Время отпускать

— А-Чжань, — негромко зовет он, рассматривая неподвижную фигуру, замершую на полу. Поза подчинения — кто угодно бы обманулся. Поза безмолвного протеста — уверен Лань Сичэнь. Младший зол и обижен. Тем прямее спина, тем равнодушнее взгляд, тем тише и послушнее голос: — Ты требовал меня к себе, брат. — Требовал, потому что я тобой недоволен, — насмешливо передразнивает Лань Сичэнь. — Покажи мне спину. Никакого ответного жеста. Нет, будет не настолько просто. — Чем же недоволен мой господин и старший брат? — Лань Ванцзи непроизвольно дергает уголком рта, но успевает сдержаться и не наморщить нос смешным кошачьим движением. — Тем, что ты мог бы спустить своему другу нарушение правил. И не пострадать сам. Мне показалось, что вы с учеником Юньмэн Цзян уже нашли что-то общее... Это очень порадовало бы меня, как… твоего старшего брата. Он сам придвигается к коленопреклоненной фигурке. — Тогда брат мой ошибается, и я глубоко сожалею о его разочаровании, — Лань Ванцзи запрокидывает голову, прямо глядя ему в лицо. Скулы розовеют, кулаки крепко сжаты, хоть и лежат на коленях. Так легко и соблазнительно склониться к нему, вдохнуть цветочный запах волос, пропитанных маслом, увидеть, как широко распахиваются глаза. Перестать играть в светскую беседу. — Хорошо, как пожелаешь. Тогда к делу. Я велел: покажи мне спину. Светлая ткань неохотно соскальзывает с плеч, собравшись складками на тонкой талии, где пояс не позволяет ей упасть ниже. Но лопатки тут же скрывает волна волос. — На постель, на живот, — просит Лань Сичэнь. Уже не вспоминая о церемониях и не обращая внимания на то, как это прозвучало. Лань Ванцзи вздрагивает, вдыхает, намереваясь что-то сказать, но останавливает себя и послушно укладывается. — Эта детская ссора того стоила? — длинные, густые пряди волос приходится намотать на ладонь крупными кольцами, чтобы увидеть обнаженную кожу. Синяки покрывают всю спину. Упрямый. Лань Сичэнь не стал бы останавливать наказание, даже если оказался бы рядом. Если младший задумал что-то сделать назло всему миру, вмешиваться — значит, разругаться с ним насмерть. Но после, когда запал уже отгорел... Мазь пахнет травами и жиром. Втирать ее необходимо долго и нудно, согревая твердую массу на пальцах, чтобы она начала подтаивать. Лань Сичэнь помнит об этом и где-то в мыслях уже выделил нужный отрезок времени, выкроил его из без того недолгого сна. Брат заслуживает — и времени, и заботы, и вдумчивых прикосновений, облегчающих боль. Кто заслуживает этого больше, чем он? Лань Ванцзи дышит ровно-ровно. Ни разу не вздрагивает от боли, не позволяет себе ни звука. Любопытно, до скольки он успел досчитать, вот так размеренно вдыхая и выдыхая? — Я, пожалуй, закончил. И не хочу впредь, чтобы ты доводил себя до такого. Пальцы подрагивают, ещё фантомно ощущая прикосновение к горячей шелковой коже, но это легко скрыть, тщательно вытирая их чистой тряпицей. Лань Ванцзи садится, удерживая собственные волосы в кулаке и не находя ленты. Перекидывает тяжёлые пряди на грудь, чтобы не липли к спине. Дергает плечом, запутавшись в съехавшем с руки рукаве. Жесты нервного мальчишки, ничуть не призванные соблазнить. И тощая спина, покрытая синяками. Еще совсем узкая, но всего несколько лет и чуть больше практики в стрельбе из лука, и она будет идеально красивой. Жесты мальчишеские, а взгляд через плечо — взрослый. Требовательный и злой. Нет, ты не закончил. И нет, никого не волнует, чего ты там требуешь впредь. И не обманывайся тем, как покорно тебя называют господином. — Брат, — негромко произносит Лань Ванцзи. Он не может, не должен знать, как призывно выглядит в белом облаке спущенной с плеч одежды. — Достаточно. Иди к себе и отдыхай. — Это приказ моего старшего брата? Или просьба, которой я могу ослушаться? Движение руки в складках ткани почти невидимо, но пояс охотно скользит на пол, а вслед за ним распахиваются полы, открывая взгляду тело целиком. — Это просьба. Которую я хочу, чтобы ты выполнил. Поединок взглядов выходит долгим. У Лань Ванцзи льдисто-зеленые глаза. Удивительный цвет: не оттенок густой сочной листвы, а глаза дикой лесной кошки, светящиеся в темноте. Кто-то однажды должен заметить. Это и многое другое, что спрятано за неприступным обликом. Лань Сичэнь так искренне хотел бы, чтобы кто-то заметил, и можно было больше не бояться отпускать брата от себя. — Тогда я сожалею, что не смогу исполнить пожелание моего брата и господина. Лань Ванцзи не улыбается ему. Он вообще очень редко улыбается. И всё ещё зол. — Не хочешь. Ты просто не хочешь его исполнить, упрямый как... «Мул» так и не договаривает Лань Сичэнь. Нет смысла наносить друг другу оскорбления, когда они остались наедине вовсе не для словесной перепалки. — Постель... Будет грязной, — пытается воспротивиться ему Лань Ванцзи, но все равно оказывается уложенным на лопатки. Если ткань неприятно липнет к спине, покрытой мазью, то пусть это станет маленьким уроком. Постель будет грязной в любом случае. — Я просил тебя не быть таким своевольным... Ложь. Ты просил его чуть меньше времени проводить за переписыванием свитков. И чуть больше с другими мальчишками, возможно, с тем самым, легким и радостным как весенние бабочки, в слабой надежде, что... Зеленые кошачьи глаза смотрят насквозь, прекрасно понимая все нехитрые уловки. Ты хочешь избавиться от меня. Избавиться и не мучить себя больше этой страшной тайной. Лань Ванцзи путается в ворохе ткани, хмурится, отталкивает от себя одежду таким гневным движением, словно собирается драться, а не лечь с кем-то в постель. Лодыжки смыкаются на пояснице, пальцы вцепляются в плечи. Всегда одинаково. Жест не похоти, а собственничества. Никакой изящной игры. Ни единого звука. Даже не вздрагивают от боли уголки рта, только взгляд становится пустым и немигающим. А потом он медленно выдыхает. Вечная его привычка терпеть страдания до победного. Жирная мазь с запахом трав пропитывает, кажется, все вокруг, простыни, одежду, скользкую влажную кожу. Согретая живым телом, она так скользит, что Лань Ванцзи при всем желании не смог бы сопротивляться проникновению. Он и не собирается. Кажется, так было всегда. Ты мой старший брат и я буду слушать и защищать тебя, что бы не... Ты мой старший брат и я буду слушать... Ты мой старший... Ты мой. И тебе не спрятаться за спиной любого другого, будь он хоть целиком соткан из лепестков лотоса и капель дождя. Тонкая белоснежная шея так удобно поставлена для поцелуя. Можно оставить след, присвоить, заклеймить... Нельзя. Лань Сичэнь касается губами спутанных прядей волос, а не кожи. Лань Ванцзи выгибается в пояснице, издаёт едва слышный звук, но тут же зажимает рот ладонью. Это не страх перед случайными свидетелями, это из-за брата — даже ему нельзя показать свою слабость. «Самое удивительное, что мы никогда не дрались друг с другом, — думает Лань Сичэнь. — Что все эти острые ледяные грани так легко оборачиваются текучей водой, стоит только коснуться». — Никто не ближе, чем ты? Знаешь? Помнишь? Никто другой... — Лань Сичэнь целует напряжённые пальцы, которыми брат зажимает себе рот. Можно солгать, что это не по-настоящему, что это не поцелуй, всего лишь касание к острым холодным костяшкам. Но Лань Ванцзи пахнет им, его постелью, его семенем. Одуряюще остро, до преступного откровенно. Совершенно бесстыдно. — Я отпущу тебя... Отпущу, как только попросишь. Я не посмел бы держать... — Так отпускай, — Лань Ванцзи с лёгкостью отталкивает его руки, но продолжает неподвижно лежать, раздвинув колени. — Меня не нужно удерживать, чтобы я остался с тобой. У него прозрачно-зеленые глаза. Холодные, как вода. Однажды кто-то ещё это увидит, запомнит и позовет за собой. И нужно будет без слов отпустить. И в этом тоже будет любовь — даже больше, чем можно высказать вслух.