О ценности и пешках

Развороченные струны, местами имеющая дыры, некогда целая, деревянная поверхность... Федор понятия не имел, сколько он простоял в комнате с этим раздражающе-ярким, фиолетовым освещением, ровно как и не знал, сколько еще ему предстоит находится во власти бушующих внутри него эмоций. Переведя взгляд на Кацуру, он приподнял уголки губ в, как ему казалось, уже привычной для его жертв улыбке. Быть может, к его словам, что они с Дазаем похожи, можно было отнести и привычку прятать за улыбкой весьма неприглядную правду? В таком случае, если судить по напуганному взгляду Шосаку, ему вряд ли удалось скрыть лихорадочный блеск своих глаз. — Снова? Нарочито безучастный голос со стороны двери заставил заволноваться сидящего в стороне и все еще связанного подрывника, но отнюдь не того, к кому был обращен сам вопрос. Окинув взглядом разбитую виолончель, незванный гость неспешно прошел к своему неофициальному боссу. — Нет, серьезно. — вопреки сказанному, с губ юноши все таки сорвался слабый смешок. — В прошлый раз, у Эйса, тебе под такую вспышку гнева попали практически все его подчиненные, а сейчас... Заметив, как Федор поморщился, Чуя моментально посерьезнел. Только сейчас он опустил взгляд, приметив его кровоточащие ладони, что впоследствии и стало тем, что вынудило рыжеволосого мафиози покачать головой и, скрывая беспокойство, выдать почти привычное и в той же степени небезопасное: — Вот дурак... С момента, когда они увиделись в первый раз, прошел ровно месяц. Тогда, будучи на корабле по приказу босса, Чуя ожидал чего угодно — засады Крыс, какого-нибудь подкупленного слуги, что в теории мог помочь Федору выбраться... Но вовсе не того, что он увидел в итоге. Повешенный Эйс, один мертвый мальчишка и, в заключение, сам Достоевский. Не скованный или связанный, как ожидал член исполнительного комитета, а вполне себе свободный и даже приодетый. Стоило отметить — отнюдь не в смирительную рубашку, в которой, если доверять отчету, его доставили Портовым. Тогда у Чуи не было сомнений в том, что глава Крыс не покинет это судно живым. Не было до тех пор... Пока этот человек с ним не заговорил. Отогнав наваждение, юноша усадил обладателя аметистовых глаз на то же место, на каком тот еще совсем недавно играл на уже упомянутом инструменте. — Если так хотел выпустить пар, то выбрал бы этого мальчишку, что ли... — раздосадованно цыкнув, он встретился взглядом с явно, казалось бы, не настроенным на диалог собеседником.— Или... Мафиози прищурился. Ничего не выражающее лицо вгоняло в напряжение, невольно вынуждая припомнить, как с момента присоединения Чуи к Крысам, Федор то и дело упоминал о своем сходстве с человеком, который испортил Чуе если не жизнь, то значительную часть его нервной системы. — На сей раз ты это специально?... Нарочно выводишь на эмоции, как это делал он. Его голос почти ожидаемо надломился — Достоевский предполагал, что так происходит почти всегда, когда чувства берут над ним верх. — Нет. Тихий голос с заметной хрипотцой — результат затянувшегося молчания — отдавал вовсе не ожидаемой злостью и даже не злорадством над способностью Чуи сопереживать всем, кто так или иначе ассоциировался у него с таким, казалось бы, незнакомым для Федора словом, как «товарищ». Напротив — вслед за этим словом последовала улыбка. Незнакомая, почти робкая, она тронула бледные губы худощавого человека, которого почти каждая преступная пешка этого города знала как дьявола. — Я просто знал, что, как только я дам знать о своем местоположении, ты ко мне придешь. — Знал, значит... Почувствовав, как юноша пытается пошевелить все еще кровоточащими пальцами, Чуя поудобнее и с не ускользнувшей от Федора аккуратностью перехватил его руку. Пожалуй, для Достоевского это было лучшим доказательством собственной правоты. — Ты расстроен? Накахара фыркнул, как если бы услышал не вопрос, а личное оскорбление. — Не говори со мной, как с одним из своих фанатиков, Федор. Я не... Продолжить он так и не решился, только сосредоточил взгляд на кровоточащих ссадинах, словно в очередной раз его мысли обрушились на него порицанием за слишком бурную, незапланированную реакцию, за очевидно опрометчивый приход сюда, за собственную, чуть ли не собачью преданность каждому, кто... Кто что? Кто просто пальчиком поманит, как когда-то без всякого стеснения выразился перед их тогда еще общими подчиненными Осаму? Глава Крыс, тем временем, продолжал. — Судя по обуревающим тебя чувствам, ты до сих пор так и не понял... — Не понял что? Федор вдруг усмехнулся, как если бы наблюдал не за переживаниями своего подчиненного, а за чем-то столь же забавным, как бегающий за резиновым мячиком щенок. «А ведь и правда...» — мысленно отмечал он. Мячик — как осознание собственной ценности — неизменно отскакивал от Накахары, как бы близко тот иной раз не подбирался. Вероятно, именно поэтому он принимался искать и видеть ценность как раз в тех, кто по той или иной причине поддерживал с ним рабочие или дружеские связи. «Дурная привычка, однако же...» — с некоторой рассеянностью продолжил размышлять Достоевский, на сей раз как будто обращаясь к тому, кого Накахара без преувеличения предал. Даже иронично, если учесть, как сам Огай получил свое место лидера. — «Как можно этого не заметить? Как вообще возможно пренебрегать человеком, располагающим не только полезным даром, но и по настоящему поразительной способностью к привязанности? Оцени его по достоинству, общайся на равных и вот, как результат, в твоих руках окажется не просто одноразовая, а во всех смыслах незаменимая пешка» — Напрасно ты чувствуешь за себя стыд. — проведя пальцами второй, относительно здоровой руки по подбородку юноши, русский Дьявол ощутимо усилил хватку, видя, как тот пытается отвести раздасодованный и, в той же степени преисполненный верностью, взгляд. — Ты - просто сокровище, Чуя Накахара. На сей раз боль в руках стала совсем нестерпимой, но даже так Федор еще долго не отпускал чужого лица, пока наконец не увидел желаемое — попытку поверить. Желание взглянуть на себя глазами того, кто тогда, на роковом судне, первый за всю жизнь Накахары решил предложить ему ни что иное, как свободу. Свободу от необходимости наблюдать смерть тех, за кого его ставили в ответе, от постоянных столкновений с бывшим напарником и, в конце концов, от шанса быть убитым очередным приказом Мори, когда тот счел бы, что он, Накахара, по какой-то причине ему больше не выгоден. Да, иначе как свободой, это не назовешь, однако... Было еще кое что, о чем Чуя, возможно, все еще не догадывался. Безусловно, он легко привязывался к людям, но куда легче этим людям удавалось пользоваться, прогибать и подстраивать его под себя, словно речь, как неоднократно упоминал ненавистный им Дазай, действительно шла о собаке. Но... На его нынешнее счастье Федор намеревался оказаться тем, о привязанности к кому, пусть и в несколько непривычном смысле, Накахаре больше никогда не придется жалеть.