Синие очи океана

«Заново»

      Было прохладно и в меру пасмурно. Клочья облаков лишь на некоторое время приоткрывали яркий лик солнца, а после вновь прятали его в своих тёмных карманах. Погода в это воскресенье выдалась не самой ласковой.       Он чувствовал себя как выжатый лимон, несмотря на выходной день. Мысли о разговоре, что витал в воздухе, и ощущение подступающей рабочей недели сдавливало невидимым прессом. Атмосфера у входа ресторана лишь добавляет тревоги, словно накидывая на палитру чувств покрывало ожидания.       Анастасия опаздывает, как полагает этикет любой уважающей себя женщины, а Андрею лишь остаётся ждать её возле входа, изредка переступая с ноги на ногу. Сейчас он больше похож на студента, которому первый раз за жизнь не отказали в скупом ответном внимании, вот и стоит волнуется.

«Только розы в целлофане не хватает, честное слово»

      Намечающийся внутренний диалог с яростным противостоянием прерывает тихий приближающийся стук каблуков. - Привет, Андрюш, задержалась, прости, - говоря, она подходит всё ближе, в конце концов легко кладёт обе руки на плечи Быкова. - Долго ждал? - Не очень, пойдём? - приобнимает её в ответ за талию одной рукой, слегка разворачивает корпус ко входу в заведение. Старается незаметно избежать поцелуя. Сейчас, действуя по плану, прокрученному с тысячу раз в шестерёнках своей головы, Быков пропускает её вперёд себя.       Лёгкое летнее платье с крупным цветочным принтом развевает ветер, создавая в голове невольную ассоциацию с Монро, но весьма слабую, сходство с тем фото у Насти как у экскаватора с флагом Африки. Мысль вызывает ухмылку и заставляет скользнуть беглым взглядом не только по платью, но и по всему образу. Невысокие каблуки, скромные жемчужные серьги, лёгкая укладка локонами. Всё это было весьма элегантно, размывая привычный образ уставшей начальницы в больничном халате и, без сомнения, вызывало эффект, но едва ли тот, что Кисегач ожидала вызвать. Андрей лишь больше убеждался в том, что интрижка с начальницей с самого начала была сродни жизни с крокодилом в тропической низине. Проще говоря, очень неустойчивой и идиотской идеей.       После того самого разговора в холле больницы много мыслей в голове будто изогнулись под правильным углом и начали функционировать должным образом. Они коллеги по работе, старые приятели, но не более.       Проникнув в ресторан, Быков не признал в нём когда-то любимый бар, видимо не расширившийся с течением времени. Ведь столики стояли слишком близко к друг другу, а отделка больше напоминала ляписную сверхбогатую виллу бугая из девяностых, которую сжали до размеров скромного одноэтажного заведения. От прежней рокерской атмосферы не осталось совершенно ничего, да и время поменялось. Сейчас большинство байкеров основались по небольшим пивнушкам, пропитывая свою печень.       Настя присела напротив, как обычно заглядывая Андрею в глаза, он поспешил заглянуть в меню. Они заказывают бутылку вина, болтают - в общем, делают всё то, что делают приятели ресторанным вечером. Она неумолимо начинает разговор о том же переезде и ждёт его ответа. Возникает одна из тех неловких пауз, когда безмолвие напрягает и разгоняет тревогу по венам. Даже приглушённая музыка ресторана выла сейчас от невозможности прервать это молчание.       Она взглянула на Андрея и несомненно, похоже, почти ни на секунду, накрывает его руку своей. Их взгляды встречаются. Он думает сейчас о том, как хорошо, что мысли читать не дозволено человечеству, ведь этот чувственный жест так раздражает. Наверное потому, что уже от этого касания не сбежать и не скрыться.       Подумав, что не ощутил никакого внутреннего отклика на нежность, он с досадой заключил для себя, что Настина надежда столкнулась с холодной льдиной, которую в силах растопить не она. – Андрей, я прошу тебя, ну давай ты переедешь ко мне? – она говорит чуть тише обычного, отводя глаза куда-то в сторону. Привычная яркая улыбка трогает её губы, и она продолжает, всё так же аккуратно, будто боясь спугнуть, - Мы долго вместе и…

«Боже… Ну и муть»

      Он выдыхает тихо и смотрит на её аккуратную руку, изящную и нежную, что сейчас накрыла его костяшки, чуть поглаживая, почти невесомо. Андрей говорит не думая, ведь рубить с плеча и быть жестоким уродом его конёк, не так ли?... - Ты ведь знаешь, мне комфортнее одному, без кого-либо вокруг, постоянно лезущего в душу. Я не хочу делить жилплощадь, не хочу завтракать вместе каждое утро, не хочу тёплого очага, понимаешь? – произнесено было аккуратно, но внутренне он дергает себя, в голосе нет ни капли той мягкости, с какой стоило бы говорить сейчас. – Ты знаешь меня и тебе не нравится то, что ты знаешь. Знаешь, но игнорируешь. Игнорируешь, насколько мы разные.       Она чуть сжимает его руку своей, будто пытаясь зацепиться. Зацепиться за любящего и нежного Андрея, которого может и никогда не было, который был лишь иллюзорной фантазией её влюблённых глаз. - Да, я знаю. Я всё знаю… Но разве ты не хочешь ближе, чаще… Разве не ты ли позвал меня сюда, чтобы всё наладить?       В голосе слышны надрывные металлические нотки. Она старается быть аккуратной, её голос мягок до сих пор, но Быков чувствует как сами слова, произнесённые пусть даже ласково, заставляют скручиваться в животе неприятный жгут, надавливают на тонкие ниточки его души. Говорит не спеша и постепенно, как она делает это на работе, словно удав, медленно и аккуратно блокирует возможность нормально вздохнуть. - Я позвал тебя сюда, потому что считаю, что мы слишком хорошая команда и не стоит всё… это портить, - он указывает на воздух между ними. – Это просто... - Он отнимает свою руку от Настиной, чувствуя, как спину покрывают мурашки.       Кисегач грустно и тихо усмехается сама себе, чувствуя под пальцами белую льняную скатерть, вместо близости и тепла, на которые так надеялась в этот вечер. - Почему ты делаешь это, почему сторонишься, Андрей?.. Я что-то не так сделала, что-то не то сказала? Давай обсудим и всё снова будет хорошо…       Он смотрит на тонкое стекло бокала с вином, пытаясь найти в себе силы ответить, слова звучат чуть грубее, чем стоило бы, чем когда-либо хотелось. - Ты ничего не сделала, просто всё не так, понимаешь? Не нужно никаких «обсудим». Ты постоянно хочешь обсудить то, что обсуждать бессмысленно. Мы слишком разные люди, Настя, почему ты не можешь просто смириться с тем, что мне комфортнее одному? - А может... – она осекается, но решает продолжить, чтобы более не было недомолвок и замалчиваний, чтобы сказать всё сейчас, а не «когда-нибудь», которого может вовсе теперь и не быть, - А может мне комфортнее с тобой, Быков? Я ведь, как дура, люблю тебя…       От этих слов сердце Быкова стискивается ещё сильнее. На это есть лишь один ответ, что ужасно понятен, очевиден и прост, но это не мешает чувствовать себя дерьмом перед ней, этой милой, симпатичной, умной женщиной, тянущейся к тебе как ребёнок, но сейчас он собирается забрать у этого ребёнка самую сладкую конфетку серотонина. Он сломает тонкий лёд под её ногами. Всё правильно. - Я тебя не люблю, прости.       Он поднимает на неё глаза, и теперь говорит тихо, не позволяя себе прерывать зрительный контакт. - Я хочу, чтобы мы остались коллегами, я хочу, чтобы всё было нормально… То, что между нами было, было ошибкой. Я даже не должен был начинать это. Ты достойна кого-то лучше… Ты найдёшь лучше, поверь.       Внутри него кипели чувства, эмоции и мысли, но не было сил, чтобы их выразить. Всё, что он мог делать это контролировать весь этот взбалмошный внутренний хаос и пытаться говорить спокойно.       Андрей опускает глаза, пытаясь игнорировать чувство вины, что начинает тошнотворно подкатывать к горлу. Он не выдержит здесь ни минуты. Поднимаясь из-за стола, он бросает, не оборачиваясь: - Завтра на работу… Извини…       Он выходит из ресторана, ему с трудом удаётся держать себя в узде. Хочется рявкнуть на мир и дать выход злости, вине, ярости, но он просто стоит на прохладном воздухе, пытаясь привести себя в порядок. Привычные ключи от квартиры холодят пальцы, и Андрей нащупывает среди них уже не такие инородные и чужие. Пару лишних, но нужных ключей в связке.

«Начать всё заново…»

***

      Уже в который раз он пробуждается после короткого беспокойного сна. Тоскливый и тяжёлый вздох разрезает утренний воздух пустой квартиры. Не хочется шевелиться, вставать с кровати и дышать. Голова раскалывается не то от выпитого вчера вина, не то от нервного напряжения в связи с последними событиями. Отвращение к себе и окружающему пространству начинает усиливаться.       Тяжело выдыхая, Андрей пытается встать с постели, но едва не падает, зацепившись за тумбочку. Еле-еле добравшись до ванной, он подходит к раковине, глядя с тоской на своё отражение в зеркало.

«Господи, какой же говнюк»

      Холодная вода помогает чуть больше, чем совсем никак. Голова всё ещё кружится, а тошнота подступает всё сильнее. Становится понятно, что вероятность что-то съесть на завтрак меньше той, что к нему в дверь постучится единорог с пятью глазами.       Утренняя рутина позволяет отключить мозг и делать всё на автомате. Помогает ровно до того момента, пока не оказываешься в дверях ординаторской, а тебя там ждут три Хомо Сапиенс, которые пока не заслужили второго Сапиенс в названии.       Раздавая папки, Быков буднично поясняет: - А кто не справится до вечернего разбора полетов, тому два внеочередных дежурства.       Глеб скучающе рассматривал папку с историей пациента, то и дело зевая. Недовольное лицо этого кретина было совершенно не вовремя, аж зубы скрипят. Но натянув улыбку Быков цедит, почти шипя: - Понимаешь, Глебка, мотивировать людей работать надо. Ну там карьерный рост, прибавка к зарплате, печеньки. Так что цигиль-цигиль.       Все, как обычно, разбежались работать. Одни мозгами, другие чем-то, что под мозг мимикрирует. Хотя, в сущности, мозгами не работал никто, так, делали вид.

***

      Город кипит, только вместо пара в воздух поднимается дорожная пыль. Рабочий день подходил к концу, но спокойно уйти не представлялось возможным. Мысли кружились в голове, мешая смотреть на зелёные листья, срываемые взбешённым ветром на фоне заката, замершего у подножия хмурого неба. Поддев очки пальцами, Андрей потирает глаза. Видеть Настино лицо тошно, ведь она от стресса, как и он сам, плохо спит с самого университета.

«Её лицо такое уставшее…»

      Он не может понять свои чувства, желая, чтобы кто-то пришёл и залез ему в голову, распотрошил мысли, сделал всё за него и преподнёс уже готовое решение, желательно на блюдечке с голубой каёмочкой. Кажется, он начинал понимать своих интернов, но весьма отдалённо и с присущей ему иронией.       Остаётся только прикрыть глаза, откинутся на спинку стула, зарываясь пальцами в волосы и оттягивая их назад, пытаясь осмыслить то, что он делает со своей жизнью и с жизнью других людей.       Ситуация была достаточно не фонтан, чтобы быть слепленной Марселем Дюшаном в каком-нибудь горячечном бреду.

«А ты сейчас не в бреду?»

      Пришлось обернуться, чтобы убедить себя в том, что мурашки, бегущие от шеи по телу вовсе не от того, что шёпот сзади коснулся его волос.       Начинается всё с едва уловимого звука, словно шум прибрежного ветра, который можно услышать в отельном номере через своё окно. Постепенно нарастает в объёмах тихий гул, он проникает в самые глубокие сгустки сознания, расширяясь и заполняя каждую клеточку мозга, кровь стучит в ушах.       Этот звук становится всё громче и отчетливее, превращаясь в симфонию шёпота, подавляемого, мерзкого и чёрного. Он начинает ощущать, как его охватывает ледяной холод страха. Сердце бьётся учащённо, дыхание становится прерывистым, а разум тонет в хаотических мыслях, которые сплетаются и размываются одновременно под давлением внутреннего голоса, оказавшегося столь материальным сейчас.       Каждая секунда заполняется ощущением надвигающейся неминуемой опасности, как будто сама тьма собирается поглотить тело и душу, выплавляя и сращивая кости с чувствами, оставляя лишь ощущение никчёмности и страх темноты под закрытыми веками. Приходится заткнуть себе уши ладонями, резко вжавшись лбом в стол, подтягивая под себя ноги, дрожа, как молодые тонкие листья ивы в ураган, пока само дерево топят обильные осадки, подгоняемые шквалистым ветром.

Хватит, хватит, хватит… Хватит, я сказал! Пожалуйста!

      Чувствуя замах кого-то или чего-то массивного сзади себя, слышать, как сильное движение рассекает воздух, а через мгновенье лежать на кровати в позе эмбриона, закрыв голову руками, вот что значит спать для Андрея последние несколько дней.       Сердце стучит так бешено, что пульсирует в висках, тело дрожит, начинает тошнить. Он выдыхает глубоко и резко, до передела освобождая лёгкие от вязкого и пропитанного ужасом воздуха. В полумраке ложится на спину. Рука сама собой тянется к стакану воды на прикроватном столике. Одно мгновенье, второе, а стакана нет в руке. Да и разве у стола всегда был такой размер? Приходится сесть, борясь с тошнотой и головокружением, и открыть глаза.       Это не его квартира. Нет. Она ему знакома, но он не в своей квартире, а в месте, в котором не был очень давно. Пальцы холодеют, подрагивая. Грудь сжимается, воздух становится тяжёлым, и каждый вдох требует усилий, как будто в лёгкие проникает вязкий туман.       Большие дубовые шкафы, занимающие всю соседнюю стену, с пылящимся там дорогим сервизом из хрусталя, обои с еле различимым орнаментом, закрутки с овощами в углу, ковёр с оленями на стене.       Комната, словно застывшая во времени капсула, источала флюиды советской эпохи, где каждый предмет был пропитан духом коллективизма и этого пресловутого "как у всех". Обои, помнившие, наверно, Хрущёва и Брежнева, в полутьме показывали свои очертания блёклых цветов: выцветшей сирени и пожухлой листвы.       Сервант, цвета "благородной" полированной вишни, гордо возвышался в гостиной. За стеклянными дверцами красовался сервиз "Мадонна", бережно хранимый для особых случаев, и хрустальные вазы, поблёскивающие в тёплом оконном свете и покрытые пылью, потому что протирать их самому Андрею было всегда строго запрещено, а мама всё время забывала.       Шторы, лёгкие, полупрозрачного кремового цвета, защищали от палящего солнца днём и любопытных взглядов ночью. Они были свидетелями семейных вечеров, тихих разговоров, строгих взглядов и редких улыбок.       Мебель, добротная, но без изысков, была расставлена вдоль стен, создавая ощущение простора и порядка. Всё так, как надо, на своём месте, в своей определённой норме.       Торшер с абажуром, словно верный друг, стоял в углу комнаты, освещая страницы любимых книг. Всё вместе – это был мир, маленький, но свой, наполненный воспоминаниями и надеждами.       Но несмотря на налёт ностальгического праха, хотелось сбежать. Уже слышно тихую ругань за стенкой. Что там опять они не поделили, он не знал, но привычка это игнорировать стёрлась с годами.       Встав, он переступил с ноги на ногу, будто привыкая к самоощущению в этом мыльном и обволакивающем пространстве. Его тихие и неуверенные шаги, как в детстве, проложили путь от гостевой до родительской комнаты, по длинному скрипучему коридору. Высокая, широкая белая дверь с резной ручкой. Её всегда было немного боязно трогать, чтобы повернуть. Не знаешь, какие бумаги «он» заполняет и в каком настроении пришёл с работы.       Но можно и не открывать. Достаточно чуть прислониться, чтобы слышать о том, какой Андрей никчёмный, непослушный ребёнок. - Люда, я тебе сказал: никакой твоей музыкальной школы! Распустишь мне сына, вот и всё. Он мальчик! Мальчик! Какие ноты и клавиши? Я уже сказал ему - он продолжает династию врачей. Не надо голову Андрею забивать. - Но он сам тянется. И у нас уже пианино стоит дома. И вообще, мне кажется, у него мой склад ума. Ну не сможет он врачом быть. Мягкий, чувствительный. Как ты не поймёшь? - Сможет он всё. Если ты не будешь со своей музыкой в воспитание лезть, я из него хоть космонавта слеплю без всяких твоих музык. У него другие перспективы в голове должны быть. - Воспитание его, посмотрите вы! А ничего, что ты сам на работе с утра до вечера и я с Андрюшей занимаюсь! - Люда, мы вообще не об этом. И вообще он опять нас подслушивает!       Быков слышит, как разговор утих. Тихие шаги за дверью и шёпот прямо в дверной проём

«Ты, поганец, уже должен спать. Всегда нужно родителей подслушать. Не стыдно?»

      В горле пересохло, а коленки поджались. Задержав дыхание, он быстро шлёпает босыми ногами по линолеуму. Как можно быстрее. В свою комнату или в туалет? В туалет. Так шум получится оправдать. Он вбегает в ванную комнату и хлопает дверью.       Сбивчивое дыхание заполняет воздух и вынуждает закрыть рот рукой. Затем, когда его веки смыкаются, кажется, что время останавливается. Он ощущает, как тьма заполняет его сознание, и в этот момент всё теряет свои очертания. В этот миг нет ни звуков, ни запахов, только абсолютная тишина наполняет его разум.       Когда он открывает глаза вновь, он оказывается в совершенно другом пространстве. Коридор, полностью выполненный из стекла, где каждый шаг ощущается как по хрупкой поверхности. Этот сюрреалистичный лабиринт, отражая окружающую тьму, кажется бесконечным и непостижимым.       Дёрнув за ручку, Андрей понимает лишь одно. Заперто. Остаётся лишь шагнуть вперёд босыми ногами, чувствуя, как пальцы касаются следующего стеклянного сегмента, надеясь, что ничего не треснет. Он смотрит вниз и не видит ничего, кроме непроглядной черноты, где каждая мысль проваливается, теряясь в пространстве. Ни звука, ни света. Это место, похожее на бескрайний космос, не даёт ни малейшего намека на то, куда он ведёт. Поверхности кажутся безупречно ровными, а отражения в них искажают его облик, создавая иллюзию многократного отражения, от чего становится неуютно.       Каждый шаг приносит с собой лёгкую тряску — будто коридор сам пульсирует. Невыносимая тишина обостряет чувствительность рецепторов, и кажется, что каждая мельчайшая трещина в стекле может стать последней. Тени, танцующие на стеклянных стенах, усиливают атмосферу тревоги, как будто кто-то наблюдает за ним в полумраке. Воздух становится всё более угнетающим, и ему кажется, что некоторые другие существа скрываются в этой бездне, пристально следя за каждым его шагом.       Быков стремится двигаться быстрее, но каждый удар сердца лишь усиливает ощущение изоляции — он одинокий путешественник в этом запутанном, бездушном пространстве.       Шаги отдаются приглушёнными и тихими звуками, разбавляя мертвенную тишину. После пары развилок и неосознанных поворотов и за пределами его понимания, начинают доноситься знакомые голоса. Они мягко вплетаются в звуковую пустоту, тихие и неразборчивые, словно шёпоты, пробивающиеся сквозь мрак.       Сначала их не отличить от дыхания ветра — неясные и далёкие, они вызывают в памяти смутное ощущение неясной тревоги.

«Эти звуки становятся более настойчивыми…»

      Они будто зовут, требуют внимания, и чем больше пытаешься их уловить, тем больше они ускользают, словно призраки, теряющиеся в мокром замешательстве.       Каждый шаг отзывается в сердце тревогой, и теперь он уже не уверен, что это за голоса — знакомые или чуждые. С каждым поворотом коридора это ощущение нарастает, и внезапно вспыхнувшая паника заставляет мчаться вперёд.       Стеклянные стены искажённо отражают движения и его собственное лицо множество раз, а каждая тень кажется преследующей.       Беготня по лабиринту — попытка бежать от тех призрачных голосов, которые становятся более явными, но по-прежнему недоступными, слышимыми будто из-под толщи воды. Заботливо говорят что-то про вину, про ошибки. Это голос Насти или его матери или ничего из этого? Понять это Андрей не в силах.       Вдруг эти голоса заглушает звук пишущей ручки. Он укрепляется в голове, заставляя шагать к нему, чуть успокаиваясь. От того, какие эти короткие шуршащие звуки размеренные, голоса стушёвываются и уступают ему, будто он здесь главенствует.       Стоило ли удивляться тому, что это Фил сидит за стеклянной стеной? Он заполняет ворох бумаг, сосредоточенно и безотрывно. - Фил?...       Не услышал. Андрей успокаивается окончательно. Свет единственной лампы в этой тьме рассеян и тепло падает на стекла куба без входа и выхода, побуждая прижать к прозрачной стене обе ладони в желании коснуться.       Голос обретает привычную звучность и громкость, а пальцы легонько стучат по стеклу. - Филька, ты слышишь меня?       Опять нет ответа, но Андрей не сдаётся, настойчивее стуча по такой невидимой, но разделяющей их границе. - Ты меня игнорируешь, да? Ты не так понял, я не слежу за тобой… Прости меня. Хочешь я перестану? Я не посмотрю больше на тебя, только обрати на меня внимание сейчас… - сказав это Быков ведёт пальцами по стеклу, - хоть на секунду. Посмотри на меня. Я понял всё, я изменился. Ни единого грубого слова больше. Я обещаю, Кукушонок.       Он сам не заметил, как постукивания превратились в удары, но кажется, оба этого не слышат. Только когда на давление поверхность отвечает хрустом, Андрей останавливается на секунду, но подумав, продолжает крошить стекло, раздирая костяшки и пальцы с ладонями в кровь. - Давай я зайду, и мы поговорим? Понимаешь, я не могу больше сосредоточиться на остальных, если не вижу тебя. Пожалуйста, - подушечки пальцев отламывают прозрачную крошку, создавая себе проход в уютную клетку, - просто подожди секунду я почти… Я не сделаю тебе больно, обещаю.       Но когда в стекле образуется небольшая и едва просматриваемая дырка, Быков открывает глаза, лежа на своей кровати. Резкий выдох, взгляд на часы. 12:30. Пятница.

«Как проспалось?»

- Просто заткнись.