Терпит, значит любит.

Вот уже почти два года прошло, а Маяковский всё никак не может оправиться после расставания с Лилей. Время должно было залечить раны, нанесённые этой роковой женщиной, но, к сожалению, по ощущениям всё стало только хуже. Владимир искал ей замену везде: и заграницей, и среди своих знакомых, и даже в публичных домах. И в кабаках искал, но в итоге нашёл не совсем то, что хотел найти.

***

Снова ночь. Снова холод веет из открытой форточки. На улице начало марта, да, снег тает и становится чуть теплее, но ветра дуют всё также по-зимнему. Владимир сидит в кресле, всё ещё ждёт его. Сам себя сейчас бы Маяковский сравнил с верной собакой, которая каждый день, каждый вечер ждёт у двери своего хозяина, пока он не придёт с работы. А потом радуется как ни в себя, забывая все обиды. И всё бегает вокруг, и всё лижется, ластится. Вот и Владимир был такой же, когда Серёжа наконец-то появлялся на пороге квартиры. Да, пьяный, да, с засосами на шее, оставленные совсем не Маяковским. Но он все равно любил его так же сильно, как будто бы и не было этих его интрижек и гулянок. Маяковский любил не смотря ни на что. Маяковский любил сильно и слепо. Владимир очень любил те довольно редкие минуты, когда Есенин трезв и дома. Они сидят вместе в комнате, он за своим письменным столом, Серёжа за своим. Перекидываются идеями, смеются… Идилия, да и только! Но, к сожалению, и недели не проходит без какого-нибудь скандала, автором которого является никто иной, как Есенин. То он пьяный в стельку ползёт домой на четвереньках. То ещё что-нибудь. А ведь потом об этих проделках Сергея говорит вся интеллигенция, а Владимиру приходится краснеть. Зачем ему всё это? Он, если честно, и сам не понимает, но он любит, потому и терпит. А это, наверное, самое главное.

***

Стук об входную дверь вырвал Маяковского из мыслей. Неужто Серёжа пришёл? Тут же кинулся в коридор, дверь отпирает. На пороге видит стоявшего Есенина, оперевшегося почти всем телом на стену, опять пьяный, но спасибо, что хоть на коврике у двери не валяется. Нос от алкоголя красный, на щеке кое-как вытертый пьяной рукой след от помады. Кудри золотистые, немного влажные, свисают на глаза — дождь был явно. Пальто нараспашку, как-будто на улице и не март-месяц, а настоящий май. — О, Володька… — Только и успевает сказать Сергей, криво улыбаясь, как Маяковский тут же затаскивает его в квартиру. Не дай бог соседи услышат, а то от них уже не раз прилетало за поведение белокурого поэта. Владимир закрывает дверь и разворачивается, недовольно глядя, как мать на наскодившего ребёнка, на Есенина. Тот еле живой, только ресницами длинными хлопает. — Опять водку пил, да? — Спрашивает он, прекрасно зная ответ. — Да, пил! — Неожиданно громко заявляет пьяным голосом Есенин. — А что ты мне сделаешь?! В отрезвитель отправишь? — Нет. — Владимир вздыхает, подходит к мужчине и помогает снять пальто. — Хотя надо бы… В ответ на это Есенин что-то недовольно и неразборчиво лепечет ему, а Владимир лишь грустно усмехается и помогает дойти до дивана. Не в уличной одежде же Есенина на чистую постель класть! Помогает переодеться, крутится вокруг него, как заботливая мамаша перед ребёнком. Понимает ведь, что если Серёже сейчас не помочь, то он так и завалится мокрый, в брючном костюме на диване спать, а на утро проснётся простывший. Владимир помогает ему дойти до кровати, свет приглушает, а сам идёт к письменному столу, работать всё-таки надо. Так проработал Маяковский битых пять минут, пока его из раздумий не вырвало неожиданное, хриплое, но такое родное «Володь…» «Володя», так его ласково любит называть Сергей. Вроде и для маленького мальчика прозвище, а вроде и так на душе тепло. — Что, Серёж? — Иди сюда. — И Маяковский идёт, забыв про работу. Снимает халат, оставаясь в пижаме, ложится рядом с пьяным, но таким любимым блондином. Тот немного улыбается, поворачивается к нему и прижимается. Так тепло от этого на душе, так спокойной. Может, и не зря он, Маяковский терпит всё это. Может, они и стоят вот этих редких, но таких запоминающихся моментов? Он сам не знает, но так часто пытается найти на это ответ.