Что дальше? Ад или Рай — я не знаю. Я просто хотел бы остаться с тобой…

Под взгляд как вызов, резкий, смелый, Всхожу я как на эшафот. Скажи, ты мне пускаешь стрелы Или тому, кто их найдет? Игра-дуэль, убиты оба. И оба — жертвы в тот же миг, Когда желанная свобода Невыносимей, чем постиг стих моей матери, 1996 г.       Зима всегда молчаливый среди пацанов. Он смотрит на всех исподлобья, в губах сигарету зажимает, вечно холодные руки в карманах дубленки прячет, закрывается от всех...       ...Только перед Валеркой он вновь становится Вахой, нежным, чувствительным, маленьким, но все равно продолжает храбриться. Он не говорит, как ему больно, и что недавно вывихнутое плечо ноет, режет, колет — что там ещё? Какую боль испытывают, когда кость в другую сторону вывихивается? — молчит как партизан на допросе и бессонницей страдает, словно мученик Аввакум, загнанный в клетку. Встает с их общего диванчика, в тесной квартире, и пружины облегченно скрипят, когда тощее тело подымается, кряхтя, и шлепает босыми ногами на кухню.       За окном уже март. В утренней тишине двора, окруженного серыми многоэтажками, слышится хор первых весенних птиц, вернувшихся домой. Ещё сонные, робкие солнечные лучики неуверенно выглядывают из-за крыш. Снег тает, грязными лужами растекается по асфальту, и теперь всплывают куски земли с бычками, зарытыми на зиму в сугробы; а Вахиту кажется все это безумно красивым (по-своему, конечно), родным и, быть может, даже любимым...Он заваривает чай, отмечая, что нужно достать ещё заварки, иначе пить они будут только кипяток или дурацкое молоко, которое так обожает по вечерам хлебать Валерка, подогревая его на плите, в маленькой кастрюльке, и кидая в кружку несколько ложек сахара — он объясняет, что заболеть не хочет, но Вахит догадывается, что в такие уютные моменты в Валерке просыпается внутренний ребенок, которого, как Туркин считает, нужно радовать и закрывать гештальты. Вахит в душе не ебет, что за умное немецкое слово такое, но ему все равно: хочет Валерка что-то там закрыть — пусть закрывает, не жалко. Где зиждился маленький мир, Зияет на дыне дыра. Я идолов не сотворил И ваших не выбирал!       Плечо опять ноет, поэтому Вахит здоровой рукой поглаживает пульсирующее место и глаза прикрывает, стараясь сконцентрироваться на чем-то другом. Старается думать о спящем в соседней комнате парнишке; представляет, как его растрепанные кудри разбросаны по подушке, как своим носом он утыкается в прохладную свежую ткань и как сопит, сладко причмокивая губами — если расскажет, Валерка обязательно средний палец покажет и покраснеет.       Вахит настолько забывается в мыслях, что не сразу чувствует родные руки на своем затылке. Широкая ладонь трепетно ведет ниже, вздох тяжелый из массивной груди вырывается. Вахиту стыдно, поэтому он, распахивая глаза, чуть отодвигается на шаткой табуретке и взгляд в пол утыкает, разглядывает плитку с нелепым узором, ноги свои мохнатые, ногти недавно подстриженные — жуть как интересно!       — Почему не разбудил? — Валерка опускается рядом на корточки и пытается заглянуть в карие глаза. Он не боится в них утонуть, потому что давно уже увяз в темном орехе, в больших зрачках, где можно разглядеть собственное отражение; и Валерка безумно влюблен в это.       — Лер, — тихо отвечает Вахит, мурлыкая злосчастную букву «Р», — Спать иди, я скоро приду.       — Не придешь, не пизди, — как-то разочарованно говорит Валера. Огни жизни гаснут и падают вниз Во имя нелепых идей. Я просто хотел бы прожить эту жизнь С твоею ладонью в своей…       — Лер...       — Да заткнись ты, — закатывает глаза Валера, — Я же вижу, что болит! Хочешь, я тебе таблеток принесу? Хочешь, чай сам заварю? Хочешь, повою с тобой вместе? Просто, блять, доверься мне, и мы вместе с этой херней разберемся. Хватит убегать от меня...Ваха, — на последнем слове он срывается и голову кучерявую виновато опускает. Борется с желанием обнять, потому что ещё хуже сделать боится. Вахит, как кукла фарфоровая, развалится же! А Валерка любовь всю хочет подарить, не знает, правда, как, но хочет! Старается изо всех сил, но Вахит только отгораживается, забор какой-то строит.       Молчание затягивается. Валерка встает, чай себе тоже заваривает, садится напротив. А боль в плече нарастает, уже скулить охота, у Вахита даже слезы на глазах выступают, но он не всхлипывает, не шмыгает — стоически держится, чтобы только слабым и беззащитным не казаться. Ну, точно! Протопоп Аввакум, блять! Но Туркин без звуков и тяжелых вздохов все понимает, ставит кружку чая на стол, стараясь не пугать громким звоном фарфорового дна о древесину, и затягивает в медвежьи объятия, полностью укрывая плачущего Вахита, уткнувшегося красным носом в грудь, от всего поганого мира.       — Мы знали на что шли, — тихо говорит Вахит, — Такая, блять, жизнь...— он горько усмехается, истерика к горлу подкатывает, даже как-то страшно становится.       Носы разбивают, костяшки в кровь сдирают, в больничку с раскроенными черепами ложатся, но тут другое, тут — Вахит.       Теплый свет зари освещает кухню, но вокруг двух парней скапливается неизвестно откуда взявшаяся темнота, стены сжимаются, потолок летит вниз. Рушится весь мир, выстроенный на пацанской идеологии, на бессмысленных законах, правилах, установках; всё насилие, перекошенные лица от неконтролируемой и беспочвенной злобы, все сбитые костяшки и ноющие ребра — всё, сука, смешивается в одну кровавую кучу, растекается лужицей на мокром от недавно пролитых слез асфальте и размазывается, как остатки последнего, чего-то светлого и важного в их общей, семейной жизни.       — Не говори так, — злится Валерка, — Все нормально будет! Я ж любого за тебя...впрягусь, короче, норм, лады? Империи падают и умирают; Я просто хотел бы остаться с тобой… Что дальше: ад или рай — я не знаю, Я просто хотел бы остаться с тобой.       Вахит только головой качает, но ничего не говорит — а зачем?       — Блять, ну! Вах, ты чего раскис совсем?       — А пацаны-то нас спасут, когда тонуть будем, а? — спрашивает Вахит, поднимает голову и в глаза родные с упреком смотрит, разглядывает там что-то, будто страх пытается отыскать в шелестящей траве, в изумрудных кратерах — неуверенность или шатающуюся грубость, ложь в своих же словах...       — Спасут! — быстро отвечает Валера, — Конечно спасут! Ты ведь знаешь, не хуже меня, что мы одни в этом дерьмовом городе люди, мы у пацанов есть, а они у нас...       — А когда узнают, что в жопу долбимся, а? — давит, прессует, провоцирует. Зубы у Валеры уже скрипеть начинают, он отпрыгивает от Вахи и смотрит озлобленно, нахохлившись.       — Не их собачье дело, ясно? Я тебя, блять, люблю, и больше мне никого не надо, — кулаки содранные сжимает, дышит тяжело. Конечно, Валера злится, Вахит бы тоже злился, но ему больше нравится доводить того до такого состояния, вся правда наружу льется, Валерка же словесный понос не затыкает, клапан, видите ли, не держит. Воздуховод хренов!       — Ты, главное, на сборах такое не спиздани, — ухмыляется Вахит и ожидает нос разбитый, но Валерка держится, боится ударить, не хочет, — Чего ты застыл-то, бей, как ты любишь все проблемы решать! — голос дрожит, колени тоже.       — Я, — медленно произносит Валера, приближаясь, — Люблю. Тебя. Ясно? — Вахит вдруг улыбается хищно, оскал свой демонстрирует — чертов альфа-самец, — Чертов манипулятор ты, Ваха, чертов манипулятор...       — Да, я такой, — растягивает губы в улыбке Вахит и впервые чувствует себя за долгое время счастливым.       Они целуются тягуче, развязно, не боясь лишних глаз со двора. Обычно же, поцелуи у них смазанные, быстрые, слюнявые, из-за чего потом приходится наскоро вытирать рот рукавом. У Валерки всегда глаза большие-большие после очередного «чмока» в обветренные губы, улыбка до ушей (Вахит считает, что в такие моменты он похож либо на Чеширского кота, либо на придурка), на щеках еле заметные ямочки расцветают. А вот Вахит всегда позволяет себе лишь короткую улыбку и взгляд полной любви конечно, но быстрый, мимолетный, потому что знает: утонет в зелени напротив и не всплывет потом, так и будет весь сбор пялиться и витать где-то над густыми облаками, окутывающими Казань в начале марта.       Но на кухне, в маленькой старенькой квартирке, все по-другому, все не по-пацански, блять. Империи падают и умирают; Я просто хотел бы остаться с тобой… Что дальше: ад или рай — я не знаю, Я просто хотел бы остаться с тобой… Вдвоем…