, подлиза, — женщина ласково улыбнулась, уходя куда-то вглубь подсобки, а Антон зашагал к расписанию, смешно шлепая по плиточному полу.       Стоя у расписания, краем глаза парень заметил мило беседующих Попова и Александру. Благодаря небольшому расстоянию до Шаста все-таки долетели отрывки их диалога, по которым он смог прийти лишь к одному выводу: девушка просила прощения у мужчины, за какое-то оскорбление. Брюнет на это лишь одобрительно кивнул головой, переводя взгляд на парня. Англичанка развернулась на каблуках и ушла восвояси, а Антон же подошел к Попову. — Привет. Ну и что этой упертой женщине от тебя опять надо? — Арсений негромко рассмеялся, приглаживая расстрепанные кудряшки парня. — Прощение она у меня просила. После твоей неслабой пощечины я ее из квартиры выгнал, а она меня за это нежно-ласково и обозвала. А сейчас видимо стыдно стало, вот и пришла извиниться, — Шастун победно улыбнулся, засовывая руки в бездонные карманы джинс. — Ну ты ей сказал, что у вас с ней могут быть только официально-деловые отношения? — с каких пор Антон стал диким собственником, для него самого являлось загадкой. Просто он чувствовал, что должен бороться за этого человека, чего бы ему это не стоило. — Конечно, она все и так поняла. Да и я человек не свободный, так что не переживай, — взгляд мужчины медленно опускается вниз, натыкаясь на цветные понпоны. — А ты чего, переобуться забыл, когда из дома вышел или тебе голову по дороге отшибло? — Ничего вы не понимаете, Арсений Сергеевич, это мода сейчас такая. Хотите, я и вам такие подарю? — Антон выжидающе смотрит, хлопая длинными ресницами. — Спасибо, конечно, но я, пожалуй, откажусь от твоего предложения. Тебе они больше идут, — Попов смотрит на наручные часы, понимая, что до звонка осталось несколько минут. — Ну все, все, иду я на литературу, иду, — Шастун уже не маленький мальчик и прекрасно понимает, чего от него хотят, поэтому нехотя разворачивается, поднимаясь по лестнице. — Зайди после уроков, вместе домой поедем, — последнее, что слышит парень перед оглушительной трелью звонка. — Блять, литература ведь на другом конце школы находится! — Антон быстро срывается с места, мчась вперед. — Добровольский меня убьет!

***

— Извините за опоздание, можно войти? — наверное, самой глупой отмазкой Антона Шастуна за все одиннадцать лет станет фраза: "Я забыл, где находится ваш кабинет." — Ну что, Шастун, опоздал, рассказывай стихотворение, — парень обиженно дует губы, сдерживая претензию по поводу того, что он единственный, кому выпало наказание за пятиминутное опоздание. — Да не знаю я стихов. "Муха села на варенье, вот и все стихотворение", считается? — учитель одарил его взглядом, которым обычно смотрят на умолищенных. — Серьезно? И это всё, что ты усвоил за одиннадцать лет в школе? Браво, Шастун, таких успехов я еще ни у кого не видел, — Антон давно понял, что для Добровольского вывести человека из себя, не составляет ни малейшего труда. И только из-за задетого самолюбия, парень выходит к доске, ярко улыбаясь. — Стихи собственного сочинения, — все в классе выжидающе затихли, наблюдая за происходящей картиной. С появлением Шастуна в их школе жизнь стала намного интересней, это почувствовали все. Сам Антон же набрал в легкие воздуха, начиная тихим и мягким голосом: — А человек, сломавшийся, счастливый, Ведь нечего ему теперь терять. А человек, которого разбили Способен только Вас понять! Вы сколько видели счастливых? Возможно, сотни, миллионы добрых глаз, Но одно лишь только не учли Вы, Улыбка — маска их из раза в раз. А человек, сломавшийся, счастливый, Ему ведь нечего терять! Но, знаете, что не учли Вы — Ему теперь на все, на все плевать!       Шастун замолчал, а по классу прокатилась волна аплодисментов. Новоиспеченный поэт поклонился, поворачиваясь к стоящему сбоку учителю. — Все? Простили? Можно занять мое место? — Добровольский долго смотрел на парня перед собой, в голове обдумывая все только что услышанное. — Да, конечно, присаживайся, — Антон довольно садиться на дальнюю парню к Димке, поздно замечая сидящего через ряд Эда. — Так, ну все, с поэзией закончили, приступим к нашей сегодняшней теме. Открываем тетради и записываем, сегодня 1 декабря.       Шаст записал число, как и полагается, мимолетно бросая взгляд в окно. Он быстро толкнул Диму в бок, указывая взглядом на неожиданную находку. Поз недовольно отвлекся от тетради, завороженно наблюдая за кружащимися снежинками за стеклом. Антон же, наспех чиркнув небольшую записку, кинул ее на соседнюю парту, привлекая внимание Скруджи. Тот охотно развернул бумажку и, узнав почерк Шаста, посмотрел в окно. Кто-то с первых парт радостно закричал: "Снег!" И внимание всех в кабинете, включая самого учителя, резко переметнулось на пейзаж за окном. В каждом взгляде читалось немое восхищение и такая свойственная людям детская радость. В каждом, кроме одного. Выграновский смотрел на снег совершенно по-другому. В и без того холодном взгляде серых глаз мелькал ледяной металл, которых запросто смог бы заставить перестать улыбаться любого.       Эд повернулся назад, вглядываясь в полное мечт лицо Антона, что так по-наивному мягко улыбался, не замечая ничего вокруг. Парень развернулся обратно, вспоминая, казалось только вчера, сказанные слова: — Обещаешь, что как только пойдет снег, ты обязательно меня забудешь? — шептали родные губы, крепче прижимаясь к замержшему уху. — Обещаю, — шептали в ответ свои, зная, что это обещание он не выполнит никогда. А как вообще можно забыть человека, который, как минимум, стал частью твоей жизни? Как выбросить из головы того, кто каждый раз шептал на ухо разный бред, который заставлял улыбаться даже тогда, когда хотелось выть от безысходности? Да и зачем забывать человека, который принес в твою жизнь столько счастья, пускай глупого и такого недолгого, но, все-таки, счастья? Все это глупости, нельзя так просто взять и навсегда стереть из памяти целый кусок из своей жизни, забыв того, с кем действительно хотелось жить.       Серые глаза возвращаются к окну, за которым продолжает снежным покровом выстилаться земля. Они вроде бы и смотрят, но ничего не видят перед собой, заполняясь картинками из недавнего прошлого. В классе полнейшая тишина, а в голове у Эда воспоминания кричат громче любого паровозного гудка. Они крутятся, как в кинопленке, выстилая собой ковер из острых гвоздей, пройтись по которому, означает снова вспомнить всю боль, что так долго прячешь глубоко внутри. И ты идешь по нему, как русалочка, через боль, через не могу и ведь идешь же, не оборачиваясь назад, главное туда, где тебя любят, и ты любишь в ответ. — Чего бы ты хотел больше всего на свете? — тихий голос разрезает комфортную тишину, заставляя лежащего рядом парня, приоткрыть глаза. — Вернуться вместе с тобой обратно в Россию, — слова звучат совсем тихо, но Эду и этого достаточно, чтобы все услышать. Им вообще не нужно кричать, чтобы услышать друг друга, они все и так понимают, совсем не нуждаясь в большем. — Скучаешь? — Очень.       Выграновский часто задавал себе один вопрос: "А будет ли он скучать по Егору?" Очевидного ответа никогда не было, но с точностью можно сказать лишь одно — Эд тоскует. Скучать — это чувствовать, как было бы хорошо, если бы человек был бы рядом, а в его случае — это страдания. — Егорка, а ты меня любишь? — холодный нос закрывается под воротник чужого теплого пальто, смешно фыркая при этом. — Дурашка, ну ты же сам прекрасно знаешь, что нет. Я просто не умею любить, — голубые глаза с понятной грустью смотрят в доверчивые серые, лишний раз извиняясь за все. — Умеешь, просто сам этого не понимаешь, вот и все. Любить — это же не значит чувствовать что-то определенное. Каждый видит в этом что-то свое, что-то очень важное и нужное. Я знаю, что ты понимаешь, о чем я сейчас говорю, просто не хочешь признавать, что ты снова не прав.       Прав ли был тогда Эд, не может знать никто, кроме самого парня, в чью шею бормотали эти слова. Они были слишком разными, чтобы до конца понять друг друга, но и чересчур похожими, чтобы не заметить в человеке напротив что-то свое.        Парень снова оборачивается, встречаясь с обеспокоенным взглядом зеленых глаз. — Все нормально, — одними губами шепчет Эд, стараясь успокоить заботливого Шаста. Ну, что есть, того не отнять. Антон облегченно выдыхает, начиная слушать громко говорящего Добровольского. Сейчас бы на улицу, а не вот это вот все.       Урок, а точнее все, что от него осталось проходит довольно-таки неплохо, не считая того, что Шасту до последнего кажется, что со Скруджи что-то не так. Какой-то пустой снаружи, но переполненный чем-то невыносимым внутри. Антон знает такого Эда. Эда, у которого внутри атомная смесь, что разъедает на куски, а самое страшное, что тот при этом молчит. Заметив очередную фальшивую улыбку друга, Шастун окончательно решает выпытать у него все, но только не сейчас, Выграновский слишком гордый, чтобы орать о своих проблемах при всех. Все горе после школы, ну а пока... Театр Импровизации, в студию!

***

— Давай быстрее, а то сейчас тетя Аня нас прибьет, — Эд незаметно минует полууснувшего охранника, скрываясь за массивной железной дверью. Следом за ним на улицу выскальзывает Шастун, аккуратно прикрывая путь отступления.       На улице и вправду намного лучше, чем в душном здании. Оба парня синхронно поднимают голову вверх, подставляя лицо под тающие тонкие снежинки. Антон первый срывается с места и, слепив кривой снежок, запускает его в ничего не подозревающего друга. Оружие попадает точно в цель, а точнее в спину, утянутую толстым худи. — Деточка, не боишься ли ты заболеть? — Выграновский по-лисьи ухмыляется, медленно подкрадываясь к Шасту. — Я ничего не боюсь, — гордо заявляет тот, делая новый боеприпас. — Ну, тогда держись, — в двухметровую шпалу прилетает тяжеленький такой снежок, после которого Шастун, образно говоря, подимает белый флаг. — Слушай, а давай так, раз Димка с нами не пошел, мы ему снега в подарок принесем, а? — брюнет одобрительно кивает, соглашаясь на эту авантюру. — Но чур, ты предложил, ты и делаешь. Мне в прошлый раз так досталось, что синяк еще неделю сходил, а зная тебя, матом от Позова там не обойдешься, — Антон в голове берет себе на заметку, что стал слишком уж предсказуемым для Скруджи, не хорошо это как-то. — Не боись, уточка, все будет замечательно, — на слова парня Эд лишь показательно морщится, показывая длинный язык. — Пошли, а то сейчас здесь так и останемся, а я умирать от переохлаждения не планировал, — Выграновский тихонько приоткрывает дверь, запуская Антона с красными ушами внутрь.       Да, определенно этот поступок был одним из самых лучших решений в их жизни. Мокрым Шастун по школе еще не ходил, ну, что ж, в этой жизни нужно попробовать всё. Удивительно, как им вообще удалось пронести снег в школу, видела бы любимого Антошку тетя Аня... Швабру в руки и пошел было бы, ну а пока лишь третий этаж и широкая спина Димки в конце коридора. Шастун, не задумываясь ни на секунду, быстро подбегает к другу, но резко замечает идущего с ним Станислава Владимировича. — Антон, подойди сегодня в класс английского, поможешь там с чем-то Александре, — парень болезненно перебирает онемевшие от снега пальцы. — А ты, Дима, пойдешь со мной. Шаст долго наблюдает за удаляющейся спиной друга, в которую еще минуту назад планировал запихнуть снег, что сейчас так больно колет на пальцах. Не придумав ничего лучше, чем просто воплотить свой план в жизнь, но только с другим человеком, Антон оттягивает ворот первой попавшейся на глаза рубашки, запихивая а нее снег. Да, конечно, от старшеклассника он явно похвалы за это не получит, но вот визги на всю школу, может быть. Попытавшись быстро капитулироваться, взгляд зеленых глаз натыкается на темный затылок перед собой. — Блять... — все что успевает сказать Антон, прежде чем на всю школу звучит поистине оглушительно: — ШАСТУН, — а что Шастун? А Шастун, который ничего не боится вдруг взял и испугался. Парень рефлекторно дернулся вперед, чтобы сбежать от опасности, но Попов оказался проворнее и мертвой хваткой вцепился в чужое предплечье. — Ну все, добегался, а теперь живо в мой кабинет!       Мужчина тянет Антона в класс напротив, с хлопком закрывая массивную дверь. Дима лишь перекрестил Шаста, от греха подальше, а то знаете, учителя страшны в гневе. Знал бы он, что ледяное освежение предназначалось ему, улыбался бы меньше. Так не вовремя звенит звонок, вынуждая Поза пойти на английский, в котором он ни черта не понимает. Ну — это вещь такая, прихотливая очень, тут уж если не дано — то не дано.       Пока Дима обдумывал, что называется: кому что боженька дал, а кому чего недодал, Шастун не знал, что ему делать. Тот самый белоснежный ангел орал о том, что Арсению нужно помочь, потому что смотреть на эту гримасу боли просто невозможно. А демон тихо шептал на ушко, что нужно немедленно защищать свою задницу, по взгляду видно — ему хана. — Ну вот и за что ты так со мной? — брюнет в спешке расстегивать маленькие пуговки на чисто белой рубашке, чуть не вырывая их с корнем. — Да я не тебя хотел, а Поза, но до него добраться не удалось, да и ты тут из кабинета невовремя вышел, — Антон, устав смотреть на чужие мучения, подошел совсем близко, расстегивая умелыми пальцами пуговицы с противоположного конца. — А после школы вообще никак? — Попов торопливо спускает рубашку с плеч, облегченно вздыхая, когда немалое количество снега падает на пол. — Неа, — Шастун, не стесняясь, смотрит на чужой подкачанный торс, который, впрочем, уже видел ни один раз, но впечатления всегда, как в первый. Не то, чтобы он не видел никогда мужского пресса, за год с лишним своей карьеры Антон многое повидал, но чтобы вот такого, то нет, не видел. Почти идеальные кубики пресса, невозможная россыпь из забавных родинок, которые были повсюду, бархатная кожа, которой действительно хотелось касаться и никакого пивного животика — не мужчина, а мечта, по крайней мере, для Шаста. — Че глазенки вылупил? За тряпкой топай давай, — парень показывает свой длинный язык, направляясь за указанной вещью.       Откуда же ему было знать, что воды от снега будет столько, а обувь у него нифига не защищена от скольжения? "А к хорошему быстро привыкаешь," — подумал Антон, падая на пол. В предвкушении сильного удара об далеко не мягкий пол, парень плотно закрыл веки, но не почувствовав боли, быстро распахнул их. О какой боли вообще может идти речь, если ты упал на человека? А, ну если только о той, что испытал человек, который скрасил твое приземление. Шастун долго смотрел в родные Байкалы, находясь в паре жалких миллиметров от них. Ужасно хотелось провести ладонью по мягкой бритой щеке, выражая непривычную для себя самого нежность, но руки четко зафиксированы по обе стороны от головы старшего. — Ох, Антон, Антон, угробишь ты меня... — Арс приподнял голову, хватаясь за ушибленный затылок рукой. — Я надеюсь, что это было не специально и не для того, чтобы меня оседлать, потому что это можно сделать и дома, на мягкой кровати, как минимум, — до парня, наконец, дошло, что он спокойно восседает на бедрах Попова, вместо того, чтобы сейчас учить английский. Для кого-то это мечта, для кого-то — катастрофа. Для Антона пожалуй все вместе. — Кхм, кхм... — парень резко выпрямляется, когда слышит чей-то привлекающий внимание кашель, поворачивая голову в сторону двери. — И чем это вы тут занимаетесь? — стоит только Антону понять, что это никто иной, как Добровольский, его отпускает, вот прям валун целый падает с плеч. — Пол моем, — это было первое, что пришло в голову Шасту, нет, ну он же собирался его мыть, просто произошел небольшой инцидент, вот и все. — Без тряпки, лежа на полу, наполовину раздетыми? Молодцы. Через 10 минут я снова зайду, чтобы один одетый был и в кресле сидел, а второй на урок летел, понятно? — те, что находились на горизонтальной поверхности активно закивали, провожая спину учителя нечитающимися взглядами. Антон первый прервал повисшую тишину оглушительным хохотом, который вскоре подхватил и Арс. — Поднимайся давай, а то эта мамочка сейчас вернется и приступит к более активным действиям, нежели просто выговор, — Шастун нехотя встает с насиженного места, помогая встать мужчине. — У тебя хоть одежда какая-нибудь запасная есть, а то от твоей чистейшей рубашки ничего не осталось, — Попов отрицательно качает головой, заметно о чем-то задумываясь. — Кофту мою возмешь? Как знал, что пригодится.       Арсений на это кивает, а Антон вылетает в коридор, хватая оставленный там рюкзак. Достает из него темное серо-синее худи, выполненное в стиле отдаленно напоминающий тай дай, и передает мужчине в руки. Попов покрутил его в руках, осматривая оценивающим взглядом. — С брюками, конечно, самое то, но выбора у меня особо и нет, — кофта садиться на новые плечи, и Антон для себя подмечает, что Арсению она идет намного больше, чем ему. — Все, время истекло. Антон, шуруй давай на английский, — назло Паше, Шастун притягивает к себе Попова, быстро целуя его в приоткрытые губы, и убегает, как ни в чем не бывало. — Вот никого полегче характером выбрать не мог? А мне теперь с твоим пацаненком мучайся. Ты хоть оценки-то его видел? Мало того, что он тут с тобой уроки прогуливает, так и успеваемость у него не то что хромает, она на костылях ходит, — брюнет замирает в удивлении, мысленно делая себе заметку об оценках Антона. — Я с ним поговорю, он все исправит, — говорит уверенно, точно зная, что добьется того чего хочет. — А по пробникам у него как? — В том то и дело, что никак. У него не сочинения, а белиберда полная, я не знаю, что с ним случилось. И темы ведь несложные, вот, например, недавно: "семья и семейные ценности в жизни человека". Или "способны ли деньги сделать человека по-настоящему счастливым?" "Почему так важно ценить время рядом с тем, кого любишь?" Даже шестиклассник такое напишет, а Шастун не может. — Он не столько не может, сколько не хочет, — мужчина знает, что Антон никогда не будет выставлять свои настоящие чувства и эмоции на показ, а написать про них — вообще из ряда невозможного.       Нет, написать-то он напишет, а вот прочитать не сможет уже никто, слишком глубоко живет это все в этом мальчишке, такие раны не лечатся за секунду, порой они остаются с нами на всю жизнь. Вот и для Шаста это не просто слова — это его жизнь. Это его проблемы и чувства и то, что для Паши является просто буквами на листе, для Антона — скальпель на незаживших ранах. — Тогда мне нужна причина этого произвольного отказа. Почему он не хочет? — Добровольский то ли реально дурак, то ли прикидывается, он ведь тоже фрукт не простой. — Да не о чем ему писать. Семьи у него нет. Почему так важно ценить время? Да потому что быстро закончиться оно может, как и все в этой жизни. И про деньги: а что деньги? ты хоть представляешь каким трудом он наскребал себе эти копейки? Для вас всех все это выглядит так легко и просто, но только не для Антона. Он прекрасно умеет создавать произведения искусства, но только о своих проблемах писать он не будет, — Попов и сам толком не понимал, откуда ему все это известно.       Просто, однажды увидев Шаста настоящим, он смог понять в нем все, запомнить каждую ранку души, каждый камень, кинутый в его огород. Антон открылся ему, и Арсений просто обязан теперь ему помогать, не потому что так надо, а потому что хочется, потому что по-другому не может. — Я тебя услышал, — Паша действительно не просто слушал, он слышал его и осознавал все. Математик благодарно улыбнулся ему, откидываясь на спинку кресла. — У тебя сейчас окно? — У меня — да, а у тебя твой класс и снова новенький, но только это секрет, — Добровольский прикладывает палец к чубам и, подмигнув, скрывается за дверью. — Что ж не сразу за неделю до выпускного? Круто, спасибо, я очень рад...

***

      Несмотря на то, что в школе уже вовсю работает отопление, класса математики это не касается вовсе. Эд сильнее закутывается в теплую кофту, пряча замерзший нос в воротнике с начесом. Мокрый след от снежка Антона недвусмысленно дает о себе знать, неприятно охлаждая без того холодную спину. Выграновский изучающе оглядел кабинет, не находя ни одного человека, разделяющего его позицию. Все шумно о чем-то переговаривались, сидя в блузках с короткими рукавами, один только вид которых Эд не мог терпеть. Может, в помещении и вправду не настолько холодно, а этот лед просто идет из его души? Он ведь такой и есть — холодный, недоступный, сильный. Само воплощение вечной мерзлоты, растопить которое не сможет даже самое сильное глобальное потепление. По крайней мере, ему так казалось...       В классе появляется растрепанный Попов, на скорую руку что-то чиркая на бумаге. Начинается урок, который Эд не забудет никогда. Не забудет не потому что была интересная тема, ни одного слова из которой он не услышал, не потому что по окнам беспощадно стучал град, а потому что он снова увидел его. Того человека, с которым он обещал никогда больше не пересекаться, с тем, кого так люто ненавидел и обожал одновременно. Слова математика звучат, как смертельный приговор: — Дети, у нас снова новенький. Прошу любить и жаловать — Егор Булаткин, — в класс натурально вплывает довольно высокий и красивый парень.       Как ни странно, но одет он в школьную форму, да и по внешнему виду никаких замечаний найти невозможно, до того момента, пока не задираются длинные рукава рубашки, выявляя забитые участки кожи. Находящиеся в помещении девушки, резко меняются в лице, невинно хлопая нарощенными ресницами, но взгляд голубых глаз четко направлен лишь на одну фигуру в классе. Губы расплываются в хищном оскале, являя всем идеальный ряд белоснежных зубов. — Так, ну что стоишь, как неродной? Проходи, садись, — Попов радушно намекает парню об идущем уроке, раздраженно обдумывая в голове, что же с ним делать.       А Егор тем временем спокойно проходит вдоль ряда, замедляя шаг у предпоследней парты. Незаметно для остальных нежно проводит по чужим костяшкам, заглядывая в бездонные серые глаза. Выграновский резко отдергивает руку, отворачиваясь от насмешливого взгляда уже чужих глаз. По звукам брюнет определяет, что новенький выбрал место прямо за ним, под партой вытягивая свои ножища, которые неудобно упирались в его стул. Эд измученно выдохнул, кладя моментально потяжелевшую голову на плечо Антона. Шастун на выходку друга лишь скомканно улыбнулся, продолжая слушать любимого учителя.       Через некоторое время на их парту прилетает аккуратно сложенный листочек, который разворачивает Антон. Выграновский что-то шепчет ему на ухо, отбирая заветную бумажку у него из рук. Серые глаза быстро скользят по нерусским буквам, с каждой секундой становясь темней. Шаст дернулся лишь тогда, когда справа послышался треск бумаги, и Скруджи встал, выбегая из кабинета. Зеленоглазый обернулся на новенького, замечая на его лице застывшее ликование. Парень быстро собрал все обрывки бумаг в портфель и увидел на себе не понимающий взгляд математика. — Арсений Сергеевич, можно? — Попов одобряюще кивнул, провожая взглядом убегающего вслед за другом Антона. В тоже время мужчина увидел поднятую вверх руку Позова. — Иди, но только быстрее, — Дима благодарно улыбнулся, пулей вылетая из класса. — Так, все хорошо, не отвлекаемся, Булаткин, к доске, продемонстрируешь нам свои знания, — Арс скептически наблюдал за изящной походкой парня, подмечает, что собственная намного лучше. — Номер 519.

***

      Эд бежал по бесконечным лестницам, спотыкаясь о каменные ступени. Кулаки невольно сжимались от обиды, а дыхание безнадежно сбилось. Если бы не курил, все было бы куда лучше. Парень проскальзывает в раздевалку, снимая с вешалки свое пальто и выходит из здания. Непрекращающийся град больно бьет в лицо, но брюнету все равно. Быстрым шагом он выходит за ворота школы, направляясь к остановке, когда слышит за спиной знакомый голос. — Скруджи, постой, я за тобой не успеваю, — Антон еле дышит, все еще пытаясь бежать. Ему бы тоже не помешало избавиться от вредных привычек, но что имеем, то имеем.       Эд послушно остановился, не решаясь перечить единственному человеку, который его по-настоящему любит. Шастун наконец оказывается рядом, смешно морщась от беспощадно лупящего града. Выграновский недовольно цокает, доставая из кармана телефон. — Девушка, здравствуйте, мне такси к тринадцатой школе, — Антон долго не решается поверить, что они поедут на такси, ведь автобус через несколько минут, а этот миллионер деньгами сорить собрался. — Эд, все настолько серьезно? — брюнет положительно мычит, да, так тоже можно, замечая бегущую к ним фигуру. — Я уж думал, что не догоню вас, — у Димы практически нет одышки, вот кому действительно повезло. Он внимательно вглядывается в чужие лица, пытаясь хоть как-то прояснить для себя ситуацию. — Сейчас мы поедем ко мне, но обещать, что я смогу рассказать вам всю правду, не могу, — Выграновский опустил взгляд в землю, разбивая лежащие под ногами ледышки, как его сердце когда-то.       К школе подъезжает роскошное такси бизнес класса, чему Шастун вообще не удивляется. Парни усаживаются на заднем сидении, называя водителю адрес. Каждый думает о своем. Эд внимательно смотрит на меняющиеся пейзажи за окном, совершенно не видя их. Дима, о чем-то тихо беседует с мужчиной за рулем а Антон что-то быстро печатает в телефоне. Поз заглядывает в чужой телефон, читая переписку. Арсюша,14:07 Все в порядке?

Потеряшка,14:08 Не знаю. Сейчас едем к Эду, позже напишу.

Арсюша,14:09 Только не забудь, пожалуйста.

Потеряшка,14:09 Про тебя, никогда.

      Антон возвращает мобильный в карман, стирая счастливую улыбку с лица. Нехорошо светиться от счастья, когда другу плохо, не этому его жизнь учила. Шастун нащупывает холодную руку Эда, причудливо переплетая их пальцы, на что брюнет лишь вяло улыбается. Такси едет всего 30 минут, но для каждого пассажира проходит не меньше часа. В автомобиле тишина, но не та комфортная как прежде, а гнетущая и недосказанная, будто бы обрывки фраз витают в воздухе, но поймать их, увы, они не в силах.       Когда машина останавливается, Выграновский спокойно отдает заветные 800 рублей мужчине, в буквальном значении, мчась наверх. Антон последний оказывается в квартире, наблюдая довольно знакомую картину. Эд по-обычному сидит на широком подоконнике, делая приличный глоток виски. — Будете? Если да, то все стоит в холодильнике, — Шаст долго думает, прежде чем взять себе банку самого безалкогольного пива. Параша, конечно, полная, но Эд один не вывезет, Антон это чувствует. — Расскажешь нам, почему мы сейчас здесь, а не в школе? — Дима присаживается на единственный свободный краешек дивана, не сводя глаз с парня на окне. Он ведь тоже переживает не меньше их, но проявляет это не так, как Шаст, а так, как умеет. — Я никого здесь не держу, ты знаешь, где дверь. Если что-то не нравится, встал и вышел, в чем проблема? — вот она, та самая привычная защитная реакция. Проще ведь рыкнуть на человека, накричать, послать, унизить, лишь бы не показаться слабым в чужих глазах. Стоит лишь раз продемонстрировать себя, как сильную личность, тебе придется держать эту планку до конца, и не важно, насколько это будет тяжело.       Позов замолчал, и в комнате повисла гробовая тишина. Реально гробовая, ведь один из них точно рассыпался на мелкие кусочки, умирая изнутри. Щелкнула банка пива, напоминая Эду о чужом присутствии. — Я его любил, — голос звучит совсем тихо, как у нашкодившего ребенка, что так искренне сознается маме в своем преступлении. — Мы познакомились на одном из благотворительных приемов, в Великобритании. Это так странно, когда посреди огромного зала, наполненного громкой музыкой и шумом людей, ты останавливаешь свой взгляд на ком-то одном и больше не можешь оторвать глаз. Нет, это была далеко не любовь с первого взгляда, я вам скажу больше, когда он подошел ко мне, я по-русски назвал его выпендривающимся петухом, на что он мне своим спокойнейшим тоном ответил родное русское: "Спасибо, ты мне тоже понравился." — Выграновский отвернулся от окна, с улыбкой глядя на притихших друзей. — Все, сказочки конец, а кто здох, тот молодец, расходимся, — Антон возмущенно что-то пропищал, явно желая узнать, что было дальше. — Вам действительно настолько интересна эта сопливая история моей любви? — скрепя сердце, Эд все-таки произнес это слово. — Ты же знаешь, если не хочешь, то можешь не рассказывать, мы все понимаем, — Шастун не лукавит, говорит правду, не отрывая взгляда от пустых глаз. Парень всегда восхищался ими, ведь по этим практически бесцветным стекляшкам, по которым невозможно прочитать что-либо, они всегда пусты. — После того мероприятия мы стали довольно часто пересекаться, а после наши продюсеры решили устроить нам дуэт. Выбора не было ни у меня, ни у него, пришлось работать. Но деловое общение быстро переросло во что-то отдаленно напоминающее дружбу. С Егором во время и после работы мы стали видеться намного чаще. Я тогда понял, что с ним не нужно притворяться и казаться кем-то другим. С Булаткиным я был настоящим, искренним и честным. Не знаю, повлияла ли тут одна родина, или просто харизма у него такая, но меня неизбежно стало к нему тянуть. Вот как магнитом, да так, что даже полюса не поменяешь. Вскоре наши объятия стали длиться все дольше, взгляды все глубже и мягче, а улыбка ярче и счастливее. Мы, как дети, убегали от камер, купались в фонтане и матерились с моста по-русски. Я сразу понял, что это мой человек, от кончиков волос до кончиков ногтей, весь без остатка, — парень тяжело вздохнул, снова уделяя внимание одному лишь окну. — Через месяц нам предстояло снять клип, где мы должны были поцеловаться. Я до сих пор так и не понял, зачем это было нужно, но перечить не стал. Тогда же была и первая тренировка в гримерке, потом вторая, а за ней и все последующие. После съемок мы поехали к Егору, где был первый раз, — на некоторое время Эд притих, отвлекаясь от окна ради нового глотка из бутылки. — Я тогда растаял, как дурак, доверился, почувствовав, что меня любят. А он любил, я это чувствовал. С признанием тянули долго, никто не хотел говорить первый, ну я решился. Обнимая его, я уже точно знал его ответ на интересующий меня вопрос. Было бы удивительно если бы на вопрос "А ты меня любишь?" я услышал долгожданное "да." — То есть, он тебя не любил? — Дима говорит также тихо, боясь спугнуть и без того недоверчивого Эда. — Почему же? Любил, просто там все было очень сложно... С детства Егор получал слишком много любви. У него были любящие родители, бабушки, дедушки, он никогда не был обделен друзьями и женским вниманием, а сейчас у него целое море фанатов. Он привык получать любовь, а вот дарить ее, увы, его не научили. Егорка настолько запутался, что и сам не понимал, что вообще значит эта ваша love is... И я хотел ему показать, но меня не хотели слышать. Для него засыпать и просыпаться в одной кровати, утренний секс и поцелуи на закате были чем-то обыденным, никак не относящимся к любви, — Эд тяжело вздохнул, выпивая очередной глоток жидкости, которая едко жгла горло. — Перед истечением контракта, он привел в студию невесту. Не девушку, не пассию, а именно невесту. Тогда то он и заявил мне, что понял, что такое любовь. А я... А я ушел, при этом громко хлопнув дверью. Его самолет был через две недели, он улетал со своей будущей женой куда-то на курорт. Я тогда таким дураком был... Писал ему, звонил и даже под дверью его пол дня просидел, умоляя впустить, и он впустил. Вы меня сейчас за это осудите, но я хочу вам сказать, что пока человек любит, он будет унижаться до последнего. Все, что мне тогда досталось — поцелуй в макушку и последняя фраза: "Обещай, что забудешь меня, когда пойдет снег." "На лице улыбка, а в душе хуево", — все, что можно было сказать, глядя на Эда. Он не плакал, не ломал стены, не выл от безысходности. Выграновский холодный, может показаться, что он совершенно бесчувственный, но это точно не так. Все по классике — время меняло, лечили врачи. — А ведь он обожал Россию и снег. Егор мог часами вспоминать, каким был настоящий русский снег, холодная зима и родная елка. И вот он — первый наш русский снег, и я его практически забыл, но он вернулся. Зачем? Не знаю. Просто написал на бумажке, понял, что никого и никогда не любил, кроме меня, только вот поздновато он это понял. Я пережил это, перешагнул через себя, чтобы отпустить, но только чтобы раз и навсегда. Я больше не хочу, — Антон не выдержал, просто встал и, подойдя к окну, обнял парня. Теплые руки ласково гладили по темной головушке, прислоняясь к ней собственной щекой. — Бедный ты мой, — зеленые глаза испуганно смотрели на пустое лицо. — Ты мне нужен, понимаешь? Я ведь без тебя уже не смогу, — Скруджи тихо шмыгнул носом, допивая остатки алкоголя. — Да нахуй я тебе такой нужен? — из его уст даже фраза "я не нужен собственным родителям" выходила намного радостнее, чем эта. — Ты мне не нужен, ты мне нужëн, — Антон мягко улыбается, пока парень слезает с подоконника, тыкаясь носом в лебединую шею. — Я спать хочу, — Антон понимающе кивает и берет друга за локоть, ведя в его спальню.       По-хозяйски расправляется чужая кровать, раздевается несопротивляющееся тело и укладывается на мягкий матрас. Шастун заботливо поправил сбившееся одеяло. — Тош, езжайте домой, вам завтра в школу вставать надо, я туда пока не вернусь, не завтра уж точно. Я ничего с собой не сделаю, обещаю, — зеленоглазый смотрит строго, но другу все же на слово верит. — Антон, а что нужно сделать, чтобы ничего не чувствовать? Так ведь проще, когда тебе на все наплевать с высокой колокольни, да? Любить тоже оказывается бывает больно, а я не хочу чтобы так было, — младший аккуратно присаживается на краешек кровати, поглаживая дурную головушку друга. — Да, Скруджи, в этой жизни бывает все, но ничего не чувствовать — очень страшно. Ты тогда не живешь, ты просто существуешь на этой планете, не воспринимая никого и ничего, а все потому, что тебе все равно,— Выграновский тихо сопит в подушку, неосознанно притираясь к теплой ладони. — Все у тебя будет хорошо, вот увидишь. Обязательно найдется тот, кто полюбит тебя таким, какой ты есть. Я знаю, такой человек существует.       Шастун выходит из комнаты, а после и из квартиры, забирая с собой пустые бутылки и заветную коробку. Дима молча плетется сзади, обдумывая все, что услышал. — Ну и что же мы будем делать? — вопрос Позова звучит обреченно и слишком уныло. — Я не знаю, — мусор отправляется в положенное ему место, а Шастун нервно трет руками лицо. Эд — тот самый тип людей, которые привыкли быть сильными всегда. Не каждый день можно увидеть, как по швам трещит человек, вылитый из прочнейшей стали. Это как огромная непокоримая гора, что гордо возвышается над всеми, но стоит только начаться сильному шторму, как она осыпается, при этом незаметно для всех. — Но одно я знаю точно, мы с тобой ни за что его не бросим.       Антон смотрит на время, понимая, что автобус они пропустили, так же как и электричку, такси тоже не вариант, они не миллионеры, в отличие от некоторых. Из одного кармана парень достает телефон, пытаясь найти в контактной книге родное "Арсюша", а из второго — нераспечатанную пачку сигарет. Из динамика доносятся долгие гудки, после которых привычные звуки городских пробок. — Антон, что-то случилось? — Попов даже не пытается скрыть весьма ощутимую тревогу в голосе. — Нет, все нормально, просто мы с Димой не можем до дома добраться, ты не приедешь? — Шаст не очень хотел отвлекать мужчину от дел, но идти пешком на другой конец Москвы тоже. — Конечно, скидывай адрес, — парень завершает звонок, протягивая одну сигарету Позову. Тот, не задумываясь, принимает ее, доставая из Антоновой куртки зажигалку. Вспыхивает огонек и поджигаются концы никотиновых палочек. — Пошли, я ему адрес соседнего дома скинул. Арс не должен узнать, где живет Эд, по крайней мере, не сейчас точно, — Антон уверенно идет вперед, одаряя гневным взглядом бабушку, что так незаметно тыкает пальцем в его сторону. — Ну и люди же здесь, злые очень. — Да люди сейчас везде злые стали, редко- редко, когда на улице можно встретить ту же самую добрую бабушку. Мало хороших людей осталось, да если они и есть, то ломают их быстро, — Дима тяжело вздыхает, догоняя длинногогую шпалу.       Парни молча сворачивают на каком-то повороте, оказываясь у автобусной остановки. Скуренные бычки летят в мусорку, предварительно потухая перед этим. Долго ждать Попова не приходится, и уже через добрых 20 минут к весьма замерзшим парням подъезжает дорогой автомобиль. Антон первый прыгает на переднее сидение к Арсению, трясущимися от холода пальцами, включая печку. Позов устраивается на заднем сидении, растирая красные ладони. — Это же сколько вы простояли на улице, что так замерзли? — брюнет тут же выезжает обратно на трассу, превышая привычную скорость. — Да около 40 минут, — тепло помаленьку заполняет салон автомобиля, позволяя немного расправить скукоженные конечности. — А одеваться теплее вас не учили? Ладно, этот паразит, но ты-то, Димка, умный парень, — Шастун резко разворачивается на пол оборота и ласково ударяет мужчину по ноге. — Все, понял. Дим, адрес говори, а то сейчас все вместе ко мне в гости поедем.       Позов со спокойной душой называет свой настоящий адрес, удобнее усаживаясь на мягком сидении.       Проехав еще несколько домов, машина Попова остановилась, высаживая Диму. Тот лишь на прощанье грустно улыбнулся Шасту, старательно разжевывая мятную жвачку. — Ну рассказывай, что же у вашего иностранца случилось? — скорость автомобиля значительно снижается, встраиваясь в общий поток машин. — Там все слишком сложно, я боюсь, что ты не поймешь, — Антон нервно крутит кольца на тонких пальцах, встречаясь с внимательным взглядом голубых глаз. — А ты обьясни так, чтобы я понял, — Шастун долго подбирает нужные слова, тяжелым взглядом смотря куда-то вперед. — Он его сломал. Егор, наш новенький, просто взял и сломал человека, которого не могли сломать тысячи других людей. Они не могли, а он смог. Скруджи влюбился, представляешь? Эд, у которого на лице написано, что он — бесчувственная бездна, которая не умеет любить. Булаткин просто не знал, что любовь такого человека, как Эд, стоит больше любых богатств мира. А самое главное, что Егор даже не догадывается, что он стал единственным, с кем Скруджи не нужно было быть сильным. Я для него, как ребенок, а чтобы защитить дитя, просто необходимо быть сильным. Вот тут-то Эд и поплыл, просто растаял, доверившись человеку, прекрасно понимая, что вместе они не вывезут. По одиночке — да, смогут, а вот рука об руку — нет, — Антон видел друга насквозь, знал каждую его слабинку и недостаток и понимал, что нужно сделать, для того чтобы стало больно.       Попов молчал, постукивая пальцами по кожаному рулю. Молчали долго, обдумывая все сказанное. — Я, наконец-то, понял разницу между мной и Скруджи. У нас обоих было довольно непростое детство, оба остались без родителей, а после вообще без всех. С раннего возраста начали сами зарабатывать себе на жизнь, пытаясь сделать ее хоть капельку лучше. Вместе пили от безысходности, зализывая глубокие раны. Наша жизнь никогда не была радостным событием, так почему же тогда появление в ней одного человека, может все изменить? Иногда мне кажется, что мир действительно жесток и я заслуживаю того, чтобы он относился ко мне хотя бы чуть-чуть лучше и добрей. Шли годы, а все никак не мог понять, почему этого не происходит. Где-то в глубине души, я всегда был уверен, что достоин лучшего, у Эда же таких великих ожиданий никогда не было. Вот и все, вот она эта невидимая параллель, — парень притих, наблюдая за тем, как автомобиль проезжает мимо поворота к его дому. Арс везет к себе. — Останешься? — не дослушав вопроса, Антон кивает. Остаться сейчас один на один с проблемами, пускай даже не своими, он не сможет. — Останусь, — машина проехала еще некоторое расстояние, паркуясь у многоэтажного дома. Да, пускай не такого роскошного, как у Шаста, да, без чисто визуальной красоты, но эта потрепанная многоэтажка вызывала намного больше светлых чувств, чем своя элитная.       Арсений первый выходит на мокрый от растаявшего снега асфальт, помогая выбраться Антону. Пиликает ключ, оповещая о закрытии машины, и парня приобнимают за плечи, ведя в нужный подъезд. — Пошли, горюшко ты мое луковое, сейчас греться будем.