Впусти меня

      Он сидит здесь, кажется уже вечность. Этот пруд, старая деревянная скамейка, дощатый помост. Они не меняются…       В этот уголок парка практически никогда никто не приходит, разве что редкие рыбаки. Не с целью улова, а чтобы убить время. В этом пруду отродясь ничего не водилось.       Сезоны меняются, а золотые и красные листья окружающих водоем деревьев уступают место инею на голых ветках. А затем, все так же циклично, на каждой из них просыпается жизнь.       И вроде все идет своим чередом. Вот только эта стабильность, вся эта запрограммированная упорядоченность делает только хуже. Не миру. Ему. Чимин в нее не вписывается. Он не живет вот уже который год. Он выживает. Разве можно назвать это жизнью. Внутри стабильно пусто и холодно. Там, наверное, никогда ничего и не было. Бесчувственный, равнодушный, потерянный, что-то ищет, но никак не обретет, не найдет нужную тропинку. Иногда, кажется, что тоска вот-вот затопит, выплеснется через край, перестанет сидеть противным комом в горле и под ребрами, постоянно ноя и зудя, так, что хочется ногтями разодрать кожу, добраться до нее и вырвать вместе с сердцем.       Но Пак Чимин слаб, он этого не делает. Он просто приходит на этот берег вот уже столько времени… А действительно, сколько? День, неделю, месяц? Может год? Ничего не меняется. Та же лавка, деревянный помост, деревья, пруд.       Он, словно в тумане, поднимается со скамьи и идет к воде. Всегда так делает. Дощатый помост уходит от берега в воду. Чимин подходит к самому краю, опускается на корточки и руку к воде тянет. Он видит свое отражение, пробует всмотреться в глаза, что-то увидеть там, найти. Может еще есть хоть капля надежды. Там внутри, глубоко скрытое за всем тем отчаянием и безнадежностью. Он склоняется к самой воде. Ему мерещится, что что-то промелькнуло там, на дне темных зрачков. Еще мгновение и он ухватится за него, вытянет наружу, обретет, наконец.       — Эй, парень! Если решил утопиться, то здесь не самое подходящее место. Тут воды по колено, — Чимина грубо хватают за плечо и резко дергают назад, отчего он теряет равновесие и падает на настил, больно ударяясь копчиком. — Ты, что это удумал.       Чимин моргает пару раз, словно из транса выходит. Над ним возвышается парень, смотрит строго, даже возмущенно. Он одет в серый спортивный костюм, а на голове велосипедный шлем. «Наверное, мимо проезжал» — думает Пак, все так же сидя на досках. А велосипедист, словно опомнившись, протягивает ему руку, намекая на помощь. Чимин смотрит на большую и крепкую ладонь с длинными пальцами и, помедлив секунду, вкладывает в нее свою. Она крошечной кажется. Поднявшись на ноги, парень отряхивается и потирает ушибленное место. Ему немного неловко, от того, что его приняли за суицидника. Он ведь не такой. У него духу не хватит.       — Нет, что вы! Я просто засмотрелся на отражение. Спасибо, — Он, наконец, находит в себе силы поднять взгляд и посмотреть в лицо напротив, хотя для этого и приходится задрать голову. Собеседник на голову выше. — Я пойду, — разворачивается на пятках и быстро двигается по направлению прочь от пруда.       Он не замечает странный взгляд велосипедиста за своей спиной, не видит, как интерес загорается в шоколадных глазах, и как тот, словно приняв важное решение, кивает сам себе, а затем, развернувшись, забирает велосипед и так же покидает это место.       Два дня. Сорок восемь часов наедине с собой и своими мыслями. Две тысячи восемьсот восемьдесят мучительных минут. Ровно столько Пак не выходит из квартиры, где темные шторы не пропускают свет. Он узнает время только по старым настенным часам, ход которых эхом отзывается в пустой комнате. Здесь нет ничего. Только старый диван и человек на нем, окутанный пустотой и уже прекративший попытки бороться с тем, что внутри. Приняв это, он принял себя. Одиночество не всегда результат чьих-то действий. Иногда это осознанный выбор, попытка оградить другого от себя и своего яда, что травит не только тебя, но и того кто рядом. Зачем становиться убийцей? Можно просто не искать жертву, добровольно разрядить пистолет и отложить в сторону нож.       Сегодня в груди зудит сильнее, желание выдрать это из себя становится особенно невыносимым. А это значит, что пора выходить. Чимин не боится общества, его не пугают машины, люди, окружающий мир. Он не чувствует по отношению к ним ничего. Он безразличен к их ежедневным заботам. Его волнует только их безопасность. От него самого. Для них он опасен.       Ноги сами приводят его к старой скамейке у пруда. День жаркий, а вода дарит немного прохлады. Парень сегодня сразу спускается к воде и, сняв обувь, опускает в нее босые ноги. Мысли невольно возвращаются к прошлому разу. Тогда он поспешил уйти. Но лицо незнакомца запомнил. А еще запомнил теплую большую ладонь с такими длинными пальцами. Она могла бы дать надежду, поддержку. Крепко взять его за маленькую руку и вывести из мрака, туда на свет. Вот только его, Чимина, рука посильнее будет. Это она затащит во мрак, сделает хозяина убийцей и палачом.       И снова этот зуд, что не вредит, вроде, но ужасно раздражает. Пак тянется к груди и трет сквозь ткань черного худи в районе сердца. Чувствует, как-то мерно бьется под кожей.       — Привет. Ты снова будешь нырять? — тихий голос раздается совсем рядом, почти у самого уха, а дыхание опаляет кожу, отчего Чимин вздрагивает. — Прости, не хотел напугать. Можно присяду? — и после утвердительного кивка опускается на доски, подгибая колени и уложив на них руки.       Чимин, невольно, осматривает парня. Статный, с приятными чертами лица, даже красивый. Он жмурит свои драконьи глаза от солнца и улыбается, от чего на щеках появляются ямочки. Сегодня он в простых джинсах и футболке и Пак проводит взглядом по мускулистым рукам.       — Я не представился в прошлый раз. Ким Намджун, — протягивает ладонь снова для рукопожатия. — А тебя как зовут?       — Чимин… Пак Чимин, — игнорирует руку и снова отворачивается к воде. Ему бы сейчас встать и уйти, не искать жертву, отложить нож, не убивать. Но он сидит и просто вглядывается в водную гладь.       — Ты часто сюда ходишь? — Намджун с интересом вглядывается в его лицо, полностью проигнорировав показательно невежливое поведение. — Я вот периодически прихожу сюда, просто посидеть, или катаюсь на велосипеде. Недавно переехал в этот район.       «Зачем? Зачем ты говоришь со мной? Почему просто не пройдешь мимо? Зачем сам идешь в руки к тому, кто тебя уничтожит? Я ведь так стараюсь. Я сам выбрал быть единственной своей жертвой. А тут ты…и я боюсь сорваться. Зачем?» — Пак переводит взгляд на Кима и пристально всматривается в его глаза. В них жизнь. Они искрятся, словно внутри у этого человека фейерверки. Словно он и, правда, по-настоящему счастлив.       — Я прихожу сюда, чтобы побыть одному, — Знает что грубит, но по-другому не может. Нужно отогнать Намджуна от себя. Чтобы та жизнь во взгляде не потухла, чтобы его пустота не поглотила ее.       — Да, здесь тихо и спокойно, — Грубость снова игнорят. — Я вот тоже люблю побить на природе один. Тогда мысли можно в порядок привести. На работе слишком шумно. Я воспитатель в детском саду. Там покоя нет никогда. Но я не жалуюсь, мне нравится возится с детьми. А ты? Чем ты занимаешься, когда не сидишь здесь в одиночестве? — тараторит, не переставая Намджун.       Чимин пытается не слушать его. Он пробует дистанцироваться, уйти в себя, снова оказаться в своих мыслях, но человек рядом не позволяет этого сделать. Чимин не слышит больше себя, его мозг полностью занимает другой голос. Он не громкий, ровный, приятный. Чем-то похож на голос дедушки, что в детстве перед сном читал ему сказки обо всем на свете. И Пак вслушивается в него, впускает в себя глубже, куда-то под кожу.       Кажется, Кима совсем не беспокоит, что ему не отвечают. Он рассказывает истории из жизни, периодически спрашивая что-то у Чимина, а когда тот по-прежнему молчит и лишь смотрит иногда на него, то начинает новый рассказ. Они сидят так почти до сумерек. Когда закатное солнце уже готово скрыться за горизонтом, Пак поднимается на ноги, а Намджун следом.       — Мне пора, — Чимин собирается уйти, но его хватают за руку. Он не отдергивает ее, оставив в большой и теплой ладони.       — Ты придешь завтра? — с надеждой смотрят в темные глаза. — Мы можем встретиться еще раз?       Чимин не понимает, зачем это Киму, а еще сам себе удивляется, когда неуверенно кивает. Руку отпускают и снова улыбаются очаровательно и сообщают, что будут ждать здесь ровно в три, после работы.       В этот вечер парень впервые не слышит цоканье старых часов на стене. В груди снова скребется чувство, однако, не так и не такое, как раньше. И засыпает он… Он, просто впервые за долгое время засыпает. Без сновидений и до утра. А проснувшись, решает для себя одну важную вещь.       Три часа дня. Намджун сидит на старой скамейке и держит в руках два стаканчика с кофе. Он ждет. Чего именно, сам не знает. Возможно, что парнишка, который уже длительное время занимает его мысли все же придет.       Намджун увидел его впервые еще в конце зимы. Парень сидел на этом же месте и был настолько поглощен своими мыслями, что не замечал ничего вокруг. Тогда Ким так и не подошел к нему. Вместо этого он стал часто ходить через этот парк мимо пруда на работу и с работы, хотя, по центральной алее было бы быстрее. Он заметил, что Чимин приходил не каждый день и определенной системности не придерживался, поэтому стал еще и свой маршрут велосипедных прогулок заканчивать возле удаленного пруда. Если бы его подловили, то точно обвинили бы в сталкерстве. Если бы парень вообще обращал на него внимание. Тот, казалось, настолько окунулся в себя, что даже взгляд был пуст. Там не было ничего живого. Выжженная земля, одиночество и тоска. Ким такого не видел еще. Чем дольше он наблюдал за Паком, тем отчаяннее хотел поговорить с парнем, узнать, кто его довел до такого состояния. Кто был настолько жесток, что сломал хрупкое сознание и поселил там тьму. В день знакомства Намджун действительно решил, что паренек собирается свести счеты с жизнью и бросился к нему инстинктивно, желая не дать совершить глупость.       Его плеча касается чужое, вырывая из мыслей. Чимин садится рядом и кивает в знак приветствия. Ким передает ему стаканчик с кофе, а затем отпивает из своего ароматную жидкость.       — Пришел все-таки! Я рад, — Честно и с улыбкой выговаривает, чтобы Пак понял, что его сильно ждали.       — Да. Нам нужно прояснить ситуацию. Поэтому просто слушай, — прочищает горло и собирается с мыслями. — Я болен. У меня обсессивно-компульсивное расстройство. Оно не проходит и не поддается нормальному лечению, — пауза, глоток кофе из стаканчика.– Я уже навредил близким мне людям. Я не хочу больше так. Я не переживу еще раз то, что испытал тогда, а поэтому держись от меня подальше. Я не могу сближаться еще с кем-то, иначе наврежу этому человеку. Если мы продолжим общаться дальше, ты пострадаешь.       Чимин говорит это ровным и спокойным голосом. Без присущих людям эмоций. Он констатирует факт. Сам верит и выводит в разряд аксиомы.        — Из-за меня чуть не умер очень дорогой и любимый человек, хотя я думаю, что смерть для него была бы лучшим исходом. Я не хочу больше так. Свое одиночество я выбрал добровольно, сам. Поэтому, тебе стоит держаться от меня подальше. Это для твоей же безопасности.       Намджун слушает, не перебивает. Только брови хмурит, от чего между бровями складка пролегает. Чимин хотел бы ее разгладить, но сдерживается. Ни к чему это. Такое действие никак не увяжется с только что сказанным.       — Я не совсем понимаю. Разве ОКР — это не про боязнь беспорядка, микробов, отсутствия симметричности? Некоторые называют это педантичностью, путая понятия и симптомы. — Наконец произносит Ким. Действительно хочет понять. — Расскажи мне все, чтобы я сам сделал выводы относительно нашего общения. Прошу.       Пак смотрит в глаза напротив и видит в них желание докопаться до сути, сочувствие, интерес. Они такие живые и эмоциональные. Чимин не помнит, когда его собственные были такими, когда он ощущал столько чувств одновременно. Наверное, в прошлой жизни. Но странное дело. Сейчас ему спокойно. Нет паники и едкого чувства тоски, что раздирает внутри, нет мыслей, ужасных и губительных. Сейчас его почему-то меньше тревожит своя никчемность и разъедающее, разрушительное чувство вины за себя и окружающих. Он вздыхает тяжело. Доверить себя кому-то снова и взять ответственность за кого-то, а потом погубить обоих — страшно и больно. Он опять не находит объяснения своим следующим действиям.       — Нет. Вернее не совсем. Это намного сложнее, чем пишут в интернете. В пятнадцать лет мне диагностировали депрессию. Родители отвели меня к врачу, и он, кроме всего прочего, назначил мне сеансы групповой терапии. Сначала это слабо помогало, мое состояние не ухудшалось, но лучше не становилось. Там на занятиях я встретил парня, его звали Майк, и ему было двадцать. Он тоже проходил терапию когда-то, а потом остался, помогая на собраниях как волонтер. Мы начали общаться и подружились. Он очень помог мне и наше общение переросло в нечто большее. Мы влюбились. Благодаря его заботе я стал делать успехи, терапия помогала. Через два года мы уже жили вместе, строили планы на будущее. Но… В один из дней придя после работы, Майкл нашел меня на полу в ванной всего в слезах и с горстью таблеток. Тогда он понял, что все началось по новой. Опять были месяцы лечения, терапии и не прекращающихся попыток самоуничтожения. Он так старался, хотел помочь. Но ситуация усугублялась с каждым днем. Я так глубоко закрылся в себе, упиваясь самобичеванием и собственным отчаянием, что не заметил, как рядом со мной ему тоже становится хуже. В конечном счете, дошло до того, что и ему уже нужна была помощь. Только Майку помочь было некому, и он сам нашел выход. Знаешь, когда человек прыгает с высоты в попытках убить себя, главное выбрать правильное расстояние до земли, иначе можно не только не умереть, но и остаться овощем до конца своих дней. Майк выбрал неправильно. Я даже толком не помню тот день. В один момент он просто не вернулся домой, а затем мне позвонили и сообщили, что он в больнице. Тогда я был более-менее стабилен и поехал к нему. В палату меня не пустили, а его друг с работы рассказал мне, что во всем виноват я. Мое состояние повлияло на него и фактически привело к тому, что он сейчас под аппаратами. Я просто ушел оттуда и больше ни разу не пытался приблизиться к любимому человеку. В тот момент, я впервые осознанно принял решение, что я являюсь причиной всего и должен избавить людей от своего присутствия в их жизни. Убить себя у меня не хватило сил. Я боялся смерти, как в равной степени боялся и боли. А потому, принял единственно верное решение. Одиночество и максимальная изоляция от окружающих. Мои родители страдали из-за моего поведения, и в попытках достучаться, снова таскали меня по врачам и группам. Медикаменты помогали слабо, но хотя бы немного приводили меня в чувство. Один из врачей, изучив мою историю болезни, поставил все-таки мне диагноз и изменил схему лечения. Я уже год в ремиссии, но это состояние нельзя вылечить. Его можно только притупить таблетками. И нет гарантии, что это не повторится, — пауза, чтобы собраться. — Теперь ты понимаешь? Я разрушил четыре жизни. Я больше не хочу быть убийцей. Пусть от меня страдаю только я сам, но не близкие мне люди. Я изолировал себя. Добровольно выбрал этот путь, — он выдыхает, в горле першит, а глаза слезятся. Что-то поднимается в груди, вихрями кружит и тревожит. Он давно такого не испытывал, это новое для него.       Намджун молчит. Для Чимина эти минуты — пытка. Приговор. Сейчас все встанет на свои места. Он кивает в ответ на тишину, а затем встает, и развернувшись, идет вдоль берега старого пруда, в котором никогда не водилась рыба, прочь от старого деревянного помоста и скамейки, которая уже который год была его убежищем от мыслей.       Внезапно, Пак чувствует теплые широкие ладони на своих плечах, что заставляют остановиться и сжаться под прикосновением. Его глаза расширяются в удивлении и такими большими и остаются, когда встречаются с чужими, драконьими.       Намджун думал лишь мгновение, что-то для себя обрисовывая и продумывая. А затем сорвался за крошечным парнем со сломанной жизнью. Он разворачивает Чимина к себе лицом и впервые замечает проблеск эмоций в этих глазах. Там, где раньше была пустота и отчаяние, появилось удивление, смешанное со страхом. Уже хоть что-то.       — Я выслушал тебя. Теперь ты послушай меня внимательно! — говорит серьезно, с полным пониманием своих слов и дальнейших действий. — Ты сказал, что Майк тоже страдал депрессией. Вы — два человека с проблемами, найдя друг друга, быстро сблизились на фоне своих диагнозов. Каждый увидел себя в другом. Не твоя вина, что тебе поставили неправильный диагноз, и все стало хуже. Так же, как и его никто не заставлял общаться и сближаться с тобой, зная, к чему нужно быть готовым и чем для него это грозит. Слова его друга стали твоим единственным источником информации, и ты принял их как факт, не имея возможности здраво оценить и проанализировать. Этот человек говорил на эмоциях и чувствах, винил тебя во всем, а может это что-то другое стало причиной. Об этом ты думал? Пытался узнать реальную ситуацию, когда более-менее пришел в норму? Не отвечай. Знаю, что нет. Твоим родителям ты дорог. Иначе, они ничего бы не сделали, просто оставили бы тебя варится во всем этом одного. Уверен, ты даже не задумывался об этом. Не говорил с ними? Вижу, что нет, — замолкает на мгновение, пристально вглядываясь в омуты глаз напротив. — А касательно твоей добровольной изоляции, скажу тебе так. С чего ты решил, что ты не нужен этому миру, этим людям вокруг? Мы сами создаем свою «ненужность». Свою необходимость, мы познаем через другого человека. Нам важна оценка наших действий, поступков, отношений. Мы часто прячем это внутри, не показываем, но все мы хотим тепла, поддержки и рядом кого-то, кто даст нам повод жить дальше. Одиночество — это страх. Страх боли, потери, повторения. Только если ты постоянно боишься, разве это жизнь. Если вся она проходит тогда в ожидании смерти, не мертв ли ты уже? Зачем готовится к тому, к чему никогда не будешь готов. Пойми же! Ты — целая бесконечная вселенная! В тебе миры, звезды и галактики! Позволь мне показать тебе. Дай крохотный шанс нам обоим. Впусти меня в свой мир. — Ким замолкает и просто ждет решения, надеется, что все получится, и шанс зажечь жизнь в этих глазах, ему предоставят. Ведь этот парень заслуживает счастья, заслуживает быть понятым и принятым таким, каким он есть. Ким постарается.       Чимин прикрывает глаза, единственная слеза, скатывается из уголка по щеке и, тут же, стирается рукавом черного худи, а из груди вырывается тяжелый вздох.       Кивок головы в знак согласия.       Скамейка, пруд, деревья.       Мир снова обретает цвета.