---
Прошло десять месяцев.
Дилан уже не лежал в реанимации — теперь он находился в палате психиатрического отделения, в более уединённом и тихом крыле. После долгой комы, странных снов, обрывков воспоминаний и постоянных болей, его тело медленно приходило в норму. Иногда всё ещё подступала темнота — тяжёлая, липкая, как нефть, — но теперь он хотя бы знал, что это не конец.
Он уже мог сидеть, есть самостоятельно, иногда даже выходить в общий коридор под наблюдением медперсонала.
Адвокат начал приходить регулярно. Высокий, с серыми глазами и вечно уставшим взглядом, он не давил, но его слова не всегда были приятными.
— Дилан, — начал он однажды, усевшись на табурет у кровати, — сегодня мы поговорим о слушании. Психиатрическое. Оно состоится через пару месяцев. Сейчас важно понять, в каком ты состоянии, и как суд воспримет твоё поведение.
Дилан нахмурился.
— А... что будет? Если решат, что я был вменяем?
— В таком случае — суд, присяжные, обвинения. Возможно — пожизненное. И, да... В Колорадо разрешена смертная казнь . — Адвокат сделал паузу, видя, как лицо Дилана побледнело.
— Но, послушай, — он мягче продолжил. — У нас есть шанс. Твоя депрессия. Диагнозы. Поведение до событий. Мы можем доказать, что ты не отдавал отчёта. И если суд это признает — тебя направят на принудительное лечение. Да, надолго. Но это не тюрьма.
Дилан молча кивнул. Он не знал, чего боится больше — клетки или того, что снова останется наедине с собой.
— Ты знаешь, кто такой Эрик Харрис? — его голос был спокойным, но в нём была некоторая тяжесть.
Дилан нахмурился, пытаясь сосредоточиться на вопросе. Эрик? Он знал имя, но оно не вызывало в нём никаких чётких воспоминаний. Лишь бледные, затуманенные очертания лица.
— Не знаю, — ответил он, покачав головой. — Это… это кто-то из моих знакомых?
Адвокат немного подался вперёд.
— Эрик Харрис был твоим другом, Дилан. Но ты, видимо, не помнишь этого. Он был тем, с кем ты вёл всю эту подготовку. Тот парень, который в конечном итоге... вместе с тобой пошёл на эту трагедию. Психиатры пытались работать с ним, но, как ты понимаешь, всё закончилось не так, как они рассчитывали.
Дилан почувствовал, как у него ком в горле, и на миг потерял дар речи.
Эрик.
Тот парень, с которым они что-то замышляли. Но он не мог вспомнить деталей. Не мог понять, как именно это произошло. Он ничего не знал о нём, кроме того, что видел его лицо — то самое, что всё ещё приходило к нему в снах. Бледное, неразборчивое, как отражение в грязной воде.
— Эрик Харрис, — повторил он, теперь уже немного озадаченно. — Но что случилось с ним? Где он?
Адвокат вздохнул.
— Эрик умер, Дилан. Он не пережил это. Он был одним из тех, кто оказался на месте... и не вышел живым. Его родители, по сути, просто… проигнорировали всю эту ситуацию. После всего произошедшего они просто переехали в другой город и скрылись от всех, словно ничего не случилось. Их семья стала невидимой в глазах общества. Они не принимали участия в процессе, не выражали сожаления, ничего не сказали.
Дилан сидел молча, пытаясь осознать сказанное. В его голове было пусто, но тревожная мысль начала тихо закрадываться в сознание. Как они могли просто исчезнуть? Как можно было так поступить после того, что произошло? Родители его друга, тот, кто, как оказалось, был не просто другом, а тем, кто разделил его выбор. Они, наверное, должны были что-то почувствовать, что-то сказать.
— Это странно… — пробормотал он, не зная, что ещё сказать. — Я даже не знал, что его зовут так. И они просто исчезли?
— Да. Всё, что осталось — это горькая пустота. Как будто их никогда и не было, — подтвердил адвокат, сдерживая эмоции. — Это то, что ты должен понять. Что некоторые вещи так и остаются за кулисами, не будучи осмысленными. И если ты не пытаешься осознать, что произошло, если не принимаешь вину на себя, то ничего и не изменится. Так и будет дальше — ты будешь застревать в этом моменте.
Дилан почувствовал, как внутри что-то сжалось. Эрик. Его смерть. Семья, которая отказалась признать свою роль. Вся эта пустота, которая всё больше охватывала его мысли.
***
Прошло ещё несколько недель.
Каждый день теперь был похож на попытку собрать кубик Рубика с закрытыми глазами: иногда удавалось нащупать правильный поворот, но чаще — всё снова разваливалось. Память Дилана оставалась разорванной, как выцветшее полотно. Лица, звуки, чьи-то крики — они всплывали лишь во снах. Иногда в них появлялся Эрик. Он молчал. Просто смотрел. Будто ждал.
Психиатры начали чаще приходить — спрашивали о настроении, проверяли реакцию на фотографии, задавали одни и те же вопросы под разными углами. Дилан не знал, какой у них вывод, но часто чувствовал себя под микроскопом. Иногда казалось, что они просто хотят, чтобы он сказал нужное — чтобы можно было поставить диагноз и закрыть дело.
***
В ту ночь я спал беспокойно. Моё тело лежало на больничной койке, но разум... он будто скользил по краю снов, реальности и чего-то гораздо более мрачного. Я чувствовал, как дрожит грань между мирами, и мне никак не удавалось за неё зацепиться.
Я оказался в коридоре школы.
Всё было неестественно тихо. Воздух густой, как дым, стены — потемневшие, словно их тронул пожар. Ни звуков, ни движения — только я и это гнетущее чувство, будто я пришёл слишком поздно.
И тогда я увидел его.
Он стоял у двери.
Эрик.
Он выглядел именно так, как в обрывках сна, что преследовали меня каждый вечер: знакомое пальто, нахмуренные брови, уставший взгляд. Он держал в руках что-то тяжёлое, но оно расплывалось в дыму, не давая понять, что это было на самом деле.
— Ты забыл меня, — сказал он тихо. Без обвинений, но с какой-то усталостью, будто ему надоело ждать.
Я попытался что-то сказать. Правда. Но рот будто онемел. Ни звука. Только внутренний крик, застрявший где-то в груди.
— Всё было не зря, — продолжил он. — Мы хотели, чтобы они хоть немного почувствовали то, что чувствовали мы. Неужели ты забыл?
Тишина навалилась на меня, как бетонная плита. Я чувствовал, как сжимаются кулаки, но не знал, зачем. Что я должен был ответить?
— Я не... — прошептал я, почти не слыша собственного голоса. — Я не знаю, кто ты.
Он посмотрел на меня. Долго. И с лёгкой, почти обидной улыбкой сделал шаг назад. Его силуэт начал растворяться в дыму, как будто он никогда и не существовал.
После него осталась только звенящая тишина и пустота, которая обжигала изнутри.
***
На следующее утро адвокат вернулся. Дилан был бледен, но собран. В голове всё ещё звучал голос Эрика, но теперь — уже с привкусом страха.
— Сегодня я бы хотел поговорить о твоём поведении на слушании. Это не просто формальность. То, как ты будешь выглядеть, говорить, реагировать — всё это будут внимательно анализировать.
Он остановился, увидев, что Дилан не отвечает.
— Ты в порядке?
— Он был в моём сне, — прошептал тот. — Эрик. Он сказал, что я его забыл.
Адвокат кивнул, совсем не удивившись.
— Это может происходить. Иногда подсознание возвращает воспоминания во сне. Но, Дилан, что бы ты там ни чувствовал — всё это ещё не значит, что ты помнишь, почему всё случилось. И именно поэтому психиатрическое слушание — наш шанс. Наш способ объяснить, что в тот момент ты не был собой.
Он немного помолчал, затем придвинул стул ближе.
— Важно показать, что тебе есть дело до последствий. Что ты страдаешь не из-за того, что тебя поймали — а из-за того, что случилось. Понимаешь?
Дилан сжал пальцы, устремив взгляд в пол. Он снова видел лицо Эрика, снова слышал его голос.
— А если я ничего не чувствую? — прошептал он. — Только… пустоту?
Адвокат вздохнул, кивнув.
— Это тоже чувство. Это результат твоего состояния. Мы покажем, что ты не был вменяем. Что ты не осознавал масштаб происходящего. У нас есть шансы, Дилан. Не на свободу — но на лечение. На человеческое обращение. Только ты должен быть честен.
Он помолчал, затем добавил:
— Я знаю, тебе снятся сны. Ты вспоминаешь по кусочкам. Это будет нелегко. Но каждый такой фрагмент важен. Даже если ты боишься. Даже если в них Эрик.
Наступил день слушания.
Они везли его в наручниках — не как опасного преступника, скорее — как того, кто сам может навредить себе. Он не сопротивлялся. Не задавал вопросов. Лишь смотрел в окно машины, в размытые пятна облаков на фоне ясного неба.
Зал был маленьким. Без зрителей. Только судья, двое психиатров, государственный прокурор и его адвокат.
Он сидел на холодном металлическом стуле, чувствуя, как спина взмокла под рубашкой. Сердце билось слишком громко. Губы пересохли.
— Назовите своё имя.
— Дилан Беннет Клиболд, — тихо.
— Вы понимаете, зачем вы здесь?
— …Думаю, да.
— Как вы себя чувствуете?
Вопрос казался простым, но он замер. Как он себя чувствует? Кто он вообще такой?
Прошла долгая пауза, и он наконец прошептал:
— Пусто. Всё как будто… провалилось. Я пытаюсь вспомнить, почему я здесь, и вижу только куски. Эмоции, обрывки. Я… не знаю, почему это всё произошло. Но я не чувствую себя злым человеком. Просто… потерянным.
Один из психиатров, седовласый мужчина с мягким голосом, сделал пометку в блокноте.
— Вы помните, кто такой Эрик Харрис?
Дилан кивнул. В горле пересохло. Он сжал руки на коленях, чтобы они не дрожали.
— Он был моим другом. Мне сказали, что он умер… Я не помню, как. Я вижу его во сне. Не знаю, правда ли это.
Каждый ответ был шагом в темноту. Но внутри этого мрака начали проступать очертания. Может быть, правда, это путь — к себе.
— Спасибо, мистер Клиболд, — кивнул судья, и Дилан снова опустил взгляд.
Теперь слово передали одному из психиатров. Это был доктор Райли, худощавый мужчина лет пятидесяти, в строгом сером костюме и с выразительными морщинами на лице. Он держал в руках папку, аккуратно перелистывая страницы.
— В течение нескольких месяцев я наблюдал за поведением мистера Клиболда в больнице. Мы провели с ним не менее пятнадцати бесед, в разное время суток и при разной степени его участия. Он страдает от тяжёлой формы посттравматического расстройства и клинической депрессии. Потеря памяти, отстранённость от событий и эмоций, фрагментированные сны — всё это указывает на серьёзную психическую травму. Он не демонстрирует признаков симуляции. Наоборот — его расстройства устойчивы и глубоки.
Судья слушал молча. Второй психиатр кивнул — это была доктор Мейсон, женщина в очках с тихим, спокойным голосом. Она подтвердила: диагноз Дилана — тяжёлая депрессия с диссоциативными проявлениями, и, по её мнению, на момент совершения преступления он мог находиться в состоянии ограниченной вменяемости.
— Вы считаете, что он мог не осознавать, что делает? — спросил судья, смотря на неё поверх очков.
— Скорее, он мог осознавать частично, — сказала доктор Мейсон. — Его сознание могло быть фрагментировано. Это не освобождает от последствий, но требует более тонкого подхода — не как к преступнику, а как к человеку, который нуждается в долгосрочной психиатрической помощи.
Прокурор тут же встал. Его голос был холодным и резким:
— Простите, Ваша честь, но перед нами молодой человек, участвовавший в массовом убийстве. Независимо от психического состояния, он был в состоянии планировать действия, он составлял списки, он координировал их. Это была не вспышка ярости. Это был методичный, жестокий акт. Мы не можем рисковать, отправляя его просто в «лечебницу». Он опасен.
Дилан опустил глаза. Слова прокурора будто ударяли по рёбрам. Он хотел встать, сказать, что он не чувствует себя чудовищем. Но чувствовал, как внутри всё снова застывает.
Прокурор говорил уверенно и хладнокровно, словно каждое слово заранее было выверено до запятой.
— Он и его "друг", Эрик Харрис, распределили роли. У каждого был свой "сценарий". Это не был срыв. Это был расчёт. И если теперь он утверждает, что не помнит — я не сомневаюсь, что его адвокаты постараются выстроить это в линию защиты. Но мы не можем забыть о жертвах. Мы не можем игнорировать тот факт, что у них был список, и если бы обстоятельства сложились чуть иначе — мы бы потеряли гораздо больше людей.
Он на секунду замолчал, оглядывая присутствующих.
— Ваша честь, я не отрицаю возможности психологических расстройств. Но между депрессией и холодной подготовкой к массовому убийству — огромная пропасть. И я прошу вас рассмотреть не только то, что он чувствует сегодня, но и то, кем он был тогда. Мы должны добиться справедливости. Для тех, кто не вернулся домой в тот день. Для тех, чьи имена он вычёркивал из списка по мере продвижения по школе.
Он вспомнил Эрика во сне. Тот смотрел на него с упрёком, с ожиданием. Как будто он должен был помнить. Как будто он что-то пообещал. Дилан не знал, что из этого правда, а что — просто его мозг, отчаянно пытающийся заполнить пробелы.
— Всё нормально, — прошептал адвокат, наклонившись к нему. — Не слушай только обвинение. Их задача — давить. Моя — защищать.
Дилан слегка кивнул, но взгляд его остался отрешённым. Он хотел вспомнить. Хотел знать, кем он был, что чувствовал, почему позволил всему этому случиться. Но в голове — только туман и мрачная тень друга, который приходил во снах.
Адвокат посмотрел на судью и сказал спокойно, но твёрдо:
— Ваша честь, прошу напомнить, что сейчас мы рассматриваем не сам факт преступления, а ментальное состояние моего подзащитного на момент его совершения. Психиатрическая экспертиза указывает на тяжёлое депрессивное расстройство, отчуждение от реальности и признаки диссоциативного состояния. Он не был способен понимать последствия своих действий. И если сейчас он не помнит — это не манипуляция, а следствие той травмы, которую он пережил и нанёс другим.
Он положил руку на стол рядом с Диланом.
— И мы здесь, чтобы понять, можно ли вернуть ему хоть какую-то человеческую форму. Не оправдать. Но — помочь.
Судья снова взглянул на Дилана, на этот раз с каким-то беспокойным интересом. Он знал, что эта история станет одной из самых громких в его карьере. Возможно, слишком сложной для простых решений.
— Я надеюсь, что специалисты смогут прояснить, действительно ли обвиняемый находился в таком состоянии, которое лишало его способности понимать последствия своих поступков.
Судья посмотрел на него долго.
Потом произнёс:
— Суд берёт время на рассмотрение. Решение о признании вменяемости будет оглашено в течение ближайших недель.
Охранники снова подняли его с места, и он послушно пошёл, не оборачиваясь.
***
Через две недели адвокат пришёл в палату с новым свёртком документов в руках. Его лицо было серьёзным, и он сразу подошёл к столу, открывая папку с бумагами.
— Дилан, пришли результаты психиатрической экспертизы, — сказал он, пытаясь при этом не показать напряжения в голосе. — Мы должны обсудить это.
Дилан поднял взгляд. Он давно чувствовал, что что-то важное приближается, и теперь, когда результаты были получены, его сердце забилось сильнее. Он не знал, чего ожидать, но интуитивно чувствовал, что то, что произойдёт дальше, изменит его жизнь.
— И что они сказали? — спросил он, всё ещё не понимая, что его ждёт.
Адвокат осторожно положил документы на стол и начал говорить.
— Они признали тебя вменяемым, Дилан. Суд посчитает, что ты осознавал свои действия и понимал их последствия на момент преступления.
Дилан стиснул зубы, чувствуя, как его сердце тяжело колотится в груди. Его слова задержались на мгновение, и, кажется, весь мир стал тихим и странным, как в полусне.
— Я… я вменяем? — повторил он, не в силах поверить.
Адвокат кивнул, но его выражение лица не давало Дилану ощущения облегчения.
— Да. Это значит, что судебный процесс продолжится. Это осложняет всё, Дилан. Мы будем бороться за минимальный срок, но шанс на это не так высок, как хотелось бы.
Дилан опустил взгляд, чувствуя, как темнеет в глазах. Он не знал, что думать, не знал, что почувствовать. Словно всё это происходило не с ним, а с кем-то другим. Что теперь? Если он вменяем, то что будет дальше?
— Что мне делать? — почти тихо спросил он, ощущая, как пустота внутри растёт.
Адвокат тяжело вздохнул и посмотрел на него с сочувствием.
— Ты должен осознать, что, несмотря на это решение, твоя жизнь не закончена. Есть шанс на смягчение наказания, если мы покажем твою депрессию и то, что ты был в таком состоянии, которое мешало тебе полностью осознать последствия.
Мы будем работать с этим. Но ты должен подготовиться к тяжёлому пути, Дилан.
Дилан сидел молча, не зная, что сказать. Он просто ощущал, как всё вокруг теряет смысл, как одна ошибка в его жизни может привести к концу.
Пока нет отзывов.