Под (твоим) контролем

Антон замечает не сразу. Хотя обычно ни одно, даже самое малейшее изменение в арсовом поведении не ускользает от его цепких и, возможно, слегка влюблённых глаз. Любые нотки раздражения, усталости или злости в голосе начальника — и вот Антон уже тут как тут, готовый приободрить отвлечённой беседой или принести кофе с пятью кубиками сахара. Нет, он серьёзно. Пять. И эта любовь к сладкому крайне противоречит «горькому» характеру Арсения. За два месяца работы у него секретарём Шастуну так и не удалось расколоть его прочную скорлупу. И это, наверное, нормально — рабочие отношения, конспирация и все дела, но... местами закрытость Попова действительно пугала. Антон ни разу не слышал, как тот смеётся. Или, например, как жалуется на плохую погоду и медленных кассиров. Не замечал ни единого пятнышка на его всегда безупречной одежде, ни одного выбившегося из причёски волоска. Он был слишком идеальным, настолько, что становилось жутко. И, если честно, Антон до безумия хотел узнать хоть что-нибудь про его остальную жизнь, про семью, любимую еду, фильмы, домашних животных, музыку, планы, да хоть про что-нибудь. Ведь всё, чем занимался Арсений на работе (помимо основной деятельности, вроде раздавания приказов и проверки отчётов) было чтение классических книг (Достоевский. Ремарк. Моэм. Сборники поэзии. Антон запомнил) в перерыве на обед (очередная полезная еда с обязательным присутсвием брокколи). Шастун цеплялся за всё что мог, но информации про начальника по-прежнему было совсем немного. Смотрел он редко, общался чисто на рабочие темы. М-да. Не такого Антон ожидал, когда проходил собеседование у высокого статного красавчика с бескрайним льдом в глазах. Шастун не знает, когда, как, и самое главное зачем эти чувства вообще появились, но они были, и оставалось это принять. Он натурально (или нет) млел, слушая глубокий баритон Попова, вдыхая его очередной дорогущий парфюм или касаясь самых кончиков пальцев при передаче бумаги — дыхание сбивалось, ладони потели, щёки заливались красным, и он спешил углубиться обратно в свои дела. Вот и, в принципе, всё их взаимодействие. Возвращаясь к истории — первый раз в этот день Антон понимает, что что-то не так, на собрании в честь окончания срока крупной сделки. Арсений хвалит сотрудников, подводит итоги, сравнивает новые показатели прибыли с прошлыми, а потом вдруг вздрагивает от тихой молнии за окном. Незаметно, сразу маскируя это неловкое движение, переключается на другую тему, но Антон прикусывает губу и щурится в удивлении. Попов скрестил ноги и сильнее вжался ладонями в бумажный лист, а голос на мгновение дрогнул. Конечно, никто ничего не замечает, но Антон сидит настороженно до самого конца и хмурит брови, когда Арсений заканчивает собрание раньше, не упомянув дальнешие перспективы с этой компанией, и мигом удаляется в свой кабинет. Гроза идёт с самого утра, рассекая спокойный летний день. Пока ещё спокойная и тихая, она погружает сотрудников в некий транс, позволяя сильнее углубиться в работу. К вечеру прогноз обещает ухудшится, и Шастун надеется, что успеет к тому времени добраться домой — излишне громкие звуки могут тоже напугать и отвлечь мужчину от вождения. Конечно, поведение Арсения могло измениться по разным факторам. Что-то заболело, вспомнил неприятную историю, или просто почувствовал дискомфорт. Поэтому Антон не задаёт лишних вопросов. В своём кабинете тот, вроде бы, слегка расслабляется, и Шаст старается не связывать это с тем, что окна здесь как минимум в три раза меньше, чем в общем зале. Арсений в привычном спокойствии опускается за стол, щёлкает мышкой, начинает печатать и сжимает губы тонкой трубочкой — одним словом, погружается в работу. Антон мысленно кивает и бесшумно удаляется в свой смежный кабинет. Спустя десять минут его просят сделать очередной кофе. День идёт своим чередом. На несколько часов Шастун полностью увлекается деловыми вопросами и ведёт активную переписку с потенциальными союзниками, поэтому практически не замечает течения времени. Он снимает наушники только в девятом часу и возвращается в реальность; первым делом замечает разбушевавшуюся погоду на улице. Дождь хлещет в окна ещё сильнее, разбиваясь о стекло стремительным потоком капель. Комнату освещает молния, и Антон встаёт, начиная складывать свои вещи, ведь по факту рабочий день уже подошёл к концу. Арсения в кабинете не оказывается, впрочем, как и его вещей, и это странно — обычно начальник всегда заходит попрощаться. Шаст пожимает плечами, берёт свой рюкзак, выключает свет и выходит. Офис уже пустует. Покинутые столы с их компьютерами и вещами создают особое сюрреалистическое ощущение в совокупности с приглушённым освещением; Антон двигается к выходу и вдруг видит, что дверь в туалет приоткрыта, а внутри горит свет. Но когда он замечает силуэт Арсения внутри, становится действительно не по себе. Он тихо заходит и сталкивается в зеркале с настороженным и даже испуганным взглядом слегка покрасневших глаз. Мужчина стоит у раковин, руками опираясь на мраморную поверхность; по лицу стекают остатки холодной воды. — Я думал, вы уже уехали, — глупо начинает Антон и подходит ближе. — Всё нормально? — Да, — Арсений смотрит на него странно, будто с немой надеждой и просьбой в глазах. — Там... Я не могу ехать домой. — О. Вы без машины? Я могу подвезти, — Шастун поначалу думает, что Арс пугается добираться домой в грозу на общественном транспорте, и это действительно жутко сейчас. — Дело не в этом, — он тяжело выдахает и выглядит ещё более озадаченным чем всегда. — Просто... Там же напряжение, ну, молнии всякие, и... — Но они не ударят в машину. Там, вон, на улице и транспорт ездит, и люди ходят. У нас же есть громоотводы, плюс молния не может ударить в городе, ведь... И тут он понимает. По излишне напряжённой спине, поднятым плечам, сжатым до побелевших костяшек пальцам. По ноткам беспомощности в голосе и странному побитому взгляду пронзительных синих глаз. Словно Антон — его последняя надежда, единственная нить спасения сейчас. По мокрым разводам на красных щеках и сильно закушенной, дрожащей нижней губе. Он же просто боится. Боится этой грозы. Так нервно сжимая края пиджака и переступая с ноги на ногу, что образ неприступного начальника рушится прямо на глазах. Так по-детски озирается вокруг, словно не зная, куда податься, где искать покой. Возможно, остальные бы не заметили, в целом Арсений выглядит даже презентабельно, но у Антона отличная наблюдательность. Особенно на этого человека. И это внезапное осознание переворачивает что-то внутри Антона верх ногами. Он никогда не видела Попова таким, но ситуация не вызывает насмешки или жалости; Шаст чувствует лишь сострадание и неконтролируемое желание помочь, остаться рядом, во что бы то ни стало. Если только Арсений ему позволит. — Давайте я подвезу вас. Пойдём, — он почти нежно обхватывает плечо и разворачивает мужчину к выходу. Арсений, вроде, не сопротивляется, что уже отлично; оказавшись ближе, Антон слышит сбитое, тяжёлое дыхание. Он невзначай держит руку на плече вплоть до самого лифта, а потом отпускает — это всё же несколько странно. Молчание наполнено неловкостью, но внутренне Шастун старается транслировать максимально положительную энергетику, стараясь хоть чуть-чуть расслабить Арса. Тот медлит, прежде чем покинуть здание — на улице бушует гром. Антон осторожно потдалкивает под лопатки и выходит следом. Зонтиков, конечно, ни у кого из них не оказывается, но машина стоит недалеко, поэтому Шаст бежит вперёд, а уже у дороги понимает, что Арсений не рядом с ним. Да, надо сказать, что за это время над городом слышится пара негромких молний; неужели, это его так напугало? Обернувшись, Антон не замечает мужчину сзади, спешно глядит по сторонам, а затем пулей несётся ко входу, когда видит в прозрачных дверях очертания знакомой чёрной одежды. Попов стоит спиной ко входу, обняв себя поперёк торса. В здании уже темно, и других людей не видно. Шастун осторожно подходит сзади, и в ту же секунду слышит напряжённое: — Антон, я вызову такси, ты можешь ехать. Его голос едва уловимо дрожит, одна рука тянется в карман за телефоном. Когда Шаст подходит ближе, то видит, что взглядом тот упёрся в простой чёрный экран, и тихо вздыхает, кладя большие ладони на плечи. Арсений дёргается от внезапного тёплого разряда по телу от касания, а позже — от мягкого голоса над самым ухом. — Эй, всё в порядке, ладно? Она не ударит в вас, это физически невозможно. — Молния била в людей. — беспрекословно отвечают ему, и Антон даже хочет усмехнуться: Арсений сейчас напоминает ему крайне насупленного ежа. — В полях, пустошах и деревнях — да, возможно, но уж точно не в городе, — он медленно касается пальцев и обхватывает часть ладони. Сначала ненавязчиво, давая возможность вырваться, а потом уже крепко, надёжно, сжимает чужую руку. Ладонь холодная и слегка влажная, в отличие от его собственной. — Она не ударит, я обещаю. Машина в двух шагах. А потом аккуратно ведёт к дверям, не выпуская ладони. На улице специально ускоряет темп и чувствует, как Арс сильнее сжимает пальцы; сам мягко поглаживает, напоминая об отстутствии опасности. Новые молнии пока что не обрушиваются на небе, отчего Попов немного расправляет плечи и начинает свободней дышать, хотя общая атмосфера по-прежнему держит в напряжении. В машине удаётся расслабиться чуть больше. Знакомый запах успокаивает, стены автомобиля всё же создают некую защиту и ощущение отчуждённости, а Антон рядом, как всегда, большой и комфортный. — Ну вот, тут нас точно никакие молнии не достанут, — размеренно говорит тот, параллельно включая печку и двигатеть. Арсений нехотя вспоминает о своей застигнутой врасплох слабости. Возможно, Шастун ничего и не понял, но в любом случае, стоило быстрее избавиться ото всех сомнений. Он ни за что не должен знать. Только не Шаст. — Антон, это просто... Я никогда подробно не изучал эту тему, а оказаться под электрическим разрядом, как-никак, не очено хочется, поэтому я слегка насторожился. Шастун замирает и переводит на него взгляд. Арсений... пытается оправдаться? Да? Зачем?.. Он вновь перекрыл себя руками, а дыхание стало очень тяжёлым; салон заполнился звуками двигателя и сильными ударами дождя. — Да, конечно. Я понимаю. Всё в порядке, — мягко отвечает Антон и выезжает с парковки. — И да... Можно пока на ты. Вне работы. Если тебе удобно. Шаст кивает и внутренне не сдерживает радость — это же очень большой прорыв! Возможно, после этого они станут хоть немного ближе? Во всяком случае, Антон бесконечно надеется на это. Во время поездки погода портится ещё сильнее. Всё небо затягивают непроглядные серые тучи, вокруг темнеет, ливень хлещет по тротуару, образуя огромные лужи, а молнии всё чаще и чаще освещают земную поверхность, отчего Арсений непроизвольно вздрагивает каждый раз. Он не может больше расслабиться и совсем не чувствует безопасности, просто стараясь отвлечься на звуки в машине, но получается это плохо, когда за окном бушует гроза. Создаётся впечатление, что там, за облаками, происходит какая-то другая, неземная, страшная жизнь, война, и когда её отголоски громом обрушиваются на улицы, сердце тревожно сжимается и начинает биться в ужасающем темпе. Арс крепко сжимает губы, пытается глубоко дышать и впивается ногтями в поверхность ладони; боль ненадолго отвлекает его от страха. Конечно, такое поведение не скрывается от всевидящих глаз Антона. Стараясь укрыться, мужчина совсем не замечает, как они успевают доехать до его дома. Но он медлит, не желая покидать машину, не желая оставаться одному. Одна только мысль об одиночестве в своей квартире во время грозы пугает не на шутку, учитывая масштабы непогоды сейчас. Арс даже готов отказаться от своей гордости и просить, лишь бы не утонуть в страхе. Желудок тревожно скручивается, и он всё же выдавливает из себя: — Антон, — обращается, боясь поднять взгляд, — в общем, ты можешь остаться у меня, если не хочешь домой ехать. Тут просто уже темно, и эта гроза... — Да, хорошо. Спасибо. Шастун паркуется, выключает двигатель и покидает машину вслед за Арсением, хотя тот и слегка медлит. Конечно, Антону было совсем несложно добраться до собственного дома. Он легко угадал в чужой фразе отчаянную просьбу, да и сам, если честно, не хотел оставлять Арсения одного в таком состоянии. Он только не мог понять, что за игру тот затеял. Почему просто не попросил остаться? Зачем скрывать это всё за маской смелости? Впрочем, пока что Шаст готов подыгрывать, что бы это для Арсения не значило. В подъезде холодно и сыро. Слегка намокшая одежда в некоторых местах липнет к коже, отчего по телу током бежит дрожь. Арс смотрит вниз, переступая с ноги на ногу, и этот образ вновь рушит привычное его восприятие — оказывается, даже у самых непоколебимых людей есть страхи. Но, возможно, сильнее чем грозы он боится признаться в этом? Становится интересно, почему. Хочется тут же развеять любые его сомнения и страхи, но Антон понимает, что это вряд ли возможно за одну ночь. Впрочем, он постарается сделать всё, чтобы Попов не боялся больше; хотя бы сегодня, но он должен быть рядом. Кстати, только на пути в квартиру Шастун задумывается непосредственно об этом. Они идут в его дом. Совершенно внезапно, а значит... там никого нет. Ну, либо они уехали, о чём Антон предпочитает не думать. Окружающая обстановка вдруг даёт понять, что даже его начальник, весь такой из себя идеальный, живёт в самом обычном месте со старыми лифтами и отвалившейся краской на стенах. Сама квартира тоже не становится потрясением. Конечно, обустроена она со всем изяществом, дорого и комфортно, но здесь нет зеркальных колон, золотых слитков и личного бассейна. А вот под ноги сразу прибегает котёнок. Совсем ещё маленький и чёрный, он ласково трётся о ногу хозяина, и тот опускается, чтобы нежно провести рукой по шёрстке. Амплуа закрытого и строгого начальника рушится окончательно. Котик жалобно мяукает, и Арсений начинает мягко шептать что-то себе под нос, отчего Антон только и может, что стоять в ступоре. Кажется, его зрачки приобрели форму сердец? Серьёзно, он никогда не смотрел ни на кого вот так. Жестокий и Великий Арсений Сергеевич внезапно оказался обычным человеком, который умеет улыбаться, любит кота и боится грозы. С ума сойти, на самом деле. Антону кажется, что земля под замёрзшими ногами качается, а затем он понимает, что пялится слишком долго. Попов смущённо отстраняется от котёнка, и чёрт, это лучшее, что можно вообще увидеть. Его впалые щёки покрылись тёмно-розовой краской, носик тревожно поджался, а длинные ресницы задрожали, ровно как и мелодичный голос: — Это Лýна. — Такая хорошая, — искренне тянет Шастун, снимая кроссовки, — можно погладить? — Конечно, только помой руки. Пожалуйста. Антон усмехается и удаляется в сторону ванной, а Попов направляется вдаль по коридору. Тёплая вода идеально согревает ладони, и только сейчас мужчина осознаёт, насколько за сегодня устал. В дверь забегает Луна, и Шаст осторожно берёт её на ручки — совсем маленькая, не больше пары месяцев — и прижимает к себе, поглаживая мягкую шёрстку. Да, пожалуй ему нравится у Арсения дома. С кухни слышится шум кипящего чайника, поэтому Антон опускает кошечку и идёт на звук. Арсений суетится у плиты, явно не зная, куда себя деть. Он не привык, что в доме находится ещё кто-то, а уж тем более перед Шастуном почему-то каждое действие кажется глупым и несуразным. Нужно собраться, ведь тот уже и так видел достаточно его слабостей сегодня... — Арс, расслабься, — мягко осаждает его Шастун, подходя ближе, — я не премьер министр. Иди помой руки, переоденься, это же твой дом в первую очередь. — Да... Спасибо, — Арсений останавливается, на секунду замирает около мучжины и удаляется в коридор. Антон нервным движением смахивает чёлку. Садится на кухонный диван, нежно гладит кошечку, пришедшую на его коленки. Ну и что ему делать с арсовой тревожностью теперь? Вроде и помочь хочется, и причина вполне ясна, но вслух до сих пор не озвучена. А было бы значительно проще. Не подойдёт ведь он к Арсению, пытаясь насильно впихнуть свою помощь? Попов явно не из тех людей, кто сам придёт за поддержкой, даже в случае крайней необходимости: у него всегда всё идеально и чётко, что называется «под контролем», и, конечно, любой страх попросту не может вписаться в подобную картину мира. Он ведь сильный. Он ведь начальник, он ведь мужчина, он ведь взрослый совсем уже... И в такие моменты Антону становится его чисто по-человечески жалко. Хочется помочь, хочется быть рядом, хочется показать, что Арсений достоин любви всегда, несмотря на любые слабости. Показать, что в его компании можно быть слабым. Но как к этому прийти? Как втолковать всё это такому замкнутому человечку всего за один вечер? Шастун не знал, оттого и сидел в ожидании, уставившись взглядом в одну точку. Луна мурчала под ласковыми поглаживаниями, а из коридора доносились всплески воды. Через пару минут в дверном проёме возник Попов, и сердце Антона ёкнуло. Арсений — такой домашний, в своей хлопковой длинной пижаме, с влажными прядями на лице — стоит перед ним сейчас. Без привычной укладки и «я-всегда-в-порядке» улыбки, с расслабленными плечами, неловко мнётся с ноги на ногу. Чудо. Очень хочется подойти, осторожно обвить руками предплечья, прижать к себе и никуда не выпускать. Спрятать от всего мира, хотя бы на одну ночь... — Антон, пойдём, — возвращает в реальность знакомый, слегка напряжённый голос, — я дам тебе вещи. Шаст осторожно опускает кота на пол и направляется вслед за Арсом. Его фигура кажется настолько маленькой сейчас, что создаётся давящее ощущение, будто Антон видит то, что никогда не должен был. Будто он вмешивается в чью-то далёкую, совершенно недоступную жизнь. Арсений замирает у шкафа; сейчас он выглядит чуть расслабленней, чем в офисе — всё-таки дома человек подсознательно отпускает контроль. Однако сипмтомы не унимаются до конца, Антон буквально на физическом уровне чувствует повисшую воздухе недосказанность и напряжение между ними. Не раскалённый ток, конечно, но что-то солёное, тяжёлое, прямо как раскаты грома за окном. Они тихие, но частые. Дождь по-прежнему неистово хлестает в окна, чуть ли не разбивая стекло, осыпается градом на землю, заставляя Арсения мелко дрожать. Его голос по-прежнему напряжённый, движения скованные, и Антону тяжело это осознавать. Отчего-то становится больно смотреть на страдания Арса; словно эти мучения происходят с какой-то твоей частью, с самим тобой. — Вот, возьми, пожа... — Арсений резко вскрикивает, дёргается и жмётся ближе; в окно ударяет особенно сильная молния, заставляя стёкла дрожать, а дыхание сбиться. Отчего-то внезпаный раскат выбивает почву из-под ног. Попов теряется и держится за единственную точку опоры перед собой — тёплую и живую. И только большая рука, опустившаяся на затылок, помогает заземлиться через несколько десятков секунд. Ткань рубашки вдруг ощущается особенно чётко, как жар тела и чужой-родной запах. Эти факторы помогают чуть успокоиться и в полной мере всё осознать. — Прости. Я просто... — он пытается отстраниться, но Антон держит крепко и при этом ненастойчиво; возможно, сам Арс не настолько сильно желает уйти от необходимых сейчас касаний. Необходимых, словно дыхание и биение тихого сердца. — Эй, всё в порядке, — мягким шёпотом раздаётся над ухом. Звук настолько родной и приятный, глубокий, что впору бы в нём раствориться, довериться беспрекословно, позволить тёплым рукам держать его, так близко и нежно, так трепетно, но он не может. Не может... Антон не поймёт. Станет лишь хуже. — Послушай, если тебе страшно... — Мне не страшно. — Обрубает резко и необдуманно. С железной уверенностью и подступающими к глазам слезами. Даже хочется, чтобы Шастун уточнил и всё-таки выяснил, так ли это на самом деле; отчего-то хочется довериться. Не хочется переживать эту грозу в одиночестве. Снова... Антон ведь никогда его ни в чём не обвинял. Не давил, не настаивал, не заставлял оправдываться или грустить. Он приносил кофе, помогал с отчётами, всеми силами старался поддержать разговор, смеялся с тихих шуток так ярко и заразительно, что всё нутро замирало и во внимании устремлялось к нему. Антон поражал своей чувствительностью, и, на удивление, Арсений никогда не чувствовал себя ущербным и каким-то неправильным в этой компании. Он сам был закрытым, сосредоточенным, просто не привык выливать свои эмоции наружу, а Антон — как раз наоборот, и это в нём цепляло. Тонкими окольцованными пальцами крепко вцепилось в замёрзшее сердце и однажды отказалось отпускать. Совсем. Поэтому, если слово «доверие» в принципе являлось запретным и горело ярко-красными вспышками, то «доверие к Антону» уже звучало чуть лучше и имело близкий к жёлтому цвет. Мысли немного отвлекают, а живое тело рядом нехило так расслабляет. Антон всё это время стоит рядом, широко и медленно гладит по напряжённой спине, шумно дышит на ухо и в целом кажется синонимом спокойствия в эти чудовищные минуты. Арсений в мгновение осознаёт, как же сильно ему не хватает вот такого Антона: по утрам, в грозу, в принципе. Иногда так нужно ощутить себя маленьким, передать вездесущий контроль в чужие руки и отвлечься от резких вспышек за окном. Дальше, кстати, следует ещё одна. Громом сотрясает комнату, обрушивается сверху на острые плечи и на контрасте спокойствия ощущается особенно страшной, вызывая почти истерический вскрик. Арс не может вдохнуть, продолжает цепляться за Антона, но чувствует что-то не то, воздуха катастрофически не хватает, и все очертания перед глазами расходятся рябью; ноги слабеют и подгибаются, словно вата. Кажется, по щеке бежит горячая слеза, но за этим следить Попов уже просто не в силах. Он только жмётся к горячей груди, до боли стискивая в руках чужую рубашку, и ощущает, как его поднимают вверх и куда-то несут. — Тихо, тихо, ч-ш-ш, — знакомый тембр медленно шепчет на ухо, — пойдём присядем. Антон крепко держит его, подходит к кровати, садится и опускает трясущегося вдоль и поперёк Арса на свои колени. Глубоко дышит сам, нежно ведёт ладонями вдоль спинки, огибает плечи, расслабляет поглаживаниями шею и мягко зарывается пальцами в шелковистые волосы; склоняет голову и губами устраивается на макушке, пытаясь скрыть Арса в защитной позе. Молнии не затихают, а лишь сильнее продолжают разгонять страх по венам. Хоть Арсений и чувствует себя относительно неплохо, будучи укрытым в тёплых руках со всех сторон, это не помогает до конца расслабиться. Он изо всех сил старается вернуть самообладание, но последние крупицы смелости рассеиваются по воздуху, расстворяясь в напряжении бушующей стихии. Оставив жалкие попытки контроля, Арс просто всхлипывает в чужую рубашку, позволяя горячим слезам потоком стекать вниз, собираясь у подбородка. Любимый запах — единственное, что помогало не потеряться в давящей тревоге окончательно, но в остальном, с каждой секундой он чувствовал себя лишь хуже. Антон ласково обхватывает его лицо, пальцами ведёт по скулам и осторожно стирает прозрачные дорожки слёз. Их место сразу сменяется новыми, и Арсений стыдливо опускает голову, боясь столкнуться с насмешливым, а того и осуждающим взглядом столь тёплых зелёных глаз. Наверное, он бы просто не выдержал и сломался в ту же секунду. — Ты в безопасности здесь, — к счастью, шепчет тот, затыкая противный рой сомнений. — Всё хорошо. — В к-коридор, — надорванно просит Арс после очередного раската. Здесь слишком громко, слишком страшно, слишком темно и беспокойно. — Пожалуйста. — Хочешь выйти? Пойдём, давай попробуем, — слегка удивляется Шастун, но тем не менее осторожно поднимает Арсения. Крепко держит за талию, опускает на пол и, убедившись, что тот ровно стоит на ногах, пусть и таких дрожащих, ведёт к выходу из комнаты. В коридоре чуть отпускает. Воздух кажется более разряженным и доступным. Антон включает свет, закрывает дверь и отводит к стене, вновь обнимая Попова. Он кладёт ладонь на затылок, прижимает к себе и медленно перебирает короткие пряди. Кошечка выбегает вслед за ними, подсознательно чувствуя эмоции хозяина, и ложится в углу, наблюдая за процессом. — Вот так, котёнок, тише. Здесь ничего тебе не угрожает, правда? — ласково спрашивает он, мягко укачивая в объятиях Арса. Ушная раковина горит от дыхания сверху, и Арсений потиху отходит от своей тревоги. А затем вдруг понимает, что в принципе только что произошло. Он расплакался перед Антоном. Вхслипывал, терялся, трясся и дрожал, как последняя шавка. Позволил глупому страху взять верх над собой. Осознание обрушивается на плечи камнями, ломая что-то очень хрупкое внутри. Хочется отстраниться, оттолкнуть от себя эти чертовски тёплые руки — разве он заслужил эту нежность сейчас? — вернуть себе привычный замкнутый облик и сделать вид, что не было ничего. Но с другой стороны... Хочется впервые побыть слабым. Хотя бы на пару минут. Забыть, что такое контроль и ответственность и просто обмякнуть, сидя на чужих коленях. Знать, что тебя поймают в любом случае. Безысходные всхлипы раздирают горло, солёный ком перекрывает дыхание и натурально душит; Арс резко вырывается из объятий, поворачивается спиной, делает робкий шаг вперёд и замирает, прижав ладони к лицу. Ему некуда здесь идти. Силы строить из тебя непробиваемого мужчину заканчиваются до последней капли, он сдаётся и плачет. Громко и задушенно всхлипывает в собственные ладони, борясь с желанием закричать. На плечи почти невесомо опускаются горячие руки, но от успокаивающих поглаживаний становится только хуже — они словно лишний раз напоминают о собственной никчёмности и нужде в утешениях. — Солнышко, — сзади осторожно прижимается высокое тело, и Арсению становится резко хорошо от того, какой он в таком положении маленький. — Чш-чш-чш, я рядом, идём сюда. Дыхание становится чуть спокойней, и Арс разворчаивается в объятиях, снова прижимаясь к широкой груди. Антон вздыхает со снисходительной усталостью и опускается перед ним на корточки, не выпуская из рук дрожащие пальцы. Взгляд пронзает насквозь, и Арсению становится некомфортно от того сочувствия, которое вкладывает в жесты Шастун. Разводы от слёз всё ещё не высохли, губы наверняка позорно трясутся, и он совершенно не хочет думать о том, как выглядит сейчас в глазах Антона. Но тот лишь продолжает успокаивать, и теперь поддерживающе перекладывает руки на талию, ведёт вверх, оглаживая впалый живот неспешными действиями. По телу бегут мурашки, и мужчина отворачивает голову. — Ну расскажи мне, что случилось, маленький, — нежно спрашивает он, и Арсению хочется в голос заскулить от того, как прекрасно и правильно это звучит. — То, что ты грозы боишься — это я понял. Ты из-за этого так распереживался, да? — Н-наверное, — он запрокидывает голову и давится слезами, ведь такая искренность попросту сражает наповал. А затем, неожиданно для самого себя, начинает: — Прости, прости меня, пожалуйста! — Боже мой, котик, — Антон осторожно поднимается, притягивает к себе и мягко укачивает. — Всё-всё-всё, вот так, ты умничка. Иногда так бывает... — Прости... — он безутешно всхлипывает в одежду, а голова уже готова расколоться от боли и давления. — Ты ни в чём не виноват, мой хороший. Всё в порядке, сейчас просто поплачь, Арсюш. Плачь, сколько сможешь, а потом тебе обязательно станет легче. — П-просто я в детстве... — сквозь пелену слёз зачем-то тянет Арс, спустя пару минут горьких рыданий на чужом плече. Но вдруг замолкает и дальше не может продолжить. — Да, Арсюш, что такое? — ласково интересуется Антон и гладит по спине. — Ну, солнышко моё? — Мне запрещали б-бояться и... — голос стал тихим и совсем неуверенным, — мы жили в доме тогда, и... я п-плакал всегда в грозу, а меня выгоняли на улицу, закрывали дверь... И-и я в подвале прятался, там было так гром-ко и страшно, и... — Тише, кроха, ч-ш-ш, не вспоминай. Не нужно. Сейчас здесь только я, никто тебя никуда не выгонит, — он опускает голову на плечо и проводит пальцами по влажным щекам; мягко целует в висок, желая создать максимально безопасную обстановку для Арса хотя бы сегодня. — Мы же в крепком и надёжном здании, гроза сюда не проберётся. А плакать — это нормально. Это абсолютно естественная реацкия организма на стресс, не переживай из-за слёзок, хорошо? Арсений тихо соглашается, выдыхая в чужую горячую шею. Антона вокруг становится слишком много, и Арс чувствует себя слишком хорошо из-за этого. Он понимает, что после этой ночи вряд ли сможет держать себя в руках на работе; сближение с Шастуном теперь попросту неминуемо, и, кажется, без него станет совсем худо. Попов так не хочет об этом думать, но... уже завтра всё будет по-другому. Всё должно быть по-другому. Однако чувствовать себя столь маленьким, любимым и защищённым рядом с Антоном так хорошо, так правильно и необходимо, что хочется любыми способами задержатся с ним подольше. Желательно, навсегда. — Антон, а-а... ты же останешься? — плаксиво спрашивает он, стараясь сильнее вжаться в мягкую хватку чужих рук. Совсем он рядом с Шастуном расклеился... — А куда я могу уйти, золото? — слегка насмешливо тянут в ответ, словно общаясь с ребёнком. «Ну и правильно, — разливается шёпот в мыслях Антона, — с маленьким и напуганным ребёнком». — Конечно, останусь с тобой. Арсений немного отстраняется и затуманенным взглядом упирается в грудь. Раздумывает что-то. Такое положение Антон давно выучил, наблюдая за Арсом на работе — кнопочный нос напряжённо сжимается, а губы размыкаются; глаза блуждают по комнате. Попов стискивает пальцы на чужих плечах, делает вдох, и спрашивает еле слышно: — Почему ты такой... я не знаю, ну... такой... аккуратный? — шёпот моментально тает в воздухе, но Антон успевает распознать и запустить в самое сердце, уже насквозь пропитанное знакомым голосом. В поисках ответа на вопрос, Шаст понимает внезапно — вот же она, причина его аккуратности и нежности. Стоит напротив, вяло протирая мокрые от слёз глазки. Такой неземной, красивый, стойкий, маленький и растерянный, что выпускать из объятий совсем-совсем не хочется. Никуда Арсения не хочется выпускать. Носить в кармашке, кормить, любить, умывать, целовать — да и только. Разум цепляется за последнюю мысль, и она начинает яркими вспышками биться в голове, вдруг вытесняя всё — вообще всё — остальное. Поэтому Антон осторожно убирает арсовы руки от его же личика, стирает разводы тыльной стороной ладони, кладёт пальцы на подбородок и мягко тянет вверх. Их взгляды сцепляются друг с другом. Слипшиеся чёрные ресницы очаровательно подрагивают, так идеально оттеняя свет хрустальных глаз, что сдерживать себя совсем не остаётся сил. Да и причин, в общем-то, тоже. — Можно я... — большим пальцем ведёт по нижней губе, поражаясь их мягкости и раскрытости. Тёплое дыхание обдувает нос, и слова в миг теряют смысл, рассыпаясь на мелкие звёзды. Арсений касается первым, оголтело прижавшись к родному торсу, обвивает руками шею и слепо тычется в самые губы; сквозь домашнюю футболку Антон слышит сумасшедшее биение его сердца, и окончательно убеждается в правильности происходящего. Не он один так ждал, не он один хотел, мечтал, проклинал, возносил, наблюдал и взрывался от малейших касаний. Не он один любил. Эта мысль становится точкой, что открывает новые горизонты и разом прерывает сковывающую цепь сомнений. Антон сминает податливые губы, зарываясь ладонью в волосы, и чувствует себя абсолютно счастливым, дорвавшимся, таким свободным, раскованным, любящим, что готов Арсению золотые горы теперь обещать, готовить завтраки, на руках носить до постели, бесконечно обнимать, ценить и поддерживать его. Потому что иначе быть не может. — Ты нужен мне, — отстранившись и запыхавшись, быстро признаётся Арс, — очень нужен, пожалуйста, не уходи. Антону кажется, что его лицо норовит треснуть. Раскрасневшиеся губы напротив выглядят так очаровательно, а краска заполняет всю поверхность щёк, пробираясь выше, к самым ушкам; глаза растерянно горят. Шаст прикрывает глаза, прижимается к кончику носа, и ласково ведёт пальчиком вдоль скулы, не переставая гладить лицо. — Ну что-о? — смущённо тянет Арс и смеётся, вновь оказываясь притянутым в объятия. Он заметно расслабляется и теперь может полностью отдаться крепким рукам. — Ничего, — с сияющей улыбкой отвечают ему, — ты красивый. Самый прекрасный мальчик. Я никогда-никогда тебя не оставлю, Арс. Они стоят пару минут, привыкая к новому будоражащему чувству. Усталость давит на плечи, и вскоре Шастун нехотя отрывается, ведёт Арсения за собой на кухню и наливает в чашку прохладной воды. — Давай, осторожно, маленькими глоточками, — просит Антон, устроившись за чужой спиной. Арсений пьёт воду, обхватив кружку обеими руками; по телу разливается успокаивающая волна прохлады, и на душе становится немного легче. — Пойдём в спальню? На секунду Арс замирает, вновь ощущая предупреждающий укол ужаса под кожей. Возвращаться в ту страшную комнату не хочется, особенно после тихих мгновений здесь. Окна на кухне ведь совсем небольшие, а в коридоре их нет вовсе, и хотя гроза уже, вроде бы, унялась, сомнения по-прежнему терзали разум. — Т-там... — Не нужно бояться, — мягко подхватывает Антон. — Я же буду с тобой и отвлеку от этих молний. Я понимаю, что они вызывают не самые приятные воспоминания, но давай мы попробуем переключиться на что-нибудь? Посмотрим фильм, хочешь? Я просто обниму тебя, и никакой угрозы не будет. Робко согласившись, Арс направился к спальне. Повыключав везде свет, на пороге комнаты Антон взял Арсения за руку, зажёг светильник у кровати, прикрыл дверь и забрался в комок одеял. — Ну вот, смотри, как здесь уютно, — мягко протянул он. Попов залез к нему под бок, сразу оказавшись окутанным тёплым коконом из рук и одеял, счастливо улыбнулся и уткнулся носиком в чужую шею, вдыхая солоноватый запах. Луна тоже вернулась в комнату, прыгнула на кровать, мягко устроилась на коленях Арсения и стала мурчать. Мужчина положил ладонь ей на спинку. Антон включил что-то на телевизоре, но сознание уже уплывало далеко: мужчина слишком утомился за сегодня. Такой большой и надёжный Шастун рядом прочно заземлял и больше не давал потеряться среди своих пагубных мыслей, рядом с ним он впервые чувствовал себя полностью защищённым и важным. Горячая рука гладила плечо, губы мягко водили по шее, приглушённые голоса героев фильма баюкали встревоженный разум, и только редкий стук капель об оконное стекло таил в себе отголоски ужасающей грозы, унося их всё дальше и дальше с каждой спокойной секундой. Заметив тихое сопение у себя под носом, Антон выключил фильм, подхватил спящего Арса на руки, уложил на бок и сам опустился позади. Обвил длинными руками совсем крохотное и беззащитное тело, прижался близко-близко, устроился носом в макушке, обхватил сухую ладошку и блаженно прикрыл глаза, ограждая Арсения от всего остального мира. Густые облака рассеивались, уступая сияющим звёздам законное место на тёмном небосводе в эту ночь.