Гора идёт к Магомеду (и не только)

Если верить кармологам из Инстаграма и прочим глубоко просветлённым людям, которых иногда хочется хотя бы немного затемнить, чтобы сверкалось не так ярко, то единожды совершенный дерьмовый поступок должен возвращаться человеку снова и снова до тех пор, пока ты не изменишь своё решение в этой самой кармической ситуации. А ещё вселенная якобы сама подбрасывает подобные ей заходы, чтобы периодически давать тебе шанс: на, попробуй, исправься. И Женя в это, в общем-то, не верит — делать ему больше нечего, кроме как такими глупостями заниматься, но и не задуматься у него не получается, когда всё происходит… Так. Год ведь почти проходит. Ещё немного — и точно будет ровно год. Как сейчас можно вспомнить поэтапно всю цепочку событий. Вот они каким-то чудом одолевают квалы на Инт, разрывая Виртусов, и он все ещё думает, что покорять чемпионат, а заодно и Сингапур в целом он поедет плечом к плечу со своим л у ч ш и м д р у г о м, с которым за два года превратились в то, что называют «не разлей вода», вот случается всего один вечер, который меняет в с ё и сыплется целое море гадостей, которые панически генерирует закоротивший мозг. А потом — позорный вылет из групп, потому что игра стремительно разваливается и не клеится в такой дикой обстановке, где он предпочитает считать, что Дениса Сигитова в его мире вообще больше не существует как человека. Разорванные контракты, полное опустошение, и… И снова Виртуса. Женя не против, нет. Хорошая команда. Хорошо, что его туда берут, и плевать, что после три-ноль на квалах идти туда — это как-то очень не очень. Плевать, что Денису достаётся место лучше, жирнее. Вообще на всё плевать, лишь бы страничку эту закрыть, перевернуть, вычеркнуть из своей жизни. Этим он и занимается долгое, очень долгое время, и всё же… В конце концов это время у него уходит на то, чтобы понять: он поступил с Денисом действительно х р е н о в о. И ещё больше времени затрачивается на то, чтобы всё внутри хоть как-то улеглось и успокоилось, чтобы он смог понять: вот т а к с людьми тоже бывает. И это вообще не повод совсем выкидывать их из своей жизни, так просто… Нельзя. Не по-человечески. С того самого дня, когда состав БетБумов официально распустили ко всем хуям, то есть, на все четыре стороны, Женя с Денисом больше так и не заговорил. Даже мысли такой не возникало, что это нужно — зачем, нахера? И почему-то чем дальше, тем сильнее для него это ощущается всё отчётливее, как незакрытый гештальт. Два года хорошей дружбы — и расстаться вот так, швырнув отчаянно злое «пидор» в спину? Женя думает об этом, когда едет в Эр-Рияд. Он знает, что Денис там будет, как знает, что ему не придётся бороться за место в группах, потому что их команда — молодцы. Зато Виртуса вылетают быстро, не добравшись до этих самых групп, и… Пытаться найти его нет ни времени, ни смысла, ни, если честно, хоть какого-то желания после такого позора. Зато сейчас они снова в одной стране. В одном городе. На том же самом турнире, который год назад изменил для них в с ё, и им же друг против друга играть первый матч уже меньше, чем через неделю, а проигрывать, вроде, никак не хочется, но и неудач конкретно э т о м у человеку уже никак не желается. Обо всём этом с долей сомнительной иронии Игнатенко размышляет, когда издалека видит в ресторане отеля знакомые вихры и ещё, кажется, больше раздавшиеся плечи, понимая: кармы, может, и не существует, но хотя бы сейчас всё можно попытаться починить хоть как-то. Точку поставить. Сказать что-то. Завершить нормально то, что, кажется, завершаться-то было не должно, но всё-таки завершилось. Подвести итоги, сделать выводы, чтобы просто не повторить тот самый прошлый раз. И это кажется правильным. Время не меняет ничего, поступки — всё, вся вот эта высокодуховная чушь… Ему ведь ничего не стоит сейчас просто подойти. Но он всё равно мнётся тут, на пороге, треплет светлые кудри, кусает губы, и только когда понимает, что такой удачный шанс, когда Денис — один, а не в окружении собственной команды, можно ненароком упустить, вздыхает и обещает себе, что ему точно станет легче после этого разговора. Если, конечно, спустя год его не пошлют нахер. Но… Сигитов ведь никогда не был тем человеком, который умеет посылать, да? Женя практически подкрадывается. Из-за спины подходит к чужому столику, оставляя себе все шансы передумать и не поднимать со дна всю эту муть, похоронить её там, где ей и место. Но где-то глубоко внутри сам начинает себя бесить: всё остаётся в прошлом, это вообще не должно волновать его так сильно, правильно? И поэтому в несколько широких шагов преодолевает остаточное расстояние, вырастая во всём своём почти не изменившемся за прошедшее время виде прямо у Дениса перед глазами с парой едва ли решительных, но почти уверенных слов и слабой улыбкой наперевес. Как долбанный призрак, напоминающий о делах давно забытых дней. — …Привет. Можно? Один короткий кивок на свободный стул поясняет, о чём он. А сам Женя впервые за долгие дни смотрит Денису прямо в лицо, не зная, чего хочет в нём увидеть. И это последний человек, которого Дэн сейчас ожидает увидеть перед собой. Не в контексте в принципе встретить где-то краем глаза в отеле — это совершенно нормальная практика, что почти все команды селятся в одной гостинице и шансы хотя бы краем глаза увидеть всех своих соперников зевающими на завтраке стремятся к ста процентам, но… последний, кого он ожидает увидеть именно прямо перед собой, целенаправленно и тет-а-тет. А стоило всего лишь спуститься раньше остальных, гребаный потомок жаворонков, пока Мага с Мирой еще полчаса раскачиваются, потом водят Колпакова курить и все вот эти утренние моционы. Это… обескураживает. Настолько, что несколько долгих секунд Денис просто дурацким-в-общем-то-как-и-всегда болванчиком хлопает глазами и пытается убедиться в том, что это не иллюзия, а тот самый Евгений Игнатенко, последний раз с ним целенаправленно, лично, один на один разговаривавший почти год назад и на крайне нелицеприятных и повышенных тонах, если не считать выяснений, кто же тут ебаный пупсик в чатах. А какого собственно? С чего вдруг ему приходит в голову подойти в целом, да ещё и с таким видом, как будто в штаны наделал? Неужели за год совесть замучила и решил подойти и извиниться? Не то, чтобы это было прямо по-Станиславскому про Не верю, но… Как минимум, неожиданно. Впрочем… Да, Денис — действительно не тот человек, который будет сходу слать нахуй. Даже человека, конкретно в своё время обидевшего и качнувшего непробиваемую, как казалось до этого, психику. Зато любопытный донельзя — конкуренцию ему составить мог бы разве что Славик, вездесущий и вездеспорящий, но и тут Ляднов больше все-таки про азарт, а он — именно про чистое, незамутненное, так сказать, любопытство. И это, пожалуй, главная причина, по которой, спустя несколько долгих секунд наконец отмерев, Сигитов все же не раскрывает тявку, сходу отправляя бывшего друга в пешее эротическое, а медленно, но уверенно кивает, приглашая присесть. — Я надеюсь, ты не закрепить уже озвученный материал пришел? Во-первых, тут слишком много лишних ушей, во-вторых уже не проймёт, я преисполнился. Женя скребёт оглушительно почти для себя по полу прорезиненными ножками стула, попутно отчаянно пытаясь убедить себя в том, что это — все ещё неплохая очищающая затея. Так надо, так будет правильно, так хорошо, так… Так бодро всё это расшибается об то, что Денис сразу, в самом начале карты вместо фарма по лесам со всеми «ну, как там у тебя дела», залетает с двух ног на топ. На эту самую тему. Не то, чтобы Женя ждёт той самой широкой, легендарной практически улыбки, но на практике оказывается сложно оказаться напротив бывшего лучшего друга, который всегда принимал его с широко раскрытыми объятиями, таким… Сдержанным и звучащим довольно жёстко. Жёстче, чем он был раньше. Заготовленной заранее речи у Игнатенко нет. Он бы и рад, только такие разговоры никто не планирует — о них просто думается как о том, что однажды сделать обязательно нужно, а уж как они пойдут… Да как великий бог рандома повелит, так и пойдут. — Я… Нет, вообще-то. Ну, тупо было бы просто подойти и повторить, да ведь? Это не звучит как заискивание, но определённая доля виноватой шутливости в глазах стоит. Вроде как — да ладно, я уже теперь не такой мудак. И, наверное, именно отсутствие чёткого плана речи заставляет Женьку цепляться за чужие слова, тем более произнесённые… Так. Почти точно причина одна, хотя, может быть, дело и в том, что что-то как будто совестливо и немного тоскливо под рёбрами скребётся от этого решительного, отстранённого тона. Он собирается произносить что-то совсем другое, а вместо этого следом ляпает, привычным жестом ероша кудри и подёргивая за них, то, что… Вроде, реально важно. — В смысле преисполнился? Ты… Встретил кого-то? У тебя вообще… Всё хорошо? Вообще-то, было бы странно, если бы Денис звучал не жестче, чем раньше. Он, конечно, сангвиник и простой, прямой души человек, но он все-таки нормальный человек, а не шизофреник и не аутист. И было бы максимально странно, если бы он после того, на чем окончилось их общение год назад, встречал бы сейчас Игнатенко, или — до сих пор по-привычному Жеку — с распростертыми объятиями. Он и то весьма лоялен относительно произошедшего — так то многие на его месте могли бы даже близко не подпустить, нахуй послать еще на подходе и дело с концом. А он так — даже не хамит, только щурится чуть напряженно, как будто бы недоверчиво, до сих пор не до конца понимая, что вообще ебнуло в эту светлую в прямом, но не переносном, к сожалению, смысле слова голову. — Ты сначала хоть сказал бы, чего пришёл, а то я ж не знаю, безопасно с тобой делиться своим хорошо, или еще столько же наслушаюсь, а потом мне еще голову Диман оторвёт за проёбанную репутацию, ему вот темные истории Магиного прошлого до сих пор аукаются, а тут вообще инсульт схватит. Вот уже то, что Дэн даже в такой ситуации скорее шутит, чем огрызается — это уже про его всё. Про то, какой есть, про то, как реально, похоже, за этот год, особенно в свете последних событий смог окончательно отпустить всё то, что когда-то горьким комком в желудке стояло и легонько, но мерзко зудело. Но в шутке реально лишь доля шутки — нет, он реально, если бы Жека до сих пор был бы хорошим другом, как раньше, был бы готов поделиться тем, что происходит в его жизни. Даже тем, что он не просто встретил, и встретил… не совсем женский пол, а еще и в двойном количестве и им всем троим с этим максимально заебись. Это такая дичь для любого нормального человека, что этим даже реально хочется поделиться, но только с гарантией, что это не уйдет дальше диалога тет-а-тет — и вроде бы к Женьке доверие… где-то в подсознании есть до сих пор, но только при конкретном понимании, так сказать, а чего вообще хотел. Женька соглашается и тушуется одновременно. Реально, получается какая-то фигня: почему-то подсознание наотрез игнорирует и то, что от дружбы уже давно нихрена не остаётся, и то, что есть определенные веские причины на эту настороженность уровня настороженности. Словно то… Событие, блин, из-за которого всё и пошло наперекосяк, в его не до конца просветлившемся уме даёт ему карт-бланш, право считать, что несмотря ни на что ему будут как будто бы рады. Много ведь удалось подумать об этом. Потом, остывая, поразмышлять, как вообще так вышло и как пропустил момент, когда в шутке для Дениса пропала сама по себе доля шутки и ему пришло в голову сделать то, что он сделал. Чёрт его знает, что это, самолюбие, эгоцентричность или то, что с людьми бывает в целом, но ему ведь даже казалось какое-то время, что там, у Дениса в голове, за два года этой более чем плотной дружбы успело сложиться… Что-то эмоциональное. И вот он, Женя, появится на горизонте, и убедится в том, что дружба похерилась не просто из-за мешка недопониманий и череды случайностей адреналиновых, а из-за чего-то серьёзного, чего в его жизни, конечно же, никогда быть не могло и не может, но получилось как получилось. На практике же все влажные фантазии о том, как этот диалог начнётся и продолжится, оказываются полной хуйней. И это более чем справедливо. Поэтому приходится просто отбрасывать всё лишнее и возвращаться к тому, с чего хотел начать изначально, растягивая губы в искренней винящейся улыбке. — Пришёл чего — извиниться. Ну, понимаешь, опять Инт, мы тут… Играем скоро уже. И я… Ну, думал много. Правда, много. Хочу извиниться за то, что тогда наговорил, как мудак. Мне не стоило. Я просто… Не ожидал. Не ожидал, что ты так… Сделаешь, и, походу, испугался или типа того. Надо было как-то… Поспокойнее. Ему даже в голову не приходит, что «много думать» об этой ситуации может он один. Как будто это само собой разумеется. Но зато честность всех намерений и в распахнутых глазах, и в нервно поджимающихся губах, и в пальцах, которые край стола ненавязчиво сжимают, читается легко. — Не хочу, чтобы это между нами и дальше висело. И ты не думай, не навязываться собрался обратно, а просто… Чтобы ты меня совсем конченным не считал. Вот. С одной стороны, звучит довольно убедительно, с другой — не убедительно вообще. Ебаный парадокс. На кой хрен Женьке реально загоняться до такой степени, чтобы это прям «висело» и создавало какой-то моральный дискомфорт? Это ведь не его послали нахуй, обозвав всеми возможными вариациями на ебаного пидора. Это ведь не ему что-то показалось, что-то искрануло, в мозг ебануло, а потом оказалось, что всё-таки показалось. Ну был человек, и нет человека, делов то. С другой стороны, если предположить, что их дружба всё-таки была искренней, и эта определённая дружеская созависимость тоже была обоюдной, то звучит, в общем-то, довольно логично. И пусть сейчас уже никто ничего никуда возвращать не будет — ни в том плане, за который Сигитова крепко послали, упаси Боже, ни в том, в котором снова в дружбу не разлей вода — у них теперь разная жизнь, разные команды, максимум — иногда можно было бы заваливаться куда-то на кемп, где как всегда начинается куча мала из панд, бумов и виртусов, пока спирит, как всегда, существуют максимально самодостаточно… Короче, в общем, если не терять нить мысли, то что-то логичное в этом порыве есть. А проверка на адекватность и искренность… С находчивостью у Дэна всегда было всё хорошо. — Я не буду считать тебя конченым, если ты признаешь, что в тот раз не я был ужасным гнойным пидором, а ты сам зассал, что тебе понравится. Ну или уже понравилось. Вот теперь — фирменная Денискина улыбка во всей красе, пожалуйста, как заказывали. Пусть на этот раз и с хитрыми, лукавыми искорками, неприкрыто вспыхивающими во взгляде. Зато это будет честно. Потому что в прошлый раз ушел, перемазанный говном по самые уши он, а Жека вышел из неловкой ситуации безвинной жертвой, которой грязно домогались. Если он до сих пор искренне так считает — то может идти нахуй, и обнимаясь с ним вместе никто не пойдет, а если реально хочет помириться — то изобретать велосипед не нужно, достаточно лишь подтвердить мысли, зародившиеся еще тогда. Не копировать эту улыбку у Жеки не получается. И раньше не получалось, — может, в этом-то и всё дело, поэтому искрануло, в голову чужую ебнуло, — и сейчас не выходит упорно, потому что, что уж там, он её ждёт. Потому что Дениса Сигитова без такой улыбки не бывает, это против всех законов природы, и Игнатенко, уже сто лет как не другу, всё равно хочется верить, что у него… Реально всё нормально. В конце концов, не только Спириты видят количество хейта, которое вокруг Дениса заворачивается. И сейчас, когда от той вспышки непонимания и злости отчаянной от того, что его подозревают в чём-то т а к о м, о нём другой пацан думает как о том, кого можно, блин, поцеловать, не остаётся следа, Женька просто надеется на то, что жизнь у него не стала… Хуже, что ли? Что не произошло и не происходит сейчас чего-то непоправимого. И важно это, потому что как минимум для него та самая дружба всё-таки была. Нет смысла думать, искренняя или нет — просто б ы л а. Достаточно важная, чтобы ебать себе этим голову. Как минимум, для него. Но, кажется, всё и правда окей. Сейчас Сигитов точно не выглядит, как глубоконесчастный человек. Хотя кому, как не Женьке, знать, что тот так выглядит буквально в любой ситуации. Что-то в стиле: «да у тебя нож в спине — да мне похую». Поэтому проще всего… Ну, получается, ответить. Как минимум честного ответа, если это что-то типа жертвы за нанесенный моральный ущерб, Дениса точно заслуживает. — Чтобы «уже понравилось», времени столько не было, сорян. Хрен его знает, почему ситуация та самая, когда бесились, бесились, а потом один из них добесился до абсолютно конкретной идеи, до сих пор помнится настолько отчётливо. Но Женя сам преисполняется достаточно, чтобы хорошо помнить: в поджилках тогда, когда губы чужие, совершенно точно мальчишечьи, а не пухлые и мягкие, как у девчонок, ощутил, ёкнуло. Ёбнуло даже. То ли от неожиданности, то ли ещё от чего. Только оттолкнуть от себя Дениса он успел куда быстрее, чем понял, что чувствует, да и… И слава богу. — Зассал, что может. Может понравиться, и вообще мне это всё как-то было… Ну, не моё. Но ты не сделал ничего, чтобы я так… Так тебя называл, короче. Максимально тупо, по-детски так звучит, да, но по-другому как-то особо и не получается. Женька только губы свои пухлые кусает, улыбаясь зеркально, но слабее, мягче, осторожнее, и слова пытается подходящие подобрать. — И не виноват ни в чём. А я ссыкливый долбоёб, если бы не так, то просто… Поговорили бы и всё. Простишь? И следом он, пытаясь не то продемонстрировать это отсутствие всякого желания обвинять, не то доказать, что сидит тут со всей искренностью и без попортивших им жизнь лишних предубеждений, даже протягивает через стол руку, чтобы кончиками пальцев дотянуться до чужого предплечья в шутливо-просящем жесте. Да, ему абсолютно плевать, что видеть это может кто угодно вокруг. Потому что в этом, блин, нет ничего плохого, как самому казалось раньше. А может поэтому они и дружили так крепко. Потому что «тупо, по-детски» было одно на двоих. Можно было, вот это вот, не выебываться в какие-то высокоинтеллектуальные речи, а просто быть собой, дурачиться и ляпать то, что думают, пардон за тавтологию, не думая. Просто у этого «быть собой» была одна единственная граница, в которую сосаться друг с другом не входило — ну, по крайней мере, с одной из сторон, хотя и то, нужно отдать должное Жеке, даже тут не стесняется сказать как есть, пусть и до сих пор так противоречиво, как будто бы и да и нет, и хуй его вообще знает, но зато честно — тут нет никакого сомнения, и улыбка эта, от которой у Игнатенко в глазах ощутимо светлеет и что-то успокаивается, мягче становится, растворяя лукавость, с которой шел на провокацию такую, проверочную, которую Женька, как ни странно, проходит с успехом. — Прощаю, так и быть. Естественно, в этом «так и быть» нет никакого высокомерия, которое Сигитову не свойственно абсолютно — тут уж скорее Мире, и то не факт, и то не всегда, и то скорее демонстративно, а у него такой эмоции, кажется, вообще в базовую комплектацию с рождения не включено. — Я, типа, так, может, даже благодарен в чем-то. За закалку нервишек, а то если бы не был уже привычным к такой хуйне, пёзднулся бы на голову, когда и тут второй раз на те же грабли, и игра пизда как не идет, хоть обратно в Новосиб, Ларифанс и в студенческую команду местного разлива. Правда за правду. Реально ведь так — не смог бы так легко вытерпеть этот игнор тотальный со стороны Маги тогда, после Берлина, если бы не был уже закалённым в таких делах, может кидался бы на него на каждом углу, а может просто психанул бы и ушел из команды, так и не дождавшись заветного арабского кубка и взятых назад слов хейтеров из комментариев. — Но так да, всё позади, всё заебись. В смысле… по жизни. Своё нашел… с лихвой. Женьку отпускает. Это прямо сразу видно и по меняющемуся выражению глаз, и по улыбке, которая становится шире, и потому, как крепче и увереннее, теплее пальцы сжимаются на чужой руке. С такой реакцией не надо никаких доказательств того, что его ситуация по-настоящему парит, и что он реально занимался какой-то мощной перестановкой приоритетов всё то время с момента, как их обоих не стало в жизни друг друга. Обидно, глупо, резко, безвозвратно — да, десять, тысячу раз «да», хотя по итогу сожалений нет — только смутная тоска по поводу того, как всё могло бы быть иначе. Никак «иначе» не получается и уже не получится. Может, если Денис вынес из этой ситуации своё, то ему, Жене, так тоже надо было, чтобы что-то понять про себя. Окончательно успокоиться и разобраться, что ему в своей жизни окей, а что — не окей, например, или… Или научиться думать и не быть боязливым засранцем, абсолютно не готовым впускать в жизнь хоть какой-то новый опыт. Даже допускать возможность его впустить, что уж там. Может, и у него самого впереди ещё целая куча открытий чудных — хер его разбери, потом тоже как-нибудь Дениса благодарить будет. — Я рад. Честно, рад, что всё по итогу… Хорошо. И вроде бы это вообще всё, что он изначально планирует сказать. Слышит больше, чем надеется — ему реально отпускают этот проёб с чистым сердцем, потому что по-другому Денис просто не умеет. И стоит съебаться по-хорошему, не надоедать особо, а в то же время… Как будто бы мало. Или дурацкое любопытство, где-то слегка подъедающая изнутри тоскливинка, что ли, заставляет ерзать на стуле, цепляться за более чем просто красноречивое «с лихвой». Неужели действительно всё так за год у человека переворачивается? И какое оно должно быть это «с лихвой», если с ним сочетается настолько мягкая чужая улыбка? — А с лихвой нашёл — это, в смысле?.. Даже, блин, не представляю, когда успеваешь. Вас же, говорят, к столам привязывают и из практисов только под конвоем выпускают. Тут бы просто найти, — смеется коротко, но не насмешливо, а так… Просто довольно. В конце концов, то, что Спириты — ебучие тренированные машины, не зря держащиеся особнячком ото всех, уже доказал Рияд. И, естественно, Женя даже представить не может, что Денису особо и из практисов вылезать не надо, чтобы быть рядом со своим «с лихвой». Но понять — хочется, хотя бы за тем, чтобы своими глазами увидеть живое доказательство того, что вот э т о всё, что сам жёстко и непримиримо осуждал не так давно, и правда является чем-то… Абсолютно нормальным. Рука как-то сама собой чуть подворачивается, чтобы ответить тем же. Так же обхватить предплечье, едва ли не вдвое тоньше, чем его, Денисово, собственное и чуть сжать в таком нестандартном рукопожатии. В этом нет вообще ничего сентиментально интимного — только искреннее… спасибо, что ли, за то, что эта так или иначе висевшая в воздухе в течение всего этого года, пусть и очень далеко в подсознании, глубоко за кадром тема наконец обрела свою положительную разрядку. Вопрос, конечно, такой, с подвохом, и стоило бы трижды подумать, прежде чем раскрывать всю подноготную человеку, который когда-то обошелся с ним настолько жестоко, но… Правда, она такая, какая есть. Да, Дэну, наверное, нельзя доверять секреты. По крайней мере, не взяв клятву на крови, что она останется только между ним и ее первоначальным хозяином. Потому что он пиздливый дурак, который никогда не ссытся за свою задницу. Ну, разве что, совсем чуть-чуть, но это абсолютно не останавливает от того, чтобы в итоге вывалить то, что внутри и так сидит слишком шатко — ерзает, как школьник-непоседа и так и хочет вырваться навстречу кому-нибудь в откровенном искреннем желании поделиться, так сказать, радостью. А Жека… все еще человек, которому он раньше доверял не меньше, чем себе. И несмотря на тот момент, в котором это доверие, казалось бы, было подорвано, сейчас он снова доказывает, что в целом… ему все еще можно доверять. По крайней мере, за базар, так сказать, по-пацански, отвечает. — Привязывают, еще гирю на ногу вешают, и иногда жать заставляют, чтобы пролежни на жопе не образовались. Но в таких случаях ищешь поближе, до куда выпускают, хоть в том же практисе. Там, оказывается, если поискать получше, можно даже в двойном экземпляре найти. Главное — искренне верить, что Игнатенко реально успевает сделать здравые выводы, провести легкий самовоспитательный процесс и ему хватит фантазии понять, что вся эта конфиденциальная информация — не для чужих ушей. Вообще ни для каких кроме тех, которые слышат ее конкретно здесь и сейчас. И, пожалуй, Женя — лучший объект для слива такой радости, потому что вот он точно знает, что т а к о е, блин, лучше никому не рассказывать, не показывать и вообще как можно тщательнее скрывать. Наблюдать за сменой выражений на его лице — бесценно, а для всего другого совершенно точно есть мастеркард. Там: всё, от шутливости на тему почти вырывающегося «в смысле поискать, вас там ну максимум человек десять всего в команде, если всех считать», до медленного-медленного осознавания словосочетания «в двойном экземпляре», совершенного неверия и полного ахуя, который сквозит в высоко, чуть ли не до линии роста волос поднятых бровей, и в приоткрывающихся губах. Охуеть. Просто охуеть. И, естественно, в мозгу практически немедленно взвывает гетеросексуальная сигналка на тему того, что в Спиритах точно не найдётся больше одной не занятой девушки, что они там… Чёрт пойми что и с кем творят с Денисом во главе, но, походу, отношение ко всем этим гейским темам у Женьки реально меняется за этот год. Потому что он не ляпает первое, идущее на ум: «чего, прям с пацанами? ебнулся совсем», а отлавливает эту мысль и просто думает… Ну, что бы он ответил, если бы Денис сказал, что нашёл себе в двойном экземпляре симпатичных девчонок? Бля, он бы ему руку пожал и искренне порадовался за человека. И чем это хуже? Ну, так. навскидку? Тем, что у всех члены? Они от этого хуже что ли становятся, как люди? Да, вообще-то, совсем нет. Поэтому Женя пялится, пялится, ещё немного пялится совершенно ошарашенными округляющимися глазами, и, наконец, выпускает из себя клубок лёгкого, абсолютно здорового смеха. Смеющегося выдоха даже. — Пиздец ты. Серьёзно, в двойном? Я хер знает, конечно, но ты, это… Ему ужасно неловко. Да. Но он решил для себя единожды больше никогда и никого ни за что подобное не осуждать и вообще не быть заносчивым, пугливым мудаком, а значит, все, чему он реально имеет право удивиться, так это тому, что их двое. Двое парней. На одного Дениса. Блять, ладно. — Ну, получается, везунчик, что ли? Плейбой, блин, или Дон Жуан какой-то. Откровение такое неожиданное, что Женька просто на автомате с той же широкой улыбкой, заново по лицу расплывающейся, Дениса невольно тянет на себя, сам ближе склоняется, явно не собираясь вопить снова что-то о пидорах и о желании от этого всего отмыться. — А… С кем? Я — могила, честное слово, просто, ну… Реально интересно. Никому не скажу, слово пацана. — Особенно плейбой был, когда по еблету за это дело отхватил, прям дон Жуан куда деваться. Там один к другому в комплекте шел, в не очень радостном этому факту комплекте. Ладно, нет, ради всего этого градиента эмоций определенно стоило этим поделиться. Даже если вдруг гром грянет, рак свистнет и Жека сейчас подорвется с места искать ближайшего блогера, чтобы раструбить на весь интернет, что тот самый Ларл, который почти похерил Тим Спирит со всеми их недюжинными успехами ебется с кем-то из команды, причем не с женщинами, причем с двумя сразу. Потому что то, как он меняется в лице, умудряясь одновременно краснеть, бледнеть, вжимать голову в плечи и терять свои брови где-то под линией роста волос — это, как говорится, бесценно, для всего остального есть Мастер кард. Ну, у них точно есть, в России — не факт. Какая же ирония. Практически метаирония, ирония возведенная в квадрат, в абсолют, ну или… в треугольник, если учитывать некоторые обстоятельства. Год назад он был послан в пешее эротическое с подробным рассказом о мерзкости пидорастических начал в его сознательном, а сейчас он с гордостью вещает о том, что ебется с двумя мужиками сразу, и Игнатенко, после всего своего доброжелательного подката, просто вынужден внимать этому со всей натянуто выуженной из этических глубин толерантностью. Какой блядский ироничный кайф. Даже если вынужденность сменяется чем-то относительно похожим на искренность и любопытство побеждает, вынуждая тянуться навстречу, а самого Дэна — отвечать тем же, наклоняться вперед, практически к самому торчащему из-под светлых кудряшек уху, дабы не афишировать ненужную информацию на все окружающее всеуслышание, и похуй, что вокруг особо никого нет, тем более — внимательно вникающих в суть их с Жекой диалога. — Любопытной Варваре в кокошнике… Ладно, похуй, раз слово пацана, то с. хардлейном. Ну ты понял. Денис ошибается только в одном — в том, что поблизости вроде как нет никого, кто внимательно вникает в суть диалога. И то ошибается не до конца: сложно вникать, стоя на другом конце зала, на том самом месте, которое выбирал, чтобы неловко топтаться, Женька с десяток минут назад. Получается скорее просто рассматривать две почти перемешивающиеся, блять, друг с другом кудрявые макушки. Но этот чужой пристальный интерес, очевидно, не привлекает никакого внимания, и, как минимум, с Денискиного ракурса остаётся вовсе незамеченным. Зато с точки зрения Игнатенко это заметить легче легкого. Было бы. Если бы в это время он не был занят поступающей в его мозг информацией и тем, чтобы вертеться и неверяще заглядывать Денису в глаза, уже похуй, насколько близко от него в этом порыве делиться своими девичьими-но-совсем-не-девичьими секретами оказываясь. — Да ладно… Серьёзно? С… С ними, прям… Прям с обоими? Естественно, ему не нужно уточнение. Слухи вокруг хардлейна Спиритов уже давно ходят… Всякие, разные, но пока те не имеют привычки сосаться на каждом углу, никакого дельного им подтверждения никто не обнаруживает. Хотя даже их игра совместная подчас в своей преисполненности выглядит, как ментальное порно, что уж там. Просто чтобы так, прям в лицо получить такой… Факт, что Мира и Коллапс, в смысле Мира и Мага там у себя… Ещё и с Дэном? Ебучий, блин, порочный круг, рассадник разврата и вот это вот всё, что там ещё можно добавить к конечному диагнозу. Смущает одно: чисто теоретически, если отбросить или хотя бы приглушить орущую сигнализацию, берегущую его ориентацию, но он Дениса может… Как минимум — понять. Как максимум, был бы он сам девчонкой… Нет, блядь, ладно, это вообще какой-то пиздец, от которого мозги корёжит просто на все деньги. Собственно, это Женька и озвучивает: — Ты — пиздец. Ну… В хорошем смысле. Охренеть у вас там тимбилдинг, никаким командным психологам не снилось. И отстраняется, наконец, немного, продолжая светить может быть где-то отчасти и вынужденной, но на самом деле — честной улыбкой. Просто потому что это всё реально походит на какое-то кино с отметкой «восемнадцать плюс», и если в такое Денис умудряется вписаться, рассказывая об этом… С настоящей радостью, которую ни с чем не спутать, то так тому и быть. Даже не то выражение… Тогда — и слава богу. — Я не понимаю. Но и хорошо, ещё, блять, пойму, так вообще… И рад за тебя, раз так. Честно. Раз тебе так правильно… Могу только удачи пожелать. На порыве насильственного погружения в полную толерантность и какой-то ощутимой, пусть не до конца сформулированной радости от того, что в конечном итоге вся эта кошмарная ситуация из прошлого реально кончается чем-то хорошим, Женька просто подрывается с места и неловко протягивает Денису руки. Почти привычно, как раньше. В безмолвном предложении мира, с широченной улыбкой. Да, наверное во всем этом Денис ошибается только в одном. В том, что не смотрит по сторонам достаточно внимательно. Но тут уж, простите, отчасти не его вина — даже если бы смотрел внимательно, не разглядел бы, треклятая близорукость тому виной. Но вот хотя бы подумать о том, что где-то вот вот наконец должны подвалить те, кому не слишком то стоит наблюдать за его теплым примирением с бывшим… бывшим другом, пусть и с сомнительным эпизодом совместной биографии за плечами, стоило бы. Увы, но слишком простой и простодушной фантазии на это не хватает. Сам же человек, который практически не знаком со словом «ревность», тем более, когда дело и так уже касается отношений на троих, не подразумевающих безраздельной принадлежности только одному человеку. В общем… Иногда нужно думать чуточку больше. А получается — только искренне и наивно радоваться красивому примирительному финалу чужой реакции, которая так сладко охуевает от всего происходящего, что где-то внутри буквально мёдом по сердцу растекается и чувство какого-то приятного безобидного возмездия, и осознание, какой же сладкий кусок смог отхватить. Без каких-то материалистичных пошлостей, просто… Да, у него наконец-то все хорошо. Пиздец как хорошо, просто охуенно. — Гейсквад, блять. Нахуй психологов, еще нервишки им ломать, у нас и так всё заебись. Ценой моего носа, но похуй, теперь — охуенно. И вот на такой лаконичной и самодовольной в самом теплом и безобидном смысле слова ноте не грех даже потянуться навстречу, ставя окончательную, жирную точку в этом закрытом гештальте, облаченную в форму объятий — настоящих, теплых, искренних… и абсолютно дружеских, без единой капли чего-то большего в подтексте, который остался целиком и полностью похороненным там, год назад в Сингапуре. * * * Только какими бы эти объятия не были — после сахарных перешептываний на ушко, после широкой и довольной улыбки Евгения, мать его, Нотисэда Игнатенко у них абсолютно нет шансов выглядеть исключительно дружескими. Особенно в одних конкретных глазах. Мага — оффлейнер от бога. Или от Аллаха. Или от кого-нибудь там ещё. И будь он на мапе в этот самый момент, вопросов нет: сесть на Магнуса и протаранить зарвавшегося кудрявого придурка с его же позиции, ультануть, а потом заодно в назидание вышку снести, чтоб неповадно было, вышло бы самым прекрасным образом. Вот только он нихрена не оказывается в игре, и такого мощного рога у него под рукой не оказывается. Зато собственного характера — в избытке. Характера куда более мягкого, склонного к загонам и настолько глубокой рефлексии, насколько позволяет эмоциональный диапазон. Тупо получается. Прямо очень, очень тупо. Мага просто ливает от Миры, который после торжественных проводов выкурить первую утреннюю сигарету категорически заявляет, что ему нужно сделать… Что-то там с лицом, потому что «климат в Сиэтле отвратительный, Маг, что я сделаю?», Мага не вникает, все эти масочки-хуясочки вообще не его тема. Выбор — или сидеть и не пиздеть, или идти искать… Вторую свою половину. У всех людей она одна, а у Магомед Халилов изначально задуман с таким большим сердцем, что в нём их помещается две. И даже собственному кусочку остаётся место, он-то и шепчет: найди Дениса, пока эта принцесса закончит жаловаться на то, что вода (вода, блять, как такое вообще может быть, это же вода) здесь слишком сухая. А вместо этого получается какая-то херня. Он спускается и несколько минут сряду смотрит на то, как подозрительно знакомое и узнаваемое в процессе наблюдения ебало сначала трогает Дэна за руку, потом плавится, когда Дэн что-то ему шепчет, а потом и вовсе лезет его… Трогать. Что с этим делать — ни малейшего понятия. Но Мага всё равно зачем-то предусмотрительно уходит вместо того, чтобы взять разгон и расставить все точки над «и», как того требует душа, а снова бессмысленно поднимается к Мире, заявляя, что передумал, и только потом они в полном составе сгребают Дениса себе. Что-то непонятным образом начинает ворочаться при одном только взгляде на по какому-то поводу слишком радостного Дениса. Потому что у Маги с ревностью никаких проблем нет, у него в голове вообще всё четко: вот эти два человека, конкретные Мирослав Колпаков и Денис Сигитов, принадлежат ему настолько, насколько это вообще возможно в относительно здоровых отношениях, не переступающих личные границы. Им можно трогать его и друг друга. Всё. Ну, может, в это всё входят ещё Илья с Яриком, потому что они вот такая дружная команда, периодически напоминающая странноприимный дом для сирых, убогих и тактильно голодных. Но никак в этом списке нет места не всяким левым и не очень-то выдающимся оффлейнерам из чужих команд. Мага, конечно, не может спросить напрямую. У него в скромном списке скилов такого нет, и он только возится сам с собой что-то около дня, рассеянно хмурясь, но старательно изображая своё привычное «всё в порядке». Потому что всё реально в порядке, просто он… Просто у него есть интернет и пару дней кряду он проводит за тем, чтобы в свободные уединенные минутки смотреть старые видосы с Дэном, который, блять, ведёт себя с Игнатенко точно так же, как с ним самим в самом начале их… Их, боже, блин, отношений. Ну, пересматривает триста раз отрывок, где Дэн его на руках таскает. И ещё пятьсот — где заваливается и усаживается на него сверху, как будто делал так сто раз и так и надо поступать с тиммейтом. А ещё миллион прокручивает перед глазами эти вихры блондинистые, точно такие же пухлые губы, как у него самого, и довольную рожу. Но так-то всё в порядке, да, всё абсолютно под контролем. К Мире тоже идти стыдно. Просто потому, что Маге до сих пор неловко и неясно до конца, что такое неоформленно неоднозначное между этими двумя искрится. И обижать Миру ревностью своей, нацеленной не на него, словно… Странно, что ли? Но у них на носу плей-офф, у них Инт, и чего Мага точно не хочет — так это портить игру своей тупизной. Поэтому между двумя стульями выбирает тот, что с отрезвляющими пиками, как будто у Миры где-то должна быть волшебная палочка, решающая проблемы, и на третий день их вынужденного перерыва сразу после того, как их всё-таки фигурально отвязывают от столов и снимают гири с ног, сосредоточенно идёт к нему в номер, не глядя шваркая нужной карточкой по входу — у него такая, благо, есть. Идёт с конкретной целью — сдаваться, как бы стыдно и стрёмно не было, потому что, ну… Потому что Мира что-нибудь придумает. И разговор начинает совершенно конкретно, обозначая проблему сразу и по существу, прямо с порога с повинной головой рушась на чужую по линеечке заправленную постель бестолковой задницей. — Мира, я дебил. Я загнался. Я думаю, что Денис от нас уйдёт. Не сказать, что Мира не замечает, что с Магой что-то не так. Нет, он не слепой, не тупой, и Мага ему совершенно точно не безразличен. Но в этот раз Халилов ведет себя достаточно сдержанно в своих загонах, на людей не бросается, не огрызается, от всех не шарахается и в номере не запирается, а с учетом того, что этот Инт и его новый регламент заебали, если не сказать остопиздели приблизительно всем с этими идиотскими перерывами по четыре-пять дней, превращающими всё мероприятие в какой-то сплошной день сурка длиною в месяц — причин там может быть расплывчатая масса вплоть до самого традиционно-классического «просто заебался», и здесь исключительно 100% понимания, 0% осуждения. Мира и сам, кажется, теряет счет времени и сыгранным пабликам, а заодно и выкуренным пачкам сигарет в перерывах, которые здесь, в Америке стоят каких-то неприличных бабок, благо что у них особо с этим проблем нет, но жаба все равно недовольно плюется где-то на заднем фоне. Завтрак, кофе из ближайшей кофейни в почти литровых стаканах усилиями вездесущей Русланы, паблик, паблик, перекур, паблик, кв, перекур, кв, паблик, перекур, спать. Даже на секс как таковой ни сил ни желания особо нет — ну, по крайней мере, и уже и пока — в начале еще какой-то боевой запал был, когда картинка мира разбавлялась более активными играми и медиаднями, а сейчас сурок всасывает окончательно в себя всё, включая, кажется, даже их молодецкое либидо. Но проблема явно не в этом. Потому что к этому все приходит гораздо раньше, чем над головой Маги появляются легкие тучки — как у Разора, только разве что молниями по башке не пиздят и боль не причиняют, оставляя возможность продолжать наблюдение, выжидая либо более удобного момента, чтобы выяснить, что произошло, либо дождаться уникального часа, чтобы Мага разродился сам. И, на величайшее удивление, в этот раз происходит именно второе. Происходит неожиданно до такой степени, что уже просто сам этот факт шокирует так, что Колпаков даже не сразу понимает смысл озвученного, а когда понимает — выпадает в осадок окончательно. Вот прямо настолько, что отчаянно хочется прямо сейчас встать и не говоря ни слова прикурить сигарету, томно красноречиво выдыхая колечки и стараясь не пробить лицо ладонью. Благо, выдержки хватает, чтобы только замереть на добрых несколько секунд, с непробиваемым видом переваривая полученную информацию, от которой, кажется, где-то под кожей начинает подергиваться венка между бровей, и наконец выдохнуть — глубоко, словно сдувая какой-то внутренний воздушный шарик. — Дебил. Загнался. Рассказывай, что этот придурок учудил. С фанатками слишком тесно стоял, когда фоткался? — Хуже, — не менее убито откликается Мага почти мгновенно. — С одной конкретной, блять, фанаткой. Он драматизирует намеренно. Сам высмеивает своё состояние, рушась на постель на этот раз окончательно — не только задницей, но и всем телом, спиной назад, прикрывая глаза ладонями и придавая голосу особенно клоунские траурные нотки. Это такая защитная реакция: обосри сам себя вместе со своими загонами, чтобы это не сделал кто-то другой за тебя. И это — на фоне прекрасного понимания того, что Мира этим не обманется, скорее просто убедится в том, что у Маги пока если не все дома, то сбежала только половина многочисленной кавказской родни, одни дяди и тёти разной степени «юродности». Сформулироваться чётко и конкретно пиздец, как сложно, потому что всё, что у Маги есть — невнятные восклицания по поводу того, что, кому и каким образом он хочет оторвать и отрезать, чтобы всем в мире, и ему главным образом снова зажилось тихо, мирно и спокойно. И никаких толком претензий к несчастному Дэну, без чьего присутствия на него пытаются жаловаться. Только ко всяким пухлогубым кудрявым долбоёбам, на чьих бёдрах так удобно сидеть. Блять, да почему он так к этому привязывается? — Я… Блять, я хер знает, ты только не угарай. Ну, слишком сильно не угарай. Я его на днях спалил… То есть, не спалил, просто случайно увидел, пока ты с утра свой тристаступенчатый уход вымазывал, что он там с одним… С Нотисэдом, короче. Женькой. Обжимается. И… И «что-то шепчет ему на ухо, пока тот лыбится во все тридцать два — норма», звучит слишком жалко даже на вкус Маги. Как будто он — ревнивая женушка, спаси Аллах. — Улыбается ему, как, ну… Вот как он тебе улыбается, и за ручки они там трогались, и вообще… Внутреннее накопленное возмущение, так старательно пытающееся не скатываться в беспричинные обвинения и все эти нездоровые обвинения, подрывает Магу обратно с места. Он суетится и садится снова, на этот раз комкая Мирину подушку и прижимая её к животу в качестве антистресса. — И потом просто решил про него узнать, ну, они ж раньше вместе в Бумах были, чего вообще… Ютуб полистал. Немного совсем. А они — пиздец, и я теперь… Ну, мы никогда не говорили же толком про это, а мне теперь кажется, что вот как с… С нами у него так и с ним раньше было. Довольный, счастливый сидел, и… Вдруг они встречались? И расстались? И он теперь уйдёт? Мага вроде задаётся совершенно конкретными вопросами, но в глазах, в бровях, знакомо сходящихся на переносице жалобными уголками, встаёт вместо озвученных всех вещей звучит ровно одно: «Мир, ну я же долбоеб? Я же не прав?», как будто у Миры должен быть единственно верный ответ на этот вопрос. — Я просто… Ну, я уже загнался, а так готов идти кого-нибудь душить в лучших традициях. И уточнять, молилась ли Дездемона на ночь, блять. Он уставший, и без этой вроде бы ещё пока не совсем значительной, но значимой нервотрёпки, потому что, даа, заебали регламенты. А вот эта вот ситуация окончательно выбивает его в ещё больший страх всё просрать непосредственно на Инте, пока его сжирают мысли о том, что Дэн чисто теоретически может исчезнуть в своё счастливое и может быть даже бывшее далёко. Поэтому видно: Мага серьёзно, Мага не шутит, хотя очень старается, Мага просто и честно пытается решить свою проблему до того, как ебанёт. Хер его знает, на самом деле, хорошо или плохо, что Мага сам настолько откровенно и демонстративно утрирует. Вроде пытается как лучше, а по факту и хлеб у Миры отбирает, потому что нет, блять, в таких нелепых ситуациях именно он должен картинно закатывать глаза и перебирать тонкими длинными пальцами плечи своими же скрещенными руками, томно выдыхая в потолок хотя бы колечки пара из одноразки, которой сейчас, все-таки, самое время — благо, что окно и так приоткрыто, датчики на эту херню не срабатывают, вонять не воняет и валяется она прямо под рукой…и еще и лишний раз подчеркивает, что дело — дрянь. И побег многочисленной кавказской родни как раз в самом что ни на есть разгаре. По описанию, конечно, выходит… ну такая себе ситуация, но для кого угодно, только не для Сигитова. И не потому, что Мира до сих пор с изрядной долей скепсиса относится к этому ручному щенку, а потому что еще с самого прихода нового мидера в команду знает — этот пёс шелудивый тактильный как пиздец. И для него такие истории — в общем-то, в порядке нормы. Другой вопрос, что они не в порядке нормы для Маги, ревнивого как Отелло. И пусть это звучит странно для человека, который первым… фактически пошел налево, сосаться с другим мужиком при наличии своего собственного, но эту историю они вроде как уже замяли, забыли и смирились с существованием втроем, а вот кавказское собственничество из крови Халилова так никуда и не делось и вряд ли когда-нибудь денется. И с этим нужно что-то делать. Колечко приторно сладкого пара улетает куда-то в сравнительно низкий после Риядских хором потолок, заполняя минутку тишины, которую приходится взять на раздумия и переваривание вводной информации. Дело, слава богу, пока еще не настолько дрянь, насколько могло было бы быть на первый взгляд, но Дэнчик определенно проштрафился, сам того не зная, и с этим нужно что-то делать. По крайней мере — справляться с Магиными загонами и делать предупреждающую желтую карточку на будущее, если они не хотят срачей на пустом месте там, где Мира вот вообще устраивать себе нервы лишний раз не планировал. — Если посмотреть на ютубе, как Дэн зажимается с Илюхой или валяется на Ярике, тоже можно предположить, что он с ними встречался, только Илюха за такие мысли может и по ебалу дать. Но я тебя понял. Предлагаю не мять сиськи и поговорить словами через рот. Прямо с виновником торжества, хочешь — уточняй, молился ли, хочешь — сразу души, я не против. Сакраментальное «вы не понимаете, это другое» у Маги с языка почти рвётся по поводу Илюхи, но… Рвётся — да не срывается, потому что, если совсем уж честно смотреть любые видео из их медийки, можно сделать вывод, что там не просто кто-то с кем-то встречается, а они все ебутся впятером. И Славу с Димой, в последнее время как-то подозрительно преисполнившихся по невыясненным лично Магой пока что причинам, периодически зовут за компанию. Круг любви, блять, чистой, возвышенной и киберспортивной. Это так, это всё — так, просто… Просто у них только-только всё стало хорошо. Просто вот сейчас они все, несмотря на усталость, понимают, что у них есть неиллюзорный шанс повторить ещё раз их ебучий подвиг и поднять Аегу. Сейчас Маге, и, он хочет верить и надеяться, что не только ему одному, нужна полная уверенность в том, что у н и х всё хорошо. А получается, как получается, и просто вытряхнуть этот мусор из головы он физически не способен: до сих пор что-то на уровне созависимости нездоровой в воздухе витает, своё долбанным чудом обретённое счастье Мага отчаянно боится из пальцев упустить. Вдруг Денису действительно может прийти в голову, что вот это всё, что у них, всё-таки перебор для него? Вдруг там чувства какие-то не остывшие? Вдруг что-то ещё? Вдруг он сам всё своими тупыми мыслями сломает и Денис обидится на эти вспышки ревности? Будь они дома, он бы с радостью низверг себя в пучины самокопаний, а так… Так какой-то пиздец невнятный, неоформленный и некрасивый получается. И Мира… Мира, вроде, разумные вещи говорит. Но Маге по-детски инфантильно хочется верить, что тот может развеять его сомнения парой каких-нибудь ювелирно взвешенных предложений-пиздюлин, хотя это абсолютно бессмысленно: Мира едва ли знает что-то, чего не знает он сам. — Я, вроде как… Ссусь? — звучит настолько жалко и неуверенно, насколько Мага только способен. Гениальная идея поговорить словами через рот у Маги в голове тоже болтается. Но он её всяческими методами избегает, и поэтому-то приходит к Мире, чтобы быть в своих метаниях… Не одному. Потому что такие предъявы, правда, вот вообще не ему кидать после всего того, что натворил сам. Потому что у них и так на взгляд адекватных нормесов отношения сложносочиненные, какие уж там ревности. И вообще он, нахрен, запутался в собственных чувствах по всему этому поводу и не понимает, что ему можно, что ему нельзя, а Мира — как мерило адекватности, остро сейчас необходимое. — Ну, я скажу, а он ещё решит, что я ебанутый… Может там реально ничего, а я тут как пятая жена скандалы, интриги, расследования устраиваю. Тупо же. Ещё пиздану чего. Мир… Естественно, Маге в голову не приходит тискать Миру, как ту же самую подушку. Но он всё равно на автомате тянется так, как им обоим удобно — обхватывает чужую острую коленку, придвигаясь, к себе прижимает и ставит на неё подбородок с самыми несчастными, просящими глазами, все ещё пытаясь даже для себя обратить всё, что темпераментно и крепко внутри закручивается, стоит только представить… Всякое, в шутку. — Может, вместе? Не душить, конечно, а поговорить? Я сам хуйню какую-нибудь натворю, ты же знаешь, и вообще… Естественно, он даже не собирается перекладывать ответственность за свои терзания на Миру. Об этом даже речи не идёт. Но даже в такой ситуации они нужны ему оба, потому что, в конце концов, это не просто какая-то блажь с оттенком разврата. А потому что они, так или иначе, вместе в гораздо более глубоком смысле. Как бы Мира ни старался держать лицо с максимальной вежливой толерантностью к тому, что говорит Мага, но брови все равно нещадно ползут куда-то к линии роста волос, причем плавно и поочередно, то и дело одергиваемые обратно вместе с глубокими вдохами сладкого пара, постепенно заполняющего собой сравнительно небольшой номер. — То есть ты думаешь, когда ты сказал, что хочешь трахаться с двумя мужиками сразу и никак иначе, он не посчитал тебя ебанутым — я, кстати, посчитал — а если ты скажешь, что приревновал, когда он обжимался с чужим мужиком — то всё, пиздец, апокалипсис, соберет шмотки и переедет на кемп к Виртусам? Нет, понятное дело, что всё зависит от подачи. От подачи вообще всегда зависит 90% диалога, и Мира не устанет это повторять, особенно после той самой ситуации, когда одним целым носом, возможно (но это не точно) могло бы быть больше, если бы кто-то сам пришёл и покаялся, честно и по фактам разложив всю ситуацию, а не оставил это на откуп наивному и вообще не вдупляющему в суровую реальность Дэнчику. Но даже при этом Сигитов кажется последним, с кем надо осторожно выбирать выражения. С его непробиваемостью, даже если бы Мага решил бить посуду — вряд ли бы это остановило его от восстановления справедливости, виноватого шмыгания носом и раскладывания по фактам, что же это всё-таки было. Но при любом раскладе главный постулат остаётся неизменным — виновника торжества нужно звать на ковер. И давать возможность Халилову выговориться, присутствуя исключительно в качестве независимого рефери, если ему будет так спокойнее. — Подбирай слова, сейчас примчится. «Сворачивайся, если еще не всех нагнул и пиздуй ко мне, у нас проблема снова загналась». * * * Сворачивается, к слову, Денис действительно моментально — сообщение в телеге от Миры догоняет его как раз в тот момент, когда он выключает комп в практисе с твердым намерением как минимум заскочить к Маге если не с какими-то более глобальными целями, то хотя бы пожелать спокойной ночи по-человечески, но… Вынужденно меняет маршрут и ускоряет передвижение. При всей Мириной немногословности что в жизни, что в письменном формате, вводных более чем достаточно — Мага опять нашел повод потрепать нервы себе, а заодно и окружающим. И с учетом того, что в этот раз с игрой у них все… ладится — даже не то слово, всё откровенно заебись, по всей видимости все еще сложнее, чем в тот раз на Лиме. Поэтому уже через три минуты в номере раздается скромное скребыхание в дверь, поскольку распределение вторых карточек от номеров пока как всегда распределяется по старой памяти и давности бытия в отношениях. И еще по тому принципу, который гласит, что просить по три карты от каждого номера на одного — это уже почти гарантированное палево, а нервы непричастных к их отношенческому бардаку всё же нужно беречь. Хотя бы иногда. Хотя бы, пока они не дома на глазах у тех людей, которые уже давно махнули на них рукой — не дерутся, не шарахаются друг от друга, играют нормально и уже большое спасибо. Открывает, ожидаемо, Мира, ничуть не удивлённый скоростью, с которой это самое скребыхание разносится, потому что на Магу надежды, такая вот тавтология, безнадёжно мало: он держится, крепится, молчит, но даже за три минуты успевает извести себя читающимися на лбу размышлениями о том, что будет, если он сбежит от разговора прямо сейчас через окно. Им всё это ещё очень непривычно. Ну, то есть, вообще говорить словами через рот. Но после всех тех событий, которым довелось случиться, чтобы они так здорово все вместе здесь сегодня собрались, если каждый что-то и понимает, то то, что иначе в таком хитросплетении сердец, конечностей и мозгов просто не выжить. Это понимает даже Мага, который иначе просто не пришёл бы сдаваться в первую очередь Мире, но это вовсе не мешает ему нервно мять подушку и кусать губы, отчаянно пытаясь по выданному совету подобрать слова. Подобрать, сука, походу от слова «поднять с пола», а не от слова «выбрать». Вовремя сделать это всё равно не получается. Гораздо быстрее Мира относительно дружелюбно бросает ироничное: — Тут, понимаешь, считают, что ты собрался от нас уходить, — оглядываясь на Дэна уже через плечо. Коротко, намеренно утрировано, настолько лаконично, насколько возможно, и… Так, что у Маги не остаётся ни единого, даже секундного шанса попытаться слиться с темы или сделать вид, что ничего не случилось. Мира — сучка. Мире не стыдно. Мира седлает стол, тулящийся в углу комнаты и вооружается электронкой уже под возмущенное, мгновенно выстреливающее Магино: — Я не считаю, блять! Я… Дэн. Блин. Мизансцена в их духе. Ещё один выглядящий так, как будто наделал в штаны, оффлейнер — второй по счёту за неделю у Дениса, и Мира, который, кажется, решает, что не позволит себе трепать нервы до поры до времени и лучше посмотрит со стороны. Мага же сам хотел, чтобы он поучаствовал — а при его участии проблемы решаются жестко и радикально. — Я вообще не так считаю. Просто… Всё окей, ладно? Мира… Шутит. Ты… Иди сюда, а? И он сам поднимает до краёв переполненные всем подряд, в том числе и виноватой смущенностью, глаза на Дэна, сдвигается на край Мириной постели, протягивает ему руку, чтобы утянуть с собой, как будто в непосредственной телесной близости будет попроще. А сцена и вправду выглядит как какое-то дежавю. Только если с Жекой вопросов было… ладно, хер с ним, тоже немало, с учетом первичного непонимания чужой мотивации на это примирение, но по крайней мере все остальное там было достаточно прозрачно и понятно в своей предыстории, то с Магой все совсем сложно. Нет, по крайней мере, сразу становится очевидным, что Мира не преувеличивал, а скорее преуменьшал масштаб трагедии. Потому что несмотря на степень когдатошнего обсёра Игнатенко, Мага умудряется краснеть, бледнеть, кусать губы и впадать в панику еще больше. Ну или просто красочнее. Только если в случае с Жекой максимум, что эта картина вызывала, было какое-то торжествующее и наконец компенсирующее и закрывающее гештальты умиление, то Мага и его загоны не могут не настораживать. Пусть и пока без какой-то особой паники, потому что он сам по крайней мере на сто процентов уверен в том, что никуда уходить не собирается. И даже предположить причин к таким выводам не может, но, собственно, он для того и здесь, чтобы их выяснить. Именно поэтому ответить на это приглашение не составляет труда. Самому буквально нырнуть туда, вниз, на кровать Мирину, но ключевое — к Маге, увлекая в привычные, до автоматизма отработанные объятия с этой рукой на плечо заброшенной и к себе прижимающей, под крыло, туда, куда Мага и сам заваливается с большой радостью, когда рядом нет камер вездесущего Славика. Только на этот раз — не просто обнять, а еще и к себе подразвернуть, в глаза заглянуть совсем чуточку укоризненно, но так — исключительно в рамках безобидной шутки. — И вот я здесь. Рассказывай, откуда ты вдруг взял, что я куда-то собираюсь уходить. Мира, конечно, чурбан бесчувственный, но не пиздабол. Голова уже машинально в плечи вжимается, предчувствуя приближение потенциального леща, зато на губах улыбка расцветает фирменная, обезоруживающая и испепеляющая чужую панику, обращая ее в фарс не меньше, чем старания Колпакова в утрирование проблемы. — Я не для того жизнью практически жертвовал в этих кровавых переговорах, чтобы вы от меня так легко избавились. Звучит резонно. Стоит сказать — охренеть как резонно, и, может, был бы Мага чуть пособраннее и поувереннее в себе в этой жизни, одного этого аргумента, высказанного самому себе, хватило бы, чтобы успокоиться и не поднимать волну. Но он уже пробовал. Пробовал объяснять себе, что не Денису, который был готов рубашку на груди рвать за то, чтобы всё сложилось, думать о каких-то там пусть и триста раз очень симпатичных чужих людях. Но подсознание подвякивает токсично что-то на тему того, что в жизни оно всяко бывает, и вообще, мало ли что и как там в чужой жизни складывается, кто его знает, какие мысли ходят в других головах даже на фоне того, что Дэну он доверяет абсолютно целиком и полностью. И сейчас почему-то вот чужие, а не собственные подъёбы ситуацию не делают лучше. Мага чувствует себя не то обесцененным, не то просто шкодливым пацаном, из-за которого у взрослых проблемы, но взрослые почему-то с готовностью пытаются их решать, разве что улыбаясь чуточку устало. Но это ничего, это уже почти привычно, и самокритики хватает на то, чтобы обижаться в основном на себя и только на себя. Он глаза опускает Денису куда-то то ли на губы, то ли совсем на уровень шеи, словно там должно быть написано, что ему надо говорить. А «чурбан бесчувственный» в это время критично разглядывает стол на предмет того, чем бы швырнуть в кое-кого со слишком длинным языком, не находит ничего подходящего, и флегматично выдыхает клубок пара куда-то над собой, закатывая глаза и делая вид, что бесчувственный он настолько, что в своей бесчувственности чуть более, чем просто преисполнился, так, что теперь даже отвечать на такие подъёбы ниже его достоинства. — Ещё раз: нихуя я не взял. И не решил, и вообще, я просто… — Просто ввалился ко мне, заявив, что дебил и что думаешь, что Дэн уйдёт. Цитата, если что. Маге хочется лицо Мире, спуску ему не дающему, немного отгрызть. Но он терпеливо сдерживается, помня, что страдания — это во всех канонах религии во благо. И что после этого в следующий раз он десять раз подумает, прежде чем загоняться. — Ладно. Ладно, я так сказал. Короче… Мага выдыхает длинно и активно возится, именно сейчас недовольный где-то на подсознанке своим положением. Нет, ему нравится, ему всегда нравится поглубже зарыться под Денисово широкое плечо, потому что это самое безопасное место в мире по его личному рейтингу, но сейчас… Сейчас как-то не так, и Мага выпутывается из-под его руки даже не для того, чтобы отзеркалить жест, а чтобы развернуться целиком и сцепить обе руки в замок вокруг Дениса прямо поверх его собственных, практически связать, обездвижить и прижать к себе. Чтобы не убежал, очевидно. — Ты… Ты извини, ладно? Я просто… Ну, это пиздец тупо, я тебя на днях с утра увидел с твоим… Блять, я не знаю, кто он тебе, но с Игнатенко. Хотел подойти, а вы там… Ну, ты сам знаешь, и… И всё. И меня перекрыло. И я теперь думаю, что вы типа… Встречались, и он может тебя вернуть хочет, или хуй знает вообще, я чего только не придумал, потому что… Ну, потому что. — …Потому что сталкерил, как девчонка, и впалил какие-то там видосы, — услужливо подсказывает Мира. И застывает с довольным видом, — довольный — это когда на каменном лице усмешка чуть жёстче и ярче прорисовывается, — чтобы вцепиться внимательным взглядом в лицо Сигитова, на котором по идее всё должно быть написано ещё до того, как он ответит. По крайней мере для него, для Миры. Ладно, первое, что радует во всей этой ситуации — что Мира такая сука со всеми. Не то, чтобы Дэн не успел это уловить на протяжении их еще пока недолгих, но достаточно… плотных отношений, но всё же поводов подъебывать Магу у Колпакова в разы меньше, и всё же с ним он ведет себя гораздо сдержаннее, целиком и полностью выкладывая свою демонстративную токсичность именно на его, Денисово обозрение. Наверное, не будь Сигитов настолько непробиваемым, в какой-то момент это могло бы или заставить начать загоняться, или просто по человечески остопиздеть. Но он все еще простой и прямой как палка — пусть и коротенькая и крепенькая палка, а Мира периодически отсыпает такие горсти камней и в огород любимого дагестанца, что не может не растекаться медом по сибирской душе. Чисто в рамках общего позитива, а не какой-то коварной жестокости. Открытого позитива правда хватает ненадолго — ровно до момента озвучивания причин загонов, которые, конечно, не обрушивают что-то внутри и даже не пробирают холодком по позвоночнику, как это раньше… да и периодически до сих пор с ловкостью организовывал Мира, но, тем не менее, заставляют улыбку немного сникать, а брови — сосредоточенно сводиться на переносице. Нет, скрывать ему нечего. Вот от слова совсем, тем более в настоящем и в том диалоге, который реально произошел между ним и Игнатенко, и который он даже сейчас готов воспроизвести дословно, если Маге от этого станет легче. Вопрос лишь в том, насколько… легче Маге станет от той правды, которая была год назад и нужно ли ему это слышать. Как там в этих рассуждениях про горькую правду, сладкую ложь и где там вариант про святое молчание? Ладно, в конце концов, он же прямолинейный. Хули тут вообще думать. Его вариант — точно не юлить и не выкручиваться, выбирая, что тут озвучивать, а что нет. Поэтому взгляд какой-то задумчиво…усталый внезапно перескальзывает с одних, внимательно вперившихся в него глаз на другие и возвращается обратно к Халилову, которому, очевидно, весь этот монолог будет адресован в первую очередь. — Короче. Мы дружили. Крепко дружили. Мы же в ББ вместе уже перешли тогда, знали друг друга гораздо дольше. И ладно еще тут, знаешь, когда ну все свои, а там… Дахао, Роджер, Акбар, который вообще себе на уме… Считай, вообще перманентно вдвоем. Ну и короче… Меня как-то замкнуло. Я сам хер его знает, что это было. То ли показалось, что там что-то больше, чем просто дружба, то ли просто заигрался, там никаких соплей, слюней и больших влюбленностей не было, просто, ну… ну вот как ты тогда, в Берлине… ну, все это начал… Так и я. Только если я…был не против, от него пизды я отхватил быстро. Не в прямом смысле, но говна наслушался — чуть уши не завяли. Ну и… все, больше он ко мне ближе чем на расстояние компов не подходил, косился как на прокаженного, тимбилдинг объебался окончательно и мы распались и разошлись как в море корабли. Вот как-то так. Денис объясняет быстро, коротко и лаконично — практически совсем только по существу, но Мага чувствует, не может не почувствовать, что за этими словами сквозит как минимум остаточная… Растерянность? Грусть? Что-то, что отголоском чисто теоретически может тянуться из такой ситуации, которая, если честно, на вкус Маги — полный пиздец. Уточнять, чего Дэн наслушался, даже не нужно. Пиздецовее только то, что дальше сравнение не проводится, но и это тоже не требуется: в коротких, но ясных «не подходил, косился, тимбилдинг объебался» Маге и так не очень сложно узнавать… Буквально себя. Становится стыдно. Непонятно, растерянно точно так же и стыдно уже в том числе и за то, что вообще спросил. Мага инстинктивно крепче к себе Дениса прижимает, запускает длинные пальцы в вихры. Ничего не говорит именно по этому поводу — что вообще в таком случае с его стороны будет разумным сказать? Но так, ментально, физически весь сжимается вокруг Дениса, притягивая его настолько близко, насколько получится. Не такого ответа он, конечно, ждал. Любой истории, только не про… Не про вот такое отвержение, и чёрт с ним, была ли там большая влюблённость, маленькая или её не было вообще. Судя по тому, что он сам, своими глазами видел, вообще сложно удивляться тому, что что-то… Так или иначе случается. И это царапает, неприятно ревниво царапает где-то там под рёбрами, потому что… Даже не потому, что Денис кого-то там когда-то «ну вот как он тогда в Берлине», чувства бывают у всех. Не ему вообще об этом говорить. А потому, что Дэна… Обидели. Как бы по-детски и глупо ни звучало, первое, что идёт на ум — укутать в себя, как будто это чем-то поможет, а второе — набить ебальник тому, кто посмел. Но делать он этого не будет, потому что тогда придётся начинать с себя, а от того, что он начнёт самоистязаться, а не делать что-то, чтобы такой ситуации больше никогда не повторилась, легче не станет никому. Даже Мира молчит сосредоточенно, скрещивая руки на груди. Какой сукой бы ни был, это — только до момента, когда можно. Или пока не становится очень и очень плохо ему самому. Подъебывать Дениса по поводу того, что он говорит, нет никакого повода, а вот посмотреть трезвым взглядом на то, как этот шкодливый мальчишка раз за разом выстаивает против всякой хуйни — вполне себе. — Пиздец, конечно, — наконец выдыхает Мага. Настолько же искренне, насколько бессмысленно. И, вроде бы, этого должно быть достаточно, чтобы понять, но… Но какого тогда хрена придурку было нужно от Дениса сейчас? И почему история, заканчивающаяся на расходящихся кораблях, по факту приводит к тому, что вышеозначенный придурок ему лыбится во все тридцать два, как будто так и надо? Мага сосредоточенно, монотонными укрывающими движениями прочёсывает Денисовы кудри и мечется между тем, чтобы тему разом закрыть и больше не поднимать, и тем, чтобы спросить уже всё до конца и тогда захлопнуть эту форточку. Или сломать всё-таки ей лицо, если понадобится. Как минимум, с помощью Миры, который свои бойцовские замашки не бросает стабильнее, чем Мага — какие-то там давным-давно забытые занятия борьбой. — А чего он… В этот-то раз хотел? У вас вроде как-то… Нормально всё выглядело, я, ну… Блин, тебя не разглядел, но у него ебало было совершенно довольное. Кажется, Дэн при всей своей чрезмерной прямолинейной топорности даже понимает, про что эти внезапно резко более тесные объятия. Те, которые не сопровождаются практически никакими конкретными комментариями, но в которых вот реально читается этот недолгий, всплеском волны такой проходящий подъем чувства вины внутри Маги. В тот самый момент, когда он осознает зеркальность ситуаций, происходивших в жизни Сигитова с разницей чуть меньше года и которую сам Дэн видел, хотя бы на подсознательном уровне, практически сразу, и в которой той, самой первой, как раз таки и был благодарен за гораздо более стойкое перенесение аналогичных событий после Берлина. Зато это прекрасный шанс воспользоваться порывом и со всей своей тактильностью растечься разжижающейся лужей по чужим крепким объятиям, приваливаясь виском к подставленному плечу и глядя уже снизу вверх эдаким сытым котом, который вроде бы как и доволен — уже доволен, потому что по меняющимся выражениям лица Маги очевидно, что идею с побегом из их с Мирой теплых объятий в объятия Игнатенко он отметает максимально быстро, так что краткий монолог работает на все 146%, но и все еще продолжает ластиться, хоть за ухом чеши, хоть наглаживай по макушке, хоть что делай, главное не пизди за продолжение банкета, в котором уже все-таки чуточку, но есть, за что огрести, если хотя бы кто-то из этих двоих имеет параноидальные мысли о том, что их взаимоотношения могут раскрыться дальше, чем следовало бы. — А в этот раз он хотел извиниться, потому что его совесть заела, что поступил некрасиво. Типа прям год жрала, все дела. Ну а я, соответственно, извинения принял, поэтому и у него ебало довольное было. Ну и порадовался еще за меня, что… ну… в личной жизни всё заебись. Охуел сначала, конечно, но ради того еблета оно того прям стоило, но потом прям порадовался. Бля буду, не был бы натуралом — еще и позавидовал бы. Воцаряется краткое молчание. Всего длиной в несколько секунд — они нужны Мире с Магой, чтобы сосредоточенно переглянуться и сверить собственные впечатления. Настолько просто, инстинктивно и привычно, так естественно, как будто это… Что-то на уровне склонности организма всё-таки дышать даже без непосредственных команд мозга. Мага крепче сжимает пальцы в мягких вихрах и машинально немного поворачивает его голову к себе, куда-то в убегающий под ворот тишки изгиб ключицы с чем-то, что при желании переводится как «даже не думай, я буду за него драться», а Мира фыркает и закатывает глаза, заодно затягиваясь из одноразки, что в свою очередь означает «ты дебил? я и не собираюсь». Ну, да, вероятно, Мага был где-то и как-то косвенно прав насчёт того, что Денису секреты лучше не доверять. Может быть, не очень хочется отмываться в случае чего ещё от одного репутационного скандала, и если ему, Халилову, лично в прошлый раз с Мари, которая вымотала все нервы своим итоговым пизадбольством, на горячей южной родине всё разом простили — мол, ну, мужик, с мужиками такое случается, в порядке нормы, то вот с таким и с чужим желанием в назидание пустить его по кругу всей Махачкалой что-то решить будет… Несколько сложнее, но, в конце концов, Дениса можно понять. Даже не так — Дениса легко понять. А ещё пусть попробуют докажут и кто трепло вообще послушает, если оно реально решит стать треплом. К тому же, они все трое по каким-то пунктам регулярно проебываются друг перед другом, поэтому огребать ему решительно не за что. И про это — сжимающееся кольцо рук Маги, которое становится только плотнее, когда Дэн в его руках ощутимо расслабляется и договаривает. Мага вроде открывает даже рот, чтобы что-то сказать, собрать всё в кучу, но даже для него неожиданно первым в этот практически монолог вклинивается Мира с точно настолько же неожиданным набором слов. — Я надеюсь, ты заодно ему объяснил, что если он на тебя ебальник ещё р-раскроет, его в Белграде по частям по лесу искать будут. Ну, и в целом тоже. Или он сам догадался, если м-мозгов хватило. И на этом — всё. Мира даже в лице не меняется, просто смотрит так же цепко и внимательно, не выказывая никаких дополнительных признаков негатива. Мага же, у которого бессовестно, но справедливо пиздят сигнатурную реплику, только подбородок утыкает в Денисову макушку, окончательно накрывая его собой. И не знает, как высказать, что ему тупо жаль, что он вот так… Влетает со своей неуместной ревностью, куда ни попадя. — Как минимум он в курсе, что можно даже не смотреть в твою сторону. Потому что ты наш. Наш же, всё… Всё хорошо? Зато вот реакция Дениса в данной ситуации вообще, кажется, никак не связана с ревностью конкретно Маги и вообще всем этим вбросом из нихера, который выеденного яйца не стоил, не то, что нескольких дней самокопаний, которые успели пройти с момента его диалога с Игнатенко. Потому что сусликом Сигитов вытягивается не в тот момент, когда руки, несмотря на чистосердечное признание в своем осознанном обсёре, еще крепче к себе прижимают, не в тот, когда Мага всё равно на всякий случай начинает уточнять, всё ли хорошо или нет, а в тот… когда, простите, открывает свой рот Мира. Открывает… и буквально впечатывает каждым словом в матрас, приковывает и примораживает к нему, пробегаясь теми самыми ледяными мурашками вдоль всего позвоночника. Не потому, что Мирина ревность как-то дороже, чем Магина, ни в коем случае. Просто она… неожиданнее. Как будто бы с Магой это вообще что-то на уровне самого собой разумеющегося — жадный кавказец — это лютейшее сочетание человека, которому и так нужно все и побольше, с горячей кровью, распаляющей предыдущее в еще сотню раз. А вот Мира… Холодный и загадочный, до сих пор вызывающий сомнения по поводу своего отношения, но зачастую всеми силами делающий вид, что его, Дениса, здесь терпит постольку поскольку, как это вообще планировалось изначально, хоть Дэн и понимает, что всё не так и на самом деле там, за душой гораздо больше вообще всего, и эмоций каких-то в его сторону — в том числе. Но чтобы они вдруг так конкретно и откровенно обличались в слова… Его реально прямо в руках Маги вытягивает недоумевающим сусликом, молча хлопающим добрых несколько секунд своими яркими густыми ресницами, прежде чем взгляд удается оторвать от бледного острого лица и перевести его обратно на Магу, выпуская с шумным выдохом этот… момент, не напряжение, а просто вот этот момент весь целиком, позволяя губам вернуться в привычное положение с вздернутыми вверх уголками. — Ваш, ваш, ну… Ты реально еще сомневаешься? И хорошо, что Денису взгляд отвести удаётся. Потому что никаких ответов в Мирином лице он бы точно на нашёл — в нём, бесстрастном, нет ни их, ни каких-то эмоций, которые бы скрасили для всех неожиданный, но его ничуть не смущающий порыв. Даже порывом это называть сложно: скорее, он просто максимально ёмко высказывает своё мнение по вопросу и обозначает, что… Со всей своей внутренней скупостью он не будет долго рассказывать или искать какие-то другие варианты, а просто в случае чего пойдёт и раскрошит ебучку всем неугодным. Смущаться из-за собственных откровений ему тут нечего. Денис имеет право знать точно так же, как имеет право получать эту где-то собственнической тяжёлой лапой накладывающуюся на грудь поддержку, потому что он… Свой. В этом — всё, и думать об этом Мире больше решительно не требуется. Тем более, когда момент, слава всем богам, остаётся не прокомментирован, и уже Мага осторожно тычется в Денисов висок носом, пытаясь как-то внутренне собраться обратно после всех этих внезапных откровений и полной убеждённости в том, что его метания реально нихрена не стоят. Ему — легче. Да, охренеть как легче, особенно когда Денис всё своими словами подтверждает, ему важно слышать все это, чтобы как-то контролировать разбушевавшиеся в груди чувства, ощущения от перекрывшего его в какой-то момент страха потери. Иллюзорного, ненастоящего, но вполне искреннего страха, который и подпитывает ревность. — Не сомневаюсь. Просто… Ты прости, что я так вообще… Я же не то, что ты уйдешь, а… Пиздец, меня знаешь, я чего только не успел себе придумать. Перепсиховал. Видосы, блять, эти ещё, я… Хер знает, я только подумал, что он на тебя до сих пор виды какие имеет, или типа того, весь… Чуть не сгорел к хренам. Увидел, радостные вы ещё такие, ну, как мы с тобой, ты на него верхом заваливаешься, и вообще ебанулся, сижу, и… И чёрт его знает, что это, нежелание разводить всю эту признательно-виноватую романтику, окончить для Маги период внутренних терзаний или просто внутренняя сучливость, которая никуда и никогда не выведется из Миры, но он буквально в ту же секунду ехидно щурится, цепляясь за Магины слова. Ногу на ногу закидывает, основательнее на столе устраиваясь, и вбивается посреди спутанного монолога из убеждений, объяснений и извинений. — …Что? Завидуешь? Ну, что верхом-то сидит? Мага ожидаемо вытягивается. Растерянно хлопает глазами, как-то даже смущается по новой, тушуется, потому что Мира со своей прямолинейностью и незамысловатостью вообще сбивает его с толку, изящно поддевая тему, про которую вообще-то никто толком и не вспоминает с тех самых пор, как они выяснили, что именно Денису в их отношениях может быть… Пока что не до конца комфортно. Все это уважали, всем было с этим окей, никакого давления, только уважение и пиетет, но этот чёрт рогатый, именуемый одним из его дорогих сердцу людей, изредка вбрасывал что-то такое же неоднозначное, как и сейчас. — Ничего я не завидую, — решительно, со сдвинутыми бровями, но всё-таки неловко и поспешно прилетает Мире. — Я вообще просто хотел убедиться, что… Что к тебе никто не подкатывает, что ты… Точно, совсем… Наш, — уже Денису в глаза. Но Миру так просто не обмануть. И для него то, что он видит, кажется наиболее простым способом решить все проблемы, а заодно не оставить нервному вечеру шанса остаться томным, и всей этой ситуации — хоть где-то и в чём-то повиснуть тревожащим чужие нервные системы знаком вопроса. Всё… Просто в его глазах, оценивающих ситуацию со стороны, и сложно одновременно, поэтому он без надежды на какой-то конкретный результат, так, скорее, на подумать, подкидывает Сигитову вполне оформленную, даром, что в провоцирующую упаковку завернутую, мысль. — Дэн, он завидует. Прикинь? И усмехается шире — выжидает реакцию. А Мага шумно вздыхает сразу со всеми эмоциями, которые в нём есть. Если Дэн думал, что предыдущий внезапный выпад от Миры по поводу проявлений потенциальной ревности был чём-то максимально неожиданным и оставляющим неизгладимое впечатление во всём этом разговоре — как же глубоко он заблуждался. На этот раз суслик впадает в анабиоз с ползущими на лоб бровями ещё крепче и дольше. Причём по двум причинам сразу. Во-первых… Мира. Снова Мира и то, что из него могут вываливаться настолько рандомно неожиданные вещи, от которых челюсть сама куда-то в ключицы падает и с грохотом катится по рёбрам на пол. Он… Троллит Магу, серьёзно? Троллит жёстко, вгоняя в такую краску, что у Халилова слишком очевидно вспыхивают щеки, начинают бегать глаза и дрожать ресницы. А во-вторых. Мага… Что? Чему он завидует? Нет, очевидно, что вся эта мысль — с одним жирным подвохом, и речь во всём этом совсем не про эту дурацкую гачи-борьбу, которая благодаря шаловливым рукам тогдашнего хоста бумов попала в конечную редакцию влога. Но 1+1 складывается с таким долгим и мучительным скрипом, что, кажется, буквально слышно, как трещат от напряжения брови, крайне медленно сводящиеся на переносице в тот момент, когда Сигитов пытается осознанно сфокусировать свой кротячий взгляд на потерянных, бегающих глазах Маги. — Ты… Хочешь… Ну… Бля, а ведь у него никогда не было каких-то проблем с формулированием мыслей. Нет, понятно, что так искусно излагать испепеляющие мысли за буквально пару слов, как это мастерски выходит у Миры, у него точно никогда не получалось, но и таких проблем с этим, как у Маги, тоже вроде никогда не было, но… Но сейчас почему-то язык как будто пересыхает и отекает, занимая весь рот бесполезной тряпкой одновременно, вынуждая буквально выдавливать из себя по звуку то самое слово, которое приходит в голову в тот момент, когда 1+1 каким-то чудом, на счетах, пальцах и калькуляторе всё-таки складывается. — … меня трахнуть? Мирино веселье растёт пропорционально смущению Маги и той неловкой тишине, которая воцаряется сразу, как об стенки эхом заканчивают ударяться Денисовы слова. Но он его старательно сдерживает и даже молчит, ничего пока больше не комментируя, продолжая потихоньку подпускать сладкого пара в комнату. Наводя, так сказать, более интимную обстановку. Вообще, если бы был в курсе всех причин, по которой щенячье выражение становится таким изумлённым, удивился бы отчасти сам. Мира не то, чтобы особо сдерживает себя в том, чтобы от большой любви напихать хуёв в панамку и Маге тоже, нет такого, что одному в их безумной компании достаются все вершки, а другому — корешки, буллинг и подъебы, но… Возможно, только возможно — за то время, что они официально, прости господи, вместе в имеющейся раскладке, Мира просто начинает считать, что над Магой можно измываться п р и Дэне. Что они тут в с е свои. И от этого складывается такой диссонанс, а Мира всего-то демонстрирует себя во всей красе, в той, какая есть. И не делает, по сути, ничего предосудительного, просто… Ну, допустим, немного подталкивает этих двоих к новым открытиям в своей жизни. Из научного интереса. Вроде бы, только из него. Но этого уже достаточно для того, чтобы Мага так же бесповоротно запутался языком в вязких словах, потому что… Блять, Дэн тоже умеет поставить в неловкое положение очень своими этими прямыми и простыми вопросами, о которых изначально вообще не должна была идти речь, если бы не чей-то длинный язык. В первую секунду он почти мотает головой, сразу, решительно и отчаянно, мол, нет, не хочу, даже мысли такой не было, а с другой стороны… В смысле «не хочу»? Это вообще как звучать-то должно? Типа, нет, я тебя не хочу? Естественно, он хочет. И не раз, не два, даже не десять Мага себя ловил на том, что подчас откровенно залипает на чужую задницу с намерениями, далёкими от возвышенно-романтических. И точно так же залипает, разглядывая разнеженного и мягкого Дениса в своей постели, размышляя о том, что его такого мучительно хочется свернуть, скатать в тугой клубок, спрятать к себе под кожу и залюбить до состояния полного разжижения всех костей и суставов. Всё отдать, что только можно, и никому, никогда, ни за что не отдавать. Но он уважает чужие границы. И вообще не хочет, не хотел и не будет, блять, хотеть давить, это просто по-ублюдски, какая-то нездоровая история про девочек и мальчиков, которые «я уйду, если ты мне не дашь». Всё вот совсем не так. Целиком и полностью. Ещё раз, как они от разговора о ревности оказались з д е с ь? Ах, да… — Мира, блядь… — выдыхает, почти стонет Мага длинно и бессмысленно абсолютно, закатывая глаза и награждая одну из своих лучших половин очень недружелюбным взглядом. И снова обращается к Денису, даже не представляя, что он там уже себе может надумать за этот короткий срок. Вот сейчас становится уже как-то не до смущения, совсем, проще уж сразу наперевес с мерцающими красно ушами выложить, как есть. — Хочу. Очень хочу. Тебя нельзя не хотеть, во всех смыслах, и в этом… Тоже. Но это вообще не то, что я, блять, собирался говорить. Не слушай его, вообще никакого давления, когда ты сам будешь готов, тогда и… И даже если никогда не будешь, всё окей, слышишь? Мага от потрясения семимильными шагами оправляется, и всё вот это вообще не отменяет — только усиливает желание Дениса удерживать как можно крепче, чтобы, опять же, не дай Аллах, никуда от него не делся. Поэтому он вытягивается, вжимает Дениса лбом себе в грудь, весь его оплетает и оглаживает от макушки до плеч с усилием, пытаясь хотя бы так, жестами на всякий случай успокоить. — Просто, ну… Ты же понимаешь, дело не в том, кто кого трахает. Это просто… Чувствуется по-другому, и т а к я… Тоже хочу. Когда, если ты захочешь. Вопрос, на самом деле, пиздец какой провокационный и пиздец какой сложный. Конечно, Денис не может об этом не задумываться хотя бы периодически. Ну так, чисто в глубокой теории и на уровне подсознания, встречаясь с двумя, блять, парнями, у каждого из которых есть по полноценно функционирующему и желающему удовлетворения члену и активно практикующими анальный секс в разных раскладках, было бы максимально странно не задумываться вообще о том, а как ему с перспективой когда-нибудь оказаться в роли того, в ком этот самый желающий удовлетворения член окажется. По началу это ставило волосы дыбом, причем везде, начиная с кудряшек на макушке и заканчивая щетинкой отрастающей на яйцах. Вот вообще всё, что касалось… принимающих действий вне зависимости от направления. И проблема не в каком-то глубоком внутреннем эгоизме, нет, эта история совершенно точно не про Сигитова, человека широкой и простой души. Просто… простая душа слишком долго была ортодоксальной и вообще не планировала встречаться в своей постели с еще одним членом, а тем более двумя, и психике нужно больше времени на то, чтобы как-то все это переосмыслить. Видимо, сейчас звенит тот самый звоночек, который оповещает — ну что, Дениска, пора резюмировать наосмысленное. С этим, собственно, нихера не просто. С одной стороны, какие-то базовые предрассудки типичного натурала действительно постепенно, плавно и незаметно растворяются. Ну не могут не растворяться, объективно, когда перед тобой два мужика постоянно делают это друг с другом, с тобой и явно и совершенно искренне получают от этого удовольствие. С другой стороны, какие-то внутренние сомнения все равно сидят и неприятно елозят под ребрами. Только вот что за сомнения — вообще хер его знает, сформулировать не получается никак. Брезгливость? Да нет вроде, по отношению к этим людям это слово вообще, кажется, неприменимо, причем ни в какой ситуации. Страх боли? Тоже явно не человеку, который бесстрашно еблет подставлял под Мирину ярость ее бояться. Боязнь что-то сделать не так? Давно ли что-то такое вообще может ебать непробиваемого Дэнчика? И все равно вот это чувство есть, скребется, заставляет поджимать и без того тонкие губы, сопеть слишком умилительно громко и напряженно, прежде чем разложить бессознательное и логическое и выдать то, что, пожалуй, будет самым адекватным в данной ситуации. — Я хер его знает, но… Вообще… Ну… Можно попробовать. Пожалуй, такого конкретного при всех имеющихся вводных ответа не ожидает не только Мага, но и Мира. Только если последнему удаётся удерживать лицо идеально нейтральным, таким скорее принимающим к сведению и отчасти немного любопытствующим, то первый определённо компенсирует эту тихую сосредоточенность. Мага… Ему резко становится и робко, и радостно, и трепетно, и волнительно. Или взволнованно? Так, что сердце бухается со всей силы об грудную клетку разок, пытаясь, кажется, достучаться сразу до прижатого к груди Дениса. И ещё недоумённо, пожалуй. Примерно так, как чувствовал себя когда-то давно, когда в один день Мира вздохнул, закатил глаза, сверху для достоверности цокнул и предложил «попробовать засунуть в меня твой член». Он хмурится, не до конца уверенный в том, что не давит на Дэна и тот не отвечает наобум просто потому, что на нём уже практически привычно скрещиваются сразу два взгляда с определёнными, могущими выглядеть провоцирующими посылами. И, естественно, не бросается с каким-нибудь дебиловатыми «правда?» наперевес. Наоборот, сильнее длинные пальцы стискивает на чужих плечах, оглаживает от них до затылка, легонько не тянет даже — просит к себе снова повернуться, в лицо заглядывает сверху вниз. — Ты… Уверен, что можно? Ты же понимаешь, что… Мага вообще не умеет говорить так, как Мира. Но ему и не надо быть Мирой, он про другое — если уж смывает смущение, которое и накатывает-то только там, где Мира начинает ковыряться именно в его собственных подсознательных желаниях по доброжелательной за годы вместе выработанной привычке, то он способен… Говорить настолько прямо, насколько это вообще уместно, и, главное, заботиться. Заботиться бесконечно и так, как может, пока может, о том, чтобы всем было хорошо. И тут он тоже старательно подбирает слова, но не чтобы юлить, а чтобы всё происходящее выглядело прозрачно и честно. — Тебя никто не торопит? Всему своё время, всё такое. Это нормально, если тебе… Страшно или не хочется, только ради нас не надо. Это… Ну, смотри на это как на… Новый опыт просто. И пока Мага действительно честно и искренне старается обеспечить всю возможную моральную поддержку, вглядываясь в лицо Дениса и пытаясь отследить в нём малейшие перемены, Мира отвечает за… Практику, конкретику и за то, чтобы всё, что бы ни происходило в этих стенах, оставалось обговорённым на берегу и чётким, безопасным. — И подумай, что именно тебе «можно попробовать», — отзывается он со своего места. — Не обязательно сразу в-во все тяжкие. Может быть, ты хочешь попробовать сначала взять его член в рот. Или дать Маге себя вылизать. И вот сейчас в его тоне нет ни капли ехидности — только размеренное спокойствие, которое заземляет и заставляет думать не о размытых категориях, а о конкретных вещах, которые, и правда, можно было бы с точки зрения Миры попробовать. Это тоже… Своеобразная забота, но на другом, его языке. Идеальная команда, ебучий дримтим на хардлейне воочию и без дотовской карты перед глазами. Если Мира думает, что делает легче, о, как же глубоко он заблуждается. И пусть в голосе в этот раз вообще нет той привычной иронии, скепсиса, всего, что так легко извергается сквозь призму токсичного кокона, перманентно окружающего этого человека и даже имеющего свой особый шарм, но так или иначе, это… да, блять, нихера не облегчает ситуацию. Наоборот, как всегда — обезоруживает и сносит с ног, заставляя замирать и хлопать в каком-то идиотском рассинхроне одновременно и ресницами и губами, невольно приоткрывшимися. Блять, а можно было как-то помягче? Вот как Мага, деликатно, так, чтобы плавненько втекать в осознание того, на что собирается подписаться, а не с двух ног — ну ты это, если пока боишься члена в жопу, можешь в рот взять, ну так, чисто для моральной подготовки. Нихера это не успокаивает. Скорее наоборот — подхлестывает всплеск той самой внутренней бессмысленной и беспощадной паранойи, заставляющей захлебываться не только словами, но и воздухом. Спасает только одно — Дэн все еще пацан. Такой, простой и прямой, несмотря на все эти внутренние конфликты из разряда «давать или не давать, вот в чем вопрос». И в чем-то как раз не Мира, а уже Мага звучит… как вызов, что ли. Две крайности, блять — пока один слишком прямолинеен и этим обескураживает, второй наоборот слишком деликатничает, поднимая этим пусть скромный, такой, как у школьников в онлайне, но всё-таки бунт на корабле. — Я что, целка-школьница? Страшно… Мне не страшно, блин, мне просто… Мне не страшно, мне просто чуточку страшновато. Пизда, приехали. Взгляд такой, как будто совсем немного исподлобья, хоть и не содержащий ни капли обиды, скорее только легкое напряжение мечется от одного, испепеляюще заботливого к другому, холодно-насмешливому и обратно, пока наконец легкие не набираются воздуха, выдыхая его обратно с шелестящим шумом. — Готов. Попробовать. Что-нибудь. Сами… Ну… У вас же тоже когда-то первый раз было… Короче, вы поняли. Как они оказываются здесь от разговора, начавшегося вообще с его собственных загонов, Мага не знает — и знать, если честно, уже не очень хочет. Потому что загоны остаются где-то позади, а у него в руках нервничающий и, в общем-то, справедливо организующий лёгкий воинственный душевный подъём Денис, которого очевидно смывает этим разговоров в какие-то невнятные терзания. А терзания — это последнее, что Маге надо, и, естественно, никто не собирается набрасываться на Дениса со всеми этими пугающими вещами в охапку, но и ставить просто галочку «окей, готов попробовать, обсудим на досуге»… Не хочется. Хочется другого — дать понять, что вообще ничего плохого здесь, конкретно с ними, с Магой и с Мирой, с Денисом вообще случиться не может. Ни при каких обстоятельствах. Расслабить, успокоить, показать, что всё круто и может быть ещё круче: кому, как не им, об этом, в конце концов, знать. Им несказанно проще, конечно, и Дэн прав абсолютно — у них тоже когда-то были всякие разные первые разы. Просто им учиться приходилось друг на друге, а там… Хочешь секса — обсуждаешь секс как есть, переставая краснеть раз так на десятый, или надеешься на удачу. Но Мира на неё всегда предпочитал не рассчитывать, а Мага научился. И теперь… Да, пожалуй, отдавать максимум внимания и успокаивать, расслаблять — это то, что нужно именно сейчас, когда как будто бы от одних только Денисовых слов воздух в комнате становится чуточку плотнее и двусмысленнее каким-то неведомым образом. В конце концов, им давно пора выскочить из ебучего дня сурка без нормальной близости, обеспеченного оргами, и… Плей-офф ещё не скоро. Никто не умрёт от того, что завтра будет хотеть спать чуточку сильнее. Ну максимум — Дима получит моральную травму, если захочет убедиться в том, что все оболтусы на своих местах и занимаются тем, что им положено — сопят зубами в стенку. Но это безумно, безумно сомнительно, потому что их менеджер, отец и мать в одном лице самый преисполненный на свете человек. — Иди-ка сюда, — выдыхает Мага в конце концов, на что-то конкретное решаясь сразу за всех. — Что-нибудь попробуем. Я, блин, соскучился вообще. Подхватывает подбородок с трогательной родинкой кончиками пальцев и тянет к себе точно так же, как сам тянется навстречу. И губы губами накрывает ласково, мягко, но решительно — ведёт за собой, мягко раскрывает, обвивает бесконечно длинными руками поперёк спины, уже точно зная, как надо целовать Дениса Сигитова, чтобы подсбавить гомон внутреннего голоса и поднять температуру крови. А Мира в этот же момент… С любопытством анализирует то положение, в котором оказывается. С одной стороны, они обсуждают желания Маги и только Маги. С другой — Денис сам, так, как будто это разумеется само собой, роняет это «сами», «у вас», но это может быть и машинально. С третьей же… Он не особо фанатеет от самообмана и тут подобный параноидальный парад его тоже не устраивает: хотя, возможно, имеет смысл оставить этих двоих преисполняться друг другом, если речь не идёт о том, чтобы затрахать Магу до смерти, а о желаниях между двоих, и он спустя два с половиной месяца, кажется, даже может быть к этому готов, но… Но уходить не хочется. Интересно. Любопытно. Что-то автоматически поднимается внутри, как только Мага прикасается к губам Дениса, и это… Это не ревность. Это что-то, из-за чего он сам легко спрыгивает со стола и неслышно, неощутимо, каким-то магическим образом так, что матрас под ним прогибается практически незаметно, опускается на кровать у Дениса за спиной. И ограничивает всё своё ехидное красноречие только ещё одним конкретным вопросом, обозначающим личный интерес: — Я тоже хочу. Пробовать. Не п-против, Дэн? Потому что должен спросить и услышать ответ. Потому что тут… Всё не так однозначно, как у них с Магой. И залипающий на чужих губах, в которые ныряет практически рыбкой и чуть не стонет сразу, сходу — именно стонет, а не скулит, как это гораздо чаще бывает, от какого-то невероятного облегчения в этой нехватке близости, когда будто долго долго держал и наконец позволил себе вдохнуть, Денис даже не сразу понимает, о чем вообще вопрос. В отличие от Мириных сомнений, он вообще как-то не предполагает такого развития событий, в котором его могли бы оставить наедине с Магой. Нет, это не значит, что они все не имеют права как-то коммуницировать попарно, что любая близость обязательно должна происходить только когда находится время объединиться втроем — нет, отнюдь, и Мира спокойно относится к тому, что они могут лизаться тактильными котиками в комнате Маги, пока он сам методично гнобит рандомных оффлейнеров на пабликах, и Дэн может свалить в зал или просто потусить с Димой, пока эти двое там… занимаются всем, чем вздумается. Но вот конкретно сейчас, в этой самой ситуации, когда они уже здесь втроем, когда действительно не просто так звучит это «вы», а не «ты», он реально вообще не предполагает, что «сами» будет исполнять исключительно Мага. Скорее даже наоборот — он как-то… подсознательно уже ждет, что ли, этого безапелляционно указывающего голоса, от которого по позвоночнику начинают бегать миллионы мурашек, а член встает, как по команде, где-то как минимум за спиной. А как максимум… как пойдет. И именно потому с каким-то неловким мычанием сам себя отлепляет от родных пухлых губ, на всякий случай зачем-то крепче обхватывая их хозяина поперек спины, чтобы даже не думал отвлекаться, в эдаком безмолвном «я на секунду», чтобы обернуться через плечо и встретиться с этим холодногорячим, обжигающе проницательным взглядом. — Делайте… как, ну, что… считаете нужным, короче. А большего Мире и не нужно. Он своё получает: согласие, которое было важно просто потому, что в любом случае центром внимания здесь и сейчас будет не совсем… Или как максимум — совсем не Мага. Достаточно только встретиться поочерёдно с чужими взглядами, с Денисовым — цепко и внимательно, с Магиным — сосредоточенно и понимающе, чтобы что-то прощелкать у себя в голове и коротко кивнуть. Магу держать даже не обязательно — он отвлекаться не собирается. Ему вполне хватает того, что сначала он пару дней плутал в собственных невнятных драмах, которые бесят больше, чем приносят толк, а теперь крепко осознаёт, что это всё — нифига не шутки, и он соскучился. И что при должном настрое никакая усталость и никакой день сурка сбивать с толку не могут. Он дожидается Мириного кивка, чтобы самому развернуть Дэна обратно к себе, в ладони его лицо взять, как в чашу и утянуть в новый поцелуй со схожим внутренним облегчением — наконец-то говорить ничего не надо, можно просто дорваться до этой близости, голод по которой просыпается с каждой секундой всё ярче, словно реально всё уснуло внутри на время нескончаемых игр и праков, а теперь просыпается и ворочаться начинает активно. Не просто целует — затягивает буквально в себя, облепляя руками так тесно, как только может, толкается языком внутрь так решительно, как будто сама по себе концепция понятия «сделать вдох полной грудью» для него напрямую связана не с самым простым человеческим дыхательным процессом, а с необходимостью добывать воздух из чужого рта. И уже в таком же беспорядке влезает ладонями под край скользкой тишки, перебирает бархатистую, всегда горячую кожу на пояснице, потому что это Мага — ему сразу, всё, побольше, но… Но Мира. — Тише, Маг. Чуть насмешливые, ироничные, искрящиеся холодным огнём нотки в голос Колпакова возвращаются семимильными шагами. Только голос раздаётся не совсем со стороны, он никуда не девается, оставаясь позади — но близко к Денису. Почти над его ухом. Прислушивается к себе, его затылок взглядом сверлит, не касается, но… Точно так же, как и Мага, сосредотачивает своё внимание на нём. И только чуть шире усмехается, слыша не пойми чей сорванный вздох. — Раз в-взялись пробовать, так надо пробовать с умом. Тем более, если тут никто не целка-школьница. Отпустить это ляпнутое выражение он бы при всём желании не смог — слишком умилительна была реакция Сигитова. И Мира не занудствует, не пытается душнить, с ним тоже бывает спонтанный, торопливый секс, но… Пожалуй, что ему действительно претит — спешка там, где её быть не должно. Тем более, когда кто-то и что-то в этой жизни пробует впервые, будь то минет или новый, не наигранный герой. Поэтому он хочет попробовать… Срежессировать картинку по-новому, сместить фокус внимания общий, сосредоточить всех на нём, дать Денису проникнуться ощущением, в котором он — центр внимания. И для этого же чуть склоняется, невесомо, не прислоняясь телом, задевая только дыханием обжигающим кожу на шее. — Точно знаю, что Мага хочет на тебя посмотреть. По-новому. И я. Разденься, Дэн, сам и медленно. Где-то там, впереди, за кудрявой головой прерывистый полустон выдыхает Мага, замедлившийся в своих движениях как по команде. Хотя почему «как»? И он же, от уже влажных губ отстраняясь, перехватывает подачу, по наитию подтверждая тихим шелестом: — …Очень хочу. В этот раз мурашками сковывает не позвоночник, о нет. В этот раз они растекаются покалывающим кожу покрывалом от загривка по плечам, по всей трапециевидной мышце, растекаясь куда-то к подмышкам. От всего. От голоса, уже на автомате эту реакцию вызывающего как у собаки Павлова, от приказа, вообще не укладывающего в предположения неуверенные о том, что должен делать человек, собирающийся делать первый в жизни, прости господи, минет, от этого короткого, но разъебывающего каким-то маленьким взрывом не менее маленькой но ослепительно яркой Сверхновой внутри «и я». — …зачем? Вопрос, скорее, риторический. Нет, даже не совсем так, Денис реально хочет услышать ответ, потому что весь сценарий происходящего уже на первой же ступеньке обрывается и летит куда-то в пизду, и безумно интересно знать, насколько же она, собственно, глубокая. Но то, что этот ответ ни на что не повлияет — это факт. Потому что отказать… ни одному, ни второму у Сигитова не то, что рука — даже мысль не поднимется. Где-то здесь проскальзывает одно маленькое, короткое дежавю. На вот этот самый момент «медленно» раздевания, который когда-то уже был… по крайней мере, у него с Магой. Потому что обычно Дэн со всей его порывистостью шмотки скидывает как пожарник, пока спичка горит, если делает это сам, да и жадный Халилов редко растягивает процесс с какой-то особой медлительностью. Но только если тогда, в Берлине это был стриптиз шутливый, толком ничем не закончившийся и все равно уверенный в себе на этом пьяном запале, то сейчас, когда избавление от одежды равносильно шагу в неизвестность, отстраняться от Маги приходится как будто бы совсем капельку нехотя, с искорками непонимания во взгляде, устремленном прямо в чернеющие ярче обычного восточные глаза и едва заметной ватностью в руках, которые все же покорно — с Мирой по-другому не выходит от слова совсем — цепляются за нижний край футболки и действительно медленно, но скорее в силу немеющих холодком ощущений в мышцах тянут ее вверх, обнажая нежно любимый Магой рельеф. Мага этим пользуется практически сразу, как только получает такую возможность. Взгляда от Дениса не отрывает прямого, спокойного, уверенного, очень… Чистого. Светлого несмотря на фактическую черноту. Не отвечает — не его реплика, но одним своим видом вселяет полную уверенность в том, что всё будет х о р о ш о, а точнее — хорошо будет всем, и точно так же с особенной бережностью, благоговейно обвивает, оглаживает обжигающие обнажающиеся бока, прижимаясь губами к прессу, к впадинке под срединной косточкой на груди. Ему не о чем переживать. Он понимает Миру, знает, что тот не сделает ничего, что может хотя бы немного навредить чужой психике. Кажется, с того самого невспоминаемого случая Мира незаметно для всех, но заметно для Маги ещё деликатнее в определенных конкретных словах становится. Избегает любых прямых унизительных… Вещей, по которым сам Мага где-то даже слегка тоскует, уже испытывая готовность их снова услышать. Но сейчас вообще другая история совершается, новая, поэтому всё — в порядке вдвойне, а он сам может заниматься тем, что важно ему и чего давно хочется: отдать Денису должное, показать, насколько он прекрасен. Хотя бы попробовать, настолько, насколько он позволит. И об этом — каждое влажное касание губ, языка, обводящего рельефные линии решительно и откровенно. А Мире открывается другой вид. На постепенно обнажающуюся широкую сильную спину, впадину позвоночника, ямочки, виднеющиеся и подчёркнутые мягкими тенями полумрака особенно ярко. И он позволяет себе, пожалуй, впервые, рассматривать это со всей внимательностью. — Так делайте, что считаете нужным, или зачем? Ограничивать себя в том, чего хочется, Мира не видит никакого смысла. Он для этого и уточнял, можно или нет, потому что знает, что занимает равноценное место в этом треугольнике и не может не держать все в своих руках. Наверное, вдвоём уже через считанные секунды на этой простыне скатался бы мокрый клубок из тел, и они бы были счастливы точно так же, но… Не сейчас. Сейчас вместе с горячими, мокрыми Магиными поцелуями бархатной кожи касаются ледяные кончики пальцев — ныряют сразу туда, в одну из этих ямочек, обводят её. — Ты же не думаешь, что только Мага ш-штаны спустит, и всё на этом, правда? Хотя, Маг? Халилов понимает его правильно — рывком сразу и до конца стаскивает с себя футболку, отстраняясь едва ли дольше, чем на секунду, и снова льнёт теснее. Потому что так комфортнее. Приятнее, правильнее. — Никто к тебе не притронется так, как ты не хочешь. И спешить тоже никто не будет. Интонация меняется журчащей речкой — от насмешливой до уверенно-нейтральной, пока Мира почти задумчиво скользит по мягкой коже, задевая позвоночник, мягко надавливая на точки над поясницей, откуда мелкие искры удовольствия рассыпаются. И вместе они, не сговариваясь, легонько тянут все ещё сидящего Дениса наверх в четыре руки, намекая на то, что раздеваться — это полностью, пусть даже и медленно. — Вообще-то я примерно так и думал. Да, пусть это звучит ну как-то даже слишком. стереотипно, что ли, но когда секс как таковой изначально вообще не планируется, и всё это завязывается как какая-то предварительная проверка нервов на прочность — да, Дэнчик по своей прямолинейной наивности искренне предполагает, что примерно так и будет. Мага встанет, спустит штаны до колена и… И учись, студент. Ладно, во-первых, у него нет никаких оснований столь плохо думать о тех, кто, кроме единожды разбитого носа и нескольких недель шараханий от него ему больше ничего плохого никогда не делали. В любом случае, очень быстро становится не до размышлений в сослагательном наклонении, потому что картинка перед глазами плывёт и меняется, как только четыре руки синхронно тянут его куда-то вверх, а как только взгляд находит обнажившуюся грудную клетку, рёбра, живот Маги — всё, пиздец, прощай мозги. Вроде ведь они уже не первый день вместе, и до Инта проходит более чем достаточно времени для того, чтобы… Блять, да банально натрахаться. Сбить вот этот первичный хищный интерес и стояк как по команды на любой чих со стороны Халилова, но… Видимо, не в случае Дениса Сигитова. Может быть это называется сильная половая конституция, а может быть Магомед Халилов как один диагноз, которым всё сказано. Хер его знает. Но факт остается фактом — это обнаженное тело действует на Дэна как дудка факира на змею — почти до блядских спиралек в зрачках, когда уже бриллиантово похуй на то, что вообще происходит вокруг. И руки сами торопливо, забывая обо всех предупреждениях о медленности тянутся вниз, вспоминая лишь об основной половине указания, все еще растекающегося мурашками по загривку — пальцы вслепую нашаривают завязки на трениках и дергают за них до хруста шнурков, сдергивая растянувшуюся ткань вместе с резинкой белья без капли стеснения сразу до бедер, до туда, куда можно дотянуться не наклоняясь, пока заставить себя оторваться от бархатистой золотистой кожи кажется чем-то сродни жестокому наказанию. Кажется не зря: ни для кого из тех, кто в этой комнате сейчас находится, не секрет, что Дэн — до невозможности, просто до ужаса тактильный, и Маге достаточно в своём бессознательно-томном блядском стиле волосы поправить невовремя, чтобы вызвать неконтролируемую реакцию. Не то, чтобы это было невзаимно. Вообще не то, чтобы Мага может держать себя каждый раз, когда ловит направленное на себя внимание Дэна, когда тот смотрит, дышит или вообще существует, но пока дело не в этом, а в том, что Мира сосредоточенно ищет ключи от Дениса Сигитова. Если от Маги у него есть полный набор взломщика со всякими крючками, петельками и магнитами, то тут всё… Новое, интересное, ещё толком, обстоятельно не изученное. И уж точно он не планирует напрямую толкать его на что-то непривычное, реально хотя бы на секунду представлять что-то в духе «на, вот член, работай», нет, это не про секс, это про какую-то лютую хуйню. Дэну должно понравиться, Дэн должен захотеть сам, а ещё Дэн… Ещё он почему-то забывается и решает, пусть и наверняка неосознанно, что можно проигнорировать половину Мириного… Мириной просьбы. И это — тоже интересно, увлекательно, забавно. Мира укоризненно цокает где-то у него над ухом, хотя никак не останавливает чужие порывы дорвать дурацкие шнурки и штаны вместе с ними. — Я же сказал: медленно. Голос приближается к самому уху: Мира вытягивается следом, вырастает каменной стеной за спиной у Дэна, тоже поднимаясь на колени. На крепкую Денисову шею опускается холодное прикосновение. Буквально два длинных пальца — большой и указательный — накрывают загривок, не надавливая, не останавливая, но промораживая до самых костей весомостью жеста. — Не двигайся. И держи руки при себе. Даже Мага, льнущий к горячему телу, ко всему, что открывается перед ним, уже тянущий руки к обнаженным бёдрам и подставляющийся под чужие ладони сам, поднимает горящий взгляд, находя Мирины глаза у Дэна прямо за плечом. У него — немой вопрос, у Миры — озвученный, иронично-доброжелательный ответ. — Мага, м-может, у тебя получится медленно? И ему отвечает лукавый, совсем немного укоризненный прищур восточных глаз, мягкая усмешка ему в тон. Мага соглашается играть в эту необозначенную игру, и, хотя ему тоже тяжело, физически тяжело отрываться от Дениса, он всё равно одним жестом зачесывает лезущие в глаза волосы назад и отстраняется одним коротким, почти кошачьим жестом, чтобы сместиться и упасть на постель перед двумя сразу взглядами. Мага умеет медленно. И не стыдится показывать себя. Он наблюдает за тем, как вторая Мирина рука опускается невесомым, еле ощутимым кольцом на грудную клетку Дениса, и невольно выдыхает прерывисто от того, насколько это к р а с и в о, а следом — выгибается в позвоночнике, выставляя напоказ длинную шею. Колени разводит широко и плавно, бёдра вскидывает, позволяет увидеть, как мягкая ткань уже натягивается в паху от буквально пары случившихся поцелуев, цепляется пальцами за край резинки и даже шнурки ещё не развязывает — аккуратно и вдумчиво тянет вниз, пока не видны становятся напряженные косые мышцы, острые тазобедренные косточки, венки, идеально гладкую кожу внизу живота. — Так красиво, правда? Хочешь его потрогать, Дэн? — тише, ниже и гуще доносится Мирин голос, пока Мага одним долгим, дразнящим жестом натягивает завязки, открывая взглядам ещё больше. Нет, вот теперь Денис окончательно чувствует себя потерявшимся щенком. Щенком, которому в пору метаться от хозяина к хозяйке и обратно и пытаться понять, что сделал не так, о чем они вообще говорят и не обсуждают ли, как вернуть его на улицу. Потому что от этого блядского прикосновения всего лишь каких-то двух пальцев уже даже не мурашки, а какая-то густая жидкость стекает вдоль спинного мозга от загривка до самого копчика. Ледяная, вязкая и напрочь лишающая адекватного течения мыслительного процесса. И заодно — возможности как-то соображать, кто, что должен делать медленно, что он делает не так, и что вообще ему дальше делать. А потом эта ледяная рука накрывает его грудь. И это все. Финита ля комедия. Единственное, на что хватает Сигитова, пока ребра безбожно сжигает в пепел изнутри — это впиться взглядом в руки Маги, скользящие по его собственному телу — блять, противозаконно, это должен быть он, раздевать Магу для себя, не терять ни единого возможного прикосновения к этой бледно-золотистой коже, до крови, кажется, прокусывая внутреннюю сторону собственной щеки и быстро, слишком быстро, практически судорожно кивать в ответ на стекающий еще одной волной жидкого льда вопрос, прошептанный практически в самый его загривок. — Очень, да, да, хочу, дай… Трогать — это то, что его не смущало и не смутит никогда. Это то, ради чего он вообще, кажется, живёт, тактильный до костного мозга, трогать везде, в любом месте, снаружи, внутри, никаких предрассудков и смущений, с этим он преисполнился от и до, из раза в раз прикладывая все усилия для того, чтобы быть тем, на чьих пальцах Мага будет извиваться гибкой, бескостной змеей, прежде чем впустит в себя чей бы то ни было член. Только вот ни на чьих пальцах Мага именно сегодня извиваться не будет. Можно было бы сказать, что полноценный секс не планируется — только это херня и предрассудки, полноценность и качество определяются вообще не этим, если включить воображение. Именно поэтому они обнажаются, оба, по крайней мере, пока Мира об этом даже не задумывается, увлеченный своим маленьким представлением. И поэтому отрывисто, практически безжалостно звучит одно короткое, урчащее на сонорном: — Рано. Только он не хочет доводить это состояние потерянности, брошенности щенячьей, за которым пристально наблюдает, до пика — никто не собирается Дэна выкидывать на улицу. И поэтому одна рука его чуть плотнее обвивает, а острый подбородок буквально опускается в ямочку крепкого плеча. Да, Мира понимает, что это суррогат, что Денису нужен Мага, трогать нужно Магу, но как минимум — это ясный знак: все остаются на своих местах, ничего глобально не меняется и не переворачивается. — Маг, сделаешь нам ещё красивее? — ироничное, подбивающее, провоцирующее предложение звучит. Только провоцирующее совсем не для Халилова, у которого ни стыда, ни совести не остаётся за эти два с лишним месяца окончательно. Хотя, пожалуй, ничего подобного он целенаправленно не проворачивал довольно давно. Но Мага понимает, о чём его просят, и выдыхает только: — Сделаю. Если… Если сам не ебанусь… И тянет, наконец, завязки, а следом и резинку штанов точно так же плавно и неспешно вниз, обнажая кожу по миллиметру. Это какой-то его блядский талант — уметь сбрасывать с себя весь низ ловким, кошачьим движением, выпутывать тонкие лодыжки из ткани почти изящно и оставаться при этом настолько спокойным, насколько это вообще возможно. Мага прямого взгляда от лица Дениса не отводит, пока длинно и мягко ведёт по собственным раскрытым бёдрам, сминает нежную кожу, стискивает пальцы, воздуха побольше набирает, и… Касается себя. Накрывает прижатый к животу член, машинально приоткрывает губы на вдохе, разгораясь. Вот сейчас — чуточку сложнее. Непривычнее, может быть. Мира знает точно, что видом жадной, растянутой задницы Дениса уже не смутить, но теперь он хочет обратить внимание на другой ракурс так, чтобы он тоже… Увидел и обработал эту мысль. Так уж случается, что если Сигитов и не успевает ещё хоть чего-то увидеть — то это Мага, нежный, мягкий и умирающий буквально от чувств, когда его члена касаются язык и губы. Не то, чтобы Мира считает, что ниже его достоинства надеваться ртом перед Денисом, но… Обычно в любой их совместной раскладке Халилов предпочитает занимать свой рот, а не чужой, и то, что остаётся только для них двоих, пока Дэн развлекается в качалке с Беловым или вроде того, так и остаётся ровно между ними. А ведь и тут тоже есть, что оценить. Хотя в этот момент пока единственное, что оценивать получается — это то, как он с мелкой дрожью выгибает бёдра и обводит кончиками пальцев влажную головку, собирает смазку с вершины и пробегается легонько по длине, едва задевая ногтями — красуется бессовестно, теряясь в эмоциях и не сдерживая совсем лёгкого стона. — Знаешь, что самое охуенное в том, чтобы отсасывать Маге? Он стесняется. И никогда, ни за что сам не двинется, зажимается, и только скулит, просит. Только пока выебывается, а самому уже неловко даже подумать про э т о. Столько иронии неприкрытой сквозит в одном характерном «это», что у Маги мышцы живота судорожно волной идут, он вздрагивает всем телом и скользит кулаком по налитой, увитой венками плоти машинально сильнее. Но не теряет фокус — все ещё демонстрирует себя, пропуская головку сквозь пальцы. И впитывает буквально каждую каплю реакции Дениса, точно так же, как это делает Мира, чутко, внимательно отслеживая, все чужие чувства вплоть до нетерпения от того, что удерживающее кольцо рук никуда не девается. Они хотят довести его до инсульта. Вот прямо сейчас, в начале третьего десятка. Это пиздец. Это просто пиздец, уже вроде бы можно привыкнуть почти ко всему, два с половиной месяца плодотворных во всех смыслах отношений, но, кажется, к этому привыкнуть невозможно вообще, никак, никогда. И да, таким Магу… кажется, Дэн до сих пор не видел ни разу. Возможно, по своей собственной вине — слишком тактильный, слишком жадный, как и сам Мага, попробуй, раздели, когда с порога практически, при первом намеке на то, что сегодня что-то будет, склеиваются друг с другом намертво, разделяя бешеную тактильность на двоих, но лишая возможности полноценно полюбоваться со стороны. А сейчас вариантов нет. Потому что… нет, чисто физически он может не просто вывернуться из-под рук Миры, но и, при желании, уложить его на лопатки, несмотря на всю разницу в росте, но… Но не просто не хочет, а не имеет никакой морально-физиологической возможности, потому что это прикосновение, еще более тесное, такое редкое до сих пор, когда в основном взаимодействие в постели продолжает реализовываться через Магу, а с Мирой — в основном в тех редких, глубоких и грубоватых поцелуях, которые будто бы негласно определили безопасной границей общения еще где-то в самом начале… Господи, оно расплавляет заживо, заставляя вот теперь уже скулить самым натуральным образом, по чужой грудной клетке, за спиной оказывающейся растекаться, прижиматься теснее, неосознанно даже тыкаться макушкой кудрявой куда-то в неприлично острые ключицы. И добивает пулевым в голову тем, против чего Дэн не может устоять никогда. Дразнить Магу, распалять, доводить до почти потери не то пульса, не то сознания — как вообще смысл его существования в этих отношениях. Тем более… такого. Всего уже готового, блядь, расхристанного, горячего, с этим членом, мокрым от смазки, то выскальзывающим головкой из сжатой в кулак ладони, то снова в ней прячущимся… Рот набирается слюной. Таким ее количеством, что только сглатывая огромный густой комок, Дэн наконец осознает… Ради чего, кажется, всё это было. Потому что вот в этом моменте, если вырезать его и абстрагировать целиком и полностью от всего, что было до…сомнений, которые были в начале, нет вообще. От слова совсем. И от этой мысли скулеж становится громче, а коленки начинают дрожать, вынуждая бессознательно толкаться спиной в узкую грудину, удерживающую его на расстоянии от этого невыносимого блядства. — Дай… мне надо… очень… Мира в очередной раз получает возможность с долей здорового исследовательского интереса приглядеться к собственным чувствам, которые вызывает этот гул в чужой груди. Дэн… Как ни удивительно, да, скулит. Скулит совсем не так, как Мага — тот кричит, стонет, а если и срывается на какие-то звуки, рождающиеся на крепко сомкнутых связках, то они всё равно совсем, совсем другие. Здесь же не хватает только дрожащего хвоста или, прости господи, нервно, нетерпеливо перебирающих ушей — и совсем сложится образ щенка, которого никак не выпустят на прогулку. Ужасно, вообще-то. Мира даже где-то сам себя философски, лениво, без энтузиазма за это осуждает, ничуть не гнушаясь признать, что какой-то части его личности прямо сейчас вопреки намеченному плану дико хочется продолжить: велеть не сдвигаться с места, терпеть, велеть Маге трахать себя пальцами у него на глазах, самому давить одним своим голосом, присутствием, от которого Сигитова вот теперь уже вполне очевидно для него ведёт, услышать, как тот будет умолять отпустить, разрешить, держать на поводке ментальном, но… Но речь сейчас вообще не об этом. И Мира просто делает помарку на полях, решая, что, может быть, когда-нибудь он вернётся к этому вопросу. А пока для того, чтобы продолжить, ему оказывается достаточно не слов даже — слова могут врать, даже когда человек сам не думает о том, что врёт. Достаточно этого шумного звука, с которым Денис сглатывает слюну. Вот это — предельно ясная физиологическая реакция, точно такая же, какую у самого Миры вызывает Мага, кажется, слишком увлекающийся тем, чем занят. Правдивее всякого «очень», потому что не контролируется мозгом. — Я тебя отпущу. А ты не будешь торопиться. Или будем начинать сначала, даже если вы оба обкончаетесь по нескольку раз, так друг к другу нормально и не прикоснувшись. В голосе, вроде бы тихом, на мгновение сквозит такой металл, что поставить Мирины слова под сомнение невозможно: он заставит и выполнит каждое своё обещание. Которое, может быть, и звучит как угроза, но на самом деле только завернуто в такую упаковку — в первую очередь он хочет, чтобы вечно спешащий Дэн замедлился и разобрался точно в том, что весь этот процесс — он вообще не про брезгливость и не про какую-то вежливую услугу. А, как минимум, просто например, про возможность Магой управлять, едва к нему прикасаясь, и заставлять сходить с ума и выть. Ещё один способ о б щ е н и я, без которого, как на вкус Миры, вдолгую, не просто ради того, чтобы разок брызнуть спермой в свои или чужие ладошки, в постели делать нечего. — Начни с его бёдер. Со в-внутренней стороны. Совсем рядом, но не трогай член, он ещё не заслужил. Дождись, когда он начнёт просить, умолять. Я помогу, а тебе понравится это видеть. Рука, обхватывающая Дэна поперёк груди, пропадает. И вместе с этим Мага, который уже почти полон желания сообщить о том, что он тоже, блядь, все ещё здесь, и это невыносимо смущающе почему-то именно сейчас, когда дело касается… Не чего угодно в н у т р и него, слушать, как ему стоит дрочить или отсасывать, запрокидывает голову и вытягивается по струнке, шире разводя бёдра. Шипит сквозь зубы протяжно, отпуская себя, понимая — вот сейчас к нему прикоснутся. К нему прикоснется Дэн. — И вообще, держи в голове, это он — для тебя, а не ты для него. Исполняй с в о и желания. Можно. С последним коротким словом Мира не подталкивает, но мягко отстраняет жмущегося к нему Дэна от себя, направляя. И сам плавно сдвигается к Маге, близко — но сбоку у его ног. И вот в этом «можно» настолько звучит что-то… блять, собачье, что если бы это был не Денис — впору бы было даже слегка обидеться. Но… Слишком много причин, почему здесь и сейчас это невозможно. Первая — это всё еще Денис Сигитов. И он не умеет обижаться. Вторая — его блядски ведет от этого голоса. Что бы этот голос ни говорил, даже, если, кажется, он просто будет выдавать рандомные слова или звуки. Просто эта интонация, эта прожигающая холодность — она сама по себе поднимает член по стойке смирно, сковывает льдом позвоночник и испепеляет все, что находится ниже копчика. И третья — в этом… что-то есть. Как бы это странно ни было, но какой-то идеальной картинкой видится эта мизансцена, в которой такой бесконечно высокий Мира возвышается над ними обоими, пока они, загипнотизированные этим голосом где-то возле его коленей выполняют всё, что тот посчитает нужным, даже если в его бешеную голову, в этот омут с целым выводком чертей придёт совсем откровенно извращенная дичь. И весь этот адский коктейль крутится в сознании, заставляет член дергаться без единого прикосновения, роняя тонкую, длинную густую каплю смазки прямо на пол под ноги, пока наконец… этот ментальный поводок не рвётся тем самым «можно», подрывая с места настолько стремительно, что это снова выглядит как тот самый пес, который срывается с места и бешено скребет лапами по скользкому ламинату на одном месте, пока не сдается и не падает на брюхо там, где не справился с координацией движений. Только в его случае проблема не в скользящих лапах, а в том самом вымороженном на извилинах мозга приказе — не торопиться. И, возможно, не будь она подкреплена угрозами — он бы еще хоть как-то мог ослушаться, но… нет, он просто не выдержит, если его одернут и заставят начинать сначала. Только это, когда руки уже вцепляются почти мертвой хваткой в широко раздвинутые колени, заставляет замереть на несколько секунд и шумно вдохнуть и выдохнуть, абсолютно насильственным образом замедляя себя в моменте перед тем, как… Как выполнить то, что говорит Мира. Сейчас — вообще без капли первичных сомнений, потому что, во-первых, это вообще пока не воспринимается как нечто, что планировалось изначально, а во-вторых… потому что это — про дразнить Магу. Любыми способами и любой ценой. Ладонями шершавыми в колени те самые надавить изнутри, развести еще шире, потому что знает — Мага может, Мага пиздец гибкий, когда дело касается постели, максимально широко и склонить кудрявую голову туда, вниз, не губами даже — зубами жадно вцепляясь в удивительно, непривычно нежную кожу с внутренней стороны бедра. Мага вскрикивает коротко и тихо скорее машинально — от одной только неожиданности, и всё равно этот вскрик в окончании плавно перетекает в такой же короткий и округлый, гладкий как будто бы стон. Ждёт ведь, видит всё, понимает, сумасшедше горящими глазами обжигает и Миру, и Дениса, но всё равно — пиздец. Вот эти трепетно щемящие что-то внутри мягкие вихры, Денис между его разведенных ног в т а к о м положении в первый раз — тотальный, невыносимый пиздец для нервной системы. Мага имеет привычку думать о многом, но о таком повороте событий даже мысли не допускает. Говоря о своих желаниях, ввиду представляет ведь всё самое простое: да, он хочет Дениса, но не хочет его… Утруждать, смущать. Взять, или по-простому трахнуть, залюбить до скулежа хочется до смерти — потому что само по себе такое направление действий означает для него отдать всю имеющуюся нежность, всё внимание, которым, пусть и жадный сам, всё равно остро хочет делиться и с ним тоже в таком виде. А сейчас… Нет, Мира прав. Конечно, прав. И пробовать что-то… Такое логичнее с чего-то более простого, но что делать, блять, ему самому, если абсолютно несвойственной неловкостью и острым желанием разрывает именно от того, что это Денис, собирающийся впервые и именно с ним делать что-то, чего раньше ещё вообще не пробовал? Тут щеки сами по себе краснеют, глаза закатываются, голова запрокидывается, шея до хруста в позвонках выламывается. И этот укус. Сильный, жадный, такой, в одном котором эмоций столько, что захлебнуться можно и больше не выплыть. Как будто ни на секунду, ни на один гребаный ньютон обоюдная тактильная сила притяжения за прошедшее время не становится. Невозможно не податься под него, колени не просто под давлением разводя — чуть выше к рёбрам их притягивая, мол, бери, кусай, рви, делай, что хочешь. — Маг, не отворачивайся. Н-не надо, — тише и хрипче, но по-прежнему твёрдо сбоку откуда-то звучит Мира. Мира, который сидит рядом, достаточно близко, чтобы с набирающей силы острой, почти жадной внимательностью наблюдает за происходящим. За тем, как Денис слышит и слушает его слова: то, как он выдыхает — лучшее свидетельство, он действительно старается. И потом поймёт, что старается не зря, что Мира не жестоко над ним издевается ради ничего, что так будет приятнее и правильнее для всех. Внутри возбуждение на несколько тонов сразу темнеющее обороты набирает, он ногу на ногу складывает, и это единственный жест, который даёт знать: иногда Мире тоже нужна дополнительная доля самоконтроля. Потому что Денис Сигитов — какой-то невыносимый, противозаконный человек, будящий в нём совсем, совсем извращенные начала, не имеющие пока ещё чёткого оформления, плана, но уже беспокоящие и… Кроме интереса пробуждающие какую-то смутную, своеобразную, крайне любопытную по своей сути надежду на что-то интересное. Только впереди. Впереди, потом, когда-нибудь никогда, а пока — пока не удаётся не поддаться себе лишь в одном жесте. В пальцах, которые тянутся огладить Дениса от кудрявой макушки до шеи, загривка, чувствительной точки между лопаток. — Смотри сюда, — зовёт снова. И Мага слушается. Потому что не так уж и велико его смущение, чтобы как девственнице зажиматься, вообще нет, это другое. И дело тут только в огромной охапке самых светлых и мягких чувств к Денису. Вторя Мире, он протягивает к нему ладонь, пальцы дрожащие, и мягко, бесконечно заботливо касается щеки. Весь задыхающийся, расхристанный и мелко вибрирующий, со щеками полыхающими — не провоцирует, не испытывает, просто легонько и благодарно скользит, в глаза заглядывая и щедро делясь всем: и стесненностью своей, и возбуждением, которое шибает только от одной уже мысли о том, ч т о Денис готов с ним делать. Денис, который вообще уже не соображает, а что он собственно собирается, собирался с ним делать и о чем вообще тут все происходящее. Он и без того мальчик с довольно рассеянным вниманием, типичным для многих СДВГшников, ярым представителем коих является Сигитов, а когда мозг плавится в желе от изобилия входящих чувств, ощущений, слов, мыслей и вообще информационного потока, спасибо что вообще не перегревая процессор и не вырубая его с концами… Короче, взять с него сейчас совершенно точно нечего. И спрашивать — тоже. Вот тут как раз, пожалуй, и нужны слова Миры. Для того, чтобы включать дистанционное управление нервной системой, потому что без этих прямых указаний Дэн просто… целиком и полностью погружается в бессознательное, в то, что просит тело в моменте здесь и сейчас. Ладони, бессменно горячие, будто в руках все это время держал кружку с кипятком, сильнее в нежную кожу впиваются — не потому, что на грубость какую-то осознанно тянет, нет, это лишь жадность и на подкорках запечатленное знание — с Магой можно. Ему хорошо, ему нравится, когда он показывает свое желание неудержимое так, как этого хочется, абсолютно любыми способами. И укусы эти, дорожка из которых влагой покрывает нежные бедра — она не про желание сдавить, она просто про… то, что поцелуев недостаточно — снова как блядский пёс, который вылизывает руки до тех пор, пока не расчувствуется настолько, что пастью широко распахнутой начинает прихватывать безболезненно за пальцы. Это что-то такое промежуточное — когда и губы прижимаются, и зубы следом прижимают захваченную губами кожу, и язык всё это дурманящее ароматом… как будто бы фантомных восточных пряностей зализывает плоско, широко, влажно, оставляя бесстыдные, мокрые, даже чуточку липкие следы. Главное — остаться в своём уме хоть на какое-то время, потому что уже начинает казаться, что если бы не Мирин голос — Дэн уже бы потерялся во времени и пространстве, хотя, казалось бы, всё что происходит, что он делает и к чему плавно стоит переходить дальше — это нечто настолько очевидное, что здесь не нужны вообще никакие мыслительные процессы. И тем не менее, именно этот голос — единственное, что сейчас в состоянии руководить действиями, будто он — нечто материальное, те самые ниточки, которыми кукловод дёргает свою марионетку, чтобы та совершала то, что он хочет увидеть. Губы сами собой соскальзывают выше, следуют за бледными длинными пальцами, кончик носа проходится по складке нежной кожи, удерживающей в себе самый яркий, чистый, пряный аромат чужого тела, тут же бьющий в лёгкие, заполняющий их с шумными звериными вдохами через раздувающиеся ноздри. Места для тех самых сомнений, что ползали невнятными червячками по мыслям в начале, здесь просто нет. Да, он совершенно прав — по другому здесь быть физически не может, чужой возбужденный член задевает шершавую, в бессознанке как всегда раскорябанную ногтями кожу щеки, но это вообще не ощущается как что-то противоестественное. Это тепло, бархатисто… И очень приятно, настолько, что хочется неосознанно податься навстречу и сделать нечто, вообще не похожее на то, что обычно с ним делает Мага — прижаться к лежащей на животе плоти щекой и… Потереться, вытягивая шею, словно щенок о подставленную на почесать руку, ластясь о бархатистую кожу, пока… даже не губы, пока язык все так же непривычно откровенно, широко и влажно ложится на ту самую нежную складку и бесстыдно вылизывает чуть влажную кожу, словно пытаясь бессознательно собрать весь тот яркий, в носу щекочащий аромат, который буквально сейчас сводит с ума в самом прямом смысле слова. — Дэн… Дэн, блять, блять, Денис, ещё… — хриплым, свистящим шепотом, волнообразно срывающимся на вскрики взрывается Мага. Мага, который сам уже не чувствует себя хоть сколько-нибудь в адеквате. Который ещё не испытывал на себе ничего подобного — Мира абсолютно всегда ведёт себя совершенно иначе, Мира пиздит и не затыкается до тех пор, пока не займёт свой рот, Мира касается еле-еле ощутимыми поцелуями, чувствительность раскрывает из дефицита, голос заставляет срывать раньше, чем член накроют губы, а теперь нервные окончания кажется вот-вот готовы уйти в глубокую кому, потому что много, хорошо, потрясающе, блять, и это просто шершавый, мокрый язык на его коже. Просто прикосновение мягкой щеки. Мага чувствует себя мокрым, желанным до каждой клетки кожи, заласканным как будто бы уже до предела, хотя это не он, и то, что делает Дэн — не хуже, не лучше, и н а ч е. Охуительно идеально. Ново, как полный разрыв шаблона, когнитивный диссонанс, полный перекос сознания. Великолепно до светодискотеки перед глазами, до калейдоскопа из цветных пятен. На какую-то секунду ему кажется, что он кончит так. Просто от того, как Дэн, блядский боже, прижимается к его члену щекой и кажется даже притирается к гиперчувствительной тонкой коже в бессознанке. Пиздец, просто невыносимый пиздец, что-то на незнакомом Маге языке, что-то, чего хочется больше и больше. Только Мира следит за всеми чужими реакциями и ловко ухватывает Магу за отросшие пряди на макушке, натягивая, заземляя вовремя нотой боли, и сам чуть не отлетает, когда понимает, что держит в своих руках о б о и х. Буквально, блять. Стонущего Магу, с ума сходящего Дениса. В каждой руке по горсти прядок, жёстких и гладких, мягких и кудрявых. Он может делать с ними такими, пропащими и потерянными, что захочет. Всё, в с ё, что захочет, потому что они доверяются, они знают, что Мира не сделает ничего дурного. Разве что то, что покажется дурным, но в конечном итоге будет чем-то охуенным. Пиздец. Пиздец, чёрным удушливым возбуждением забивающийся в горло. Наверное, это первый раз, когда они в постели втроём, а у Миры начинают мелко подрагивать пальцы, но самоконтроль — превыше всего, на нём держится всё остальное, он — столп, гарантия безопасности, и Мира только тихонько, бессвязно взрыкивает в качестве едва ли не первого сознательного звука за долгое-долгое время вместе. — Что «ещё», Маг? Он не понимает. И я не понимаю. По-моему, тебе уже достаточно. Хочешь кончить так? Мага стонет недовольно, несогласно, жалобно, с одним бессловесным: нет, пожалуйста, сука, Мира, не начинай, не надо. Хнычет практически, выворачивается, глаза жмурит, бёдрами толкается навстречу, проезжаясь плотью по щеке Дениса, всхлипывает громко, влажно, пытается разодрать ногтями покрывало под собой. — Это ответ? Дэн, хороший, ты с-слышишь? Мага хочет, чтобы ты… — Нет. Нет, нет, я… — Мага перебивает этот ебучий размеренный въедливый голос, сверлом вгрызающийся в мозг. Ему сложно. Пиздец как сложно, потому что это Дэн, ласковый, со своей мальчишеской дурацкой улыбкой, и просить его о т а к о м кажется чем-то дикими — куда, там же нежность одна, это его, Магиному, рту положено надеваться и отдавать, отдавать-отдавать-отдавать всю возможную близость, чтобы даже вздохнуть не мог. А хочется. Хочется чуть ли не до слёз, и хочется уметь так, как Мира — открыто и с искренним удовлетворением что отдавать, что принимать. — Ну? Что «я»? Нам прекратить, ты, может, п-подумаешь полежишь? Мирин голос требовательный, жёсткий, вязкий, и Магу перешибает — он, блять, ни на секунду не сомневается, что если будет медлить, всё прекратится. Мира может. Мира может всё, что угодно. И Мага разламывается. Выдирается, чтобы снова взгляд вниз опустить, неловко пальцы опустить на Денисову щеку, так, как получается, мягко и благодарно, просяще, привлекая внимание. — Я… Можно мне… Дэн, пожалуйста, вы-вылижи меня, мой… Мой член. Мира фыркает. И заботливо как-то черезвычайно, мягким массирующим движением оглаживает затылок Дениса, вообще не подталкивая, не направляя, просто… Воздействуя, что ли, ещё на него дополнительно, доламывая любые тормоза влиянием на нервную систему. — Ты слышишь, Дэн. Сделай, как он просит. Но не больше. Просто вылижи, но в себя не пропускай. Блять, если бы Дэн видел всю эту картинку со стороны — он бы обкончался под себя без прикосновений прямо здесь и сейчас. Потому что это… гораздо ближе к той картинке, которая в какой-то момент всплыла в воспаленном сознании, чем вообще это можно себе предположить. Это абсолютное доминирование, в котором две руки одного человека, чьего жесткого, холодного голоса невозможно ослушаться, держат их обоих, управляют… Нет, когда-нибудь он разведет этих двоих на хоумвидео, просто потому что в более осознанном состоянии захочет увидеть это со стороны. Увидеть как Париж и умереть. И потом умирать еще раз и еще раз, пересматривая одинокими вечерами в номере во время типичного турнирного целибата, из которого сейчас внезапно решили выйти много раньше положенного. А вот с тем, что доносит до его сознания сначала один, жалобный и до боли родной, а следом перефразирует металлическим звоном в ушах вибрирующий голос — с этим… гораздо интереснее. Потому что вот это — то единственное, пожалуй, с чем не нужны какие-то указания столь конкретные, рефреном идущие от Миры. Потому что это… то, что он сам бы сделал, услышав лишь то, что стонет сейчас Мага. Или… даже не слыша его вовсе. Наверное в этом все дело было изначально. Вот это чувство скребущей по ребрам паранойи поднималось именно от какого-то максимально утрированно стереотипного видения минета в его сознании. И это при том, что даже то, что из раза в раз делает для него Мага, на это максимально не похоже, но… Вот пока примерял это на себя — картинка складывалась именно так. Опуститься на колени, услышать этот звук расстегивающейся молнии, увидеть член прямо у себя перед носом, ощутить тяжелую ладонь на макушке — и по классике старого порно без фантазии режиссера, работай, мальчик. То, что происходит в действительности — максимально далеко от чего-то подобного, и рождается оно где-то на грани между беспрекословным подчинением Мириным указаниям и своим собственным рефлексам, желаниям бессознательным, и вот то, о чем его просят — по сути и является тем следующим желанием, к которому подходит подсознание. Мага… вкусный. Блять, просто вкусный, как бы это ни звучало. И вот это исследование не только в тактильности мануальной, но и подключающей новые органы чувств, обоняние, вкус — это такой некст левел плей, в который его затягивает до торопливого шумного, чуточку хриплого дыхания. Дыхания, с которым язык практически не исчезает во рту — только для того, чтобы сглотнуть сладковатую от впитанного аромата слюну. И снова прикоснуться к нежной коже — на этот раз… там, где просят. Коснуться увитого пульсирующими венками основания, перетекающего в шероховатую мошонку и, укрывая влажной шершавостью всю ширину, потянуться вверх, собирая вкус со всей длины до самой головки, до капельки в небольшой щелке, от соприкосновения с которой сам собой вырывается неожиданный отрывистый скулеж — потому что это… это, блядь, вкусно. Гораздо вкуснее и приятнее, чем можно было предположить даже в оптимистичных фантазиях. Такой скулёж, вроде бы, не должен удивлять. Кого угодно — может быть, но только не Магу, который способен стонать надетым на член громче чем тот, кому он отсасывает, он з н а е т, что это хорошо, что это просто охуенно — чувствовать на языке пульсирующую плоть, только это убеждение всё равно молоточком в голове, в самой подсознанке пусть без прежней боли, но бьётся: с ним всё равно что-то не так, он блядь настоящая, то, что ему так нравится, что он с членом во рту, к себе не прикасаясь, кончить может — такая ошибка природы и чудо, что Дэн и Мира принимают его т а к и м. А тут… Денис. Денис, скулящий пронзительно и коротко от прикосновения собственного языка к его члену. И этой с Магой, привычным к тихому, всегда без исключения тихому Мире, впервые. Оставаться тихим невозможно, да и не нужно абсолютно никому: пусть слышит, всё слышит, слышит, что он с ним творит. И Мага стонет прерывисто, умоляюще, жалобно, оглушительно, пока член дёргается навстречу языку бесконтрольно просто от этого воздействия, от самого факта прикосновения и от того, к т о это делает. — Нравится, Маг? Т а к тебе достаточно? Мага, сгорающий до костей от желания толкнуться ближе к мокрому, шершавому языку, и отчаянно себе это запрещающий, даже наоборот, стыдливо вжимающий бёдра в постель, почти уходя от этого соприкосновения, срывается в новый стон — надломленный и жалкий. — Н-нравится. Очень… Очень, очень нравится, Дэн, блять, ты… Пиздец, я… Мне… — захлебывается, задыхается в словах, которые одним плачущим стоном, каким-то неаккуратным комком вываливаются, пока всё тело сжимается, вибрирует, напрягается и буквально с ума сходит. Выговорить больше ничего не может. А Мира не переспрашивает, раз ему не отвечают на в с е вопросы. Мира вообще не имеет такой идиотской привычки — задавать вопрос по два раза. И вместо того, чтобы продолжать давить, мягко соскальзывает пальцами, путающимися у Дениса в кудрях, на его шею, обводит её по задней стороне, цепляет самыми кончиками натянутые жилы. Хищный, как зверь, но такой же осторожный — как кто-то из крупных кошачьих. Улавливает этими прикосновениями мельчайшие движения мышц горла, чувствует, как сглатывается слюна, и… И снова обращается к нему: — Мага не хочет мне отвечать, Дэн. Д-давай ему поможем. Пусти больше слюны, не стесняйся, ему нравится, когда всё мокро. Вылижи под головкой, сильно, как ты умеешь. Мокро — это Дэн умеет. И сильно, и вылизать — тоже. Потому что сомнения и смущение — это разные вещи. И вот второе ему знакомо в гораздо меньшей степени, а сейчас это чувство, кажется, отшибает вообще к хуям, оставляя только какие-то странные, непохожие на то, как это делают другие, нормальные, адекватные на голову люди, животные инстинкты. Девчонки обычно стесняются даже язык вытянуть, рот пошире открыть, когда просишь кончить на него — не залить лицо спермой и не вынуждать глотать, когда головка уже и так где-то в самой глубине тесного горла, а вот так, на язык, на пухлые губы приоткрытые выплеснуть густое возбуждение. А Дэну… бриллиантово похуй. Он, кажется, вообще без капли сомнения или стыда язык вываливает как порядочный пёс, внимательно слушающий каждую команду своего хозяина, и даже ноздри шире от какого-то морального напряжения не раздувает, когда с него прозрачными ниточками льется слюна — не влажно, именно мокро, прохладной жидкостью заливая дрожащую от возбуждения головку, и почти сразу же собирая ее снова своим бесстыдным шершавым языком, напрочь забывая о том, что еще несколько минут назад испытывал… какие-то внутренние когнитивные диссонансы и споры, растворяющиеся в ничто, когда бешеной тактильности становится в реальный кайф соприкасаться с невыносимо нежной кожей на головке, которая почти вибрирует от каждого соприкосновения, которую хочется вылизать еще сильнее, спровоцировать еще больше ответной реакции и этой рефлекторной дрожи, поддеть край и запустить свой блядский язык в небольшое отверстие, пытаясь практически изнутри выбрать весь этот пряный вкус смазки, которая не успевает даже блеснуть на поверхности. И все это — не то, что не с полыхающими щеками, нет, наоборот — с воодушевленно сияющим взглядом ребенка, которому дали новую и очень желанную игрушку, вздернутыми уголками раскрытых губ и руками, пальцами не просто сжимающими раздвинутые бедра, а машинально перебирающими гладкую кожу, как обычно делают сытые котята, присосавшиеся к матери-кошке. Нюанс только один — новая и желанная игрушка… Живая. Живая, чувствительная до бескрайности, реагирующая не то, что на каждое прикосновение, а на каждый чужой выдох и вдох, кожи касающийся. И громкая настолько, что на каком-то полубезумном рвущемся вскрике, который обещает быть безумно громким, она просто взметывается всем телом и почти до крови вгрызается зубами в собственные пальцы, глуша этот звук, спровоцированный попыткой вылизать его… Сука, практически изнутри вот т а к. Мира ловит его запястье, не то, чтобы выдергивая, но сжимая и так настойчиво отводя в сторону, что Мага, потерявшийся в этом хаосе абсолютно, только жалобно смотрит и бессвязно хнычет, но соглашается. И руку отдаёт, и ладони, снова сгребающей его волосы и подталкивающей голову вперёд, чтобы смотрел, видел, своими глазами наблюдал за тем, что Денис творит и насколько охотно, честно, искренне, тоже подчиняется, потому что даже ему сопротивляться Мире сложно в таком разобранном по кускам состоянии. Это опять — полный пиздец. Настолько невыносимый, что Мага, кажется, почти умирает уже просто от того, что видит, а не от того, что Денис… Делает с ним. И вздернутые в улыбке какой-то совершенно невероятной, алогичной, мозг разрывающей губы, и язык, скользящий по головке безо всякого стеснения — выше его блядских сил, всё тело сосредотачивается на одном единственном желании почувствовать, как весь член целиком будет обволакивать, сжимать эта влажность шершавая, а больше… Больше ни одной мысли, ни одной чётко обозначенной потребности. И Мага, в голове которого всё никак не укладывается, что это такое происходит между этими двумя, почему оно… Она? Эта странная, какая-то абсолютно недоступная ему… Связь? Так работает, всё равно интуитивно поднимает жалобный, умоляющий о большем взгляд… На Миру. Словно это в его руках всё, что Маге можно и нельзя. Словно каким-то чудным образом Мира держит тот самый туго завязанный поводок, шлейку, привязывающую к себе и уберегающую ото всякой херни одновременно, не на одном только Маге. И хрипит, спотыкаясь от каждого нового мокрого движения: — Можно я… Мне… Мне надо, я… Мира перебивает его, крепче сжимая гладкие, жёсткие волосы в своих пальцах. — Можно. Если попросишь. Его. Или тебе не так уж и нужно, чтобы было можно. Мага думает, что задушит Миру. Просто возьмёт и задушит сразу, как только появится такая возможность, потому что невозможно быть такой сучливой сукой, но… Но он сейчас, кажется, грохнется в обморок, потому что всё непривычное, новое, потому что это Денис со своим блядским языком, и Мага до стыдного х о ч е т. Хочет так, что яйца поджимаются, пальцы на ногах, что всё тело пружиной скручивает, и он просто трескается, пополам разламывается, но всё же упирает взгляд в Дениса, запутывается им в кудрявой макушке и влажно, почти плачуще скулит: — Дэн… Возьми… Возьми, возьми его в рот, п-пожалуйста… А Мирины пальцы одобрительно проходятся по затылку Дениса и обнимают шею, одним жестом не то разрешая, не то подбадривая. — …Если тебя устраивает, как он просит. Взгляд взметывается снизу вверх с таким искренним непониманием, как будто реально Денис — не взрослый парень, бесстыдно вылизывающий чужой член, а мальчишка мелкий и безумно увлеченный, которого внезапно позвали родители. И да, блять, в этом взгляде такое чистое и до дрожи наивное непонимание — непонимание, чего от него хотят. Не Мага, нет — с этим всё ясно. Причем не сознанию ясно, которое помахало ручкой и растворилось еще в тот момент, когда зубы первый раз сомкнулись на нежной коже бедра, а… О чем говорит Мира. Как… его вообще может не устраивать что-то, что делает Мага? Но Денис честно пытается. Вытягивается, залипает на несколько секунд потерянным сусликом, глядя снизу вверх Колпакову прямо в глаза, и лишь когда окончательно убеждается, что нет, это выше его понимания — рыбкой ныряет обратно. Теперь его вообще всё устраивает. Даже если бы Мага не просил вовсе, он всё равно к этому бы пришел — потому что происходящее максимально далеко от традиционного понимания минета, особенно в тех… стереотипно ауешных его видениях, которые сидели где-то в подсознании со времен ортодоксального натуральства, пошатнувшегося еще до перехода в Спирит, да и, наверное, до рокового для Бумов Сингапура. Это как будто бы естественное продолжение того, к чему он уже приходит сам, возможность еще больше попробовать во всех смыслах этого слова, ощутить еще больше соприкосновения с нежнейшей кожей, с ярким пряным ароматом и вкусом, который, вопреки ожидаемому, вопреки тому, как это обычно бывает у девчонок, которые или кривят лицом, но терпят, или просто относятся спокойно, но без энтузиазма, прямо… нравится. Нравится, идеально на язык ложится, вместе с густеющей слюной сглатывается, которого хочется распробовать еще больше, и идеальный для этого способ… Да, сделать именно то, о чем просят, дословно. Втянуть чувствительную головку в рот целиком, смыкая губы на стволе сразу за ребристым краем, перекатить на языке и обхватить плотнее, прокручивая во рту как конфету, как что-то искренне вкусное, а не то, чему нужно вроде бы как доставлять удовольствие. Кто бы что ни говорил, мол, рот — это и есть рот, и такое… Удовольствие практически всегда остаётся куда более механическим, чем эмоциональным, всё равно всё — лютая брехня и чушь. Искреннее удовольствие, ж е л а н и е сделать что-то, а не просто попытка угодить и сделать «как надо», переворачивает всё, весь процесс с ног на голову в самую лучшую сторону. Маге практически не с чем сравнивать — в его жизни толком в таком смысле был один Мира, а сам он всегда оказывался слишком деликатен, чтобы смочь не то, что попросить, а даже предложить это кому-то из девушек, так что и вспоминать практически, почти нечего. Но это всё, нахуй, не имеет никакого значения, потому что он ч у в с т в у е т разницу и в первую очередь пробки вышибает к чёртовой матери от того, насколько честно Денис… Сам вовлекается в процесс. Не просто делает — хочет делать. И уже потом, следом, его догоняют простые физиологические ощущения, которые делают всё только ещё ярче и острее, потому что в них нет… Зажатости, неуверенности, робости. Вообще никакой, и даже делать больше ничего не надо особенно, чтобы перед глазами мучительно засветлело. Уже — мокро, гладко, тесно, на контрасте с даже сейчас кажущимся шершавым языком настолько хорошо, насколько вообще может быть, и Мага почти не сдерживается: стонет благодарно в полный голос, мнёт и комкает ткань под собой, всем телом напрягается, чтобы не дай бог не толкнуться глубже и не помешать, не сделать неприятно и не заставить ненамеренно подавиться. Мира удерживает. Помогает. Где-то на фоне мозг автоматически реагирует на прохладные прикосновения к шее, к груди, к вибрирующему до каждой мышцы животу — такие, которые и заземляют, и ещё больше ощущения обостряют. Без них, Маге кажется, он бы не выдержал и распался сразу же в тот момент, когда Денис губы плотнее сжимает, так, словно ему пятнадцать — и не годом больше, и он впервые оказался в постели с другим человеком и недвусмысленными намерениями. Другая Мирина рука на какие-то секунды соскальзывает с шеи Дениса, чтобы нашарить его же ладонь на чужом бедре и аккуратно подтолкнуть, направить, уложить на самое основание. Даже не чтобы действительно заставить что-то делать, а… Показать. Показать, как ещё можно, что ещё можно — чувствовать вибрацию, ток крови под тонкой кожей, отклик сумасшедший, тактильно приятный не только на языке, но и под подушечками. И снова возвращается — не на макушку даже, а на спину чуть влажную. Ему одного этого непонимающего взгляда, заставляющего чуть насмешливо, но где-то даже почти умиленно усмехнуться, хватает, чтобы понять, что всё, совсем всё, оба друг в друге потерялись, и дальше можно только наблюдать пока, почти не вмешиваться между ними, разве что совсем незаметно и аккуратно направлять, и исключительно там, где это вообще требуется. А в остальном они разберутся сами — и уже это делают, когда Мага протягивает подрагивающие пальцы, накрывает горячую кожу, щеку Дениса, висок, и, прорываясь сквозь льющиеся с губ стоны, прерывистым шелестом отзывается: — Хорошо… Очень хорошо, Дэн, ты… Ты охуенный, слышишь?.. Ещё… Ещё чуть глубже, пожалуйста… На этот раз ответом звучит не скулеж, а довольное, более низкое и передающее вибрацию с щек, с нёба твердого, ребристого прямо на головку, всё еще во рту спрятанную, мычание, которое невольно срывается немногозначным ответом на похвалу, пронизывающую все тело в своем и вербальном, и невербальном выражении. В невербальном, наверное, даже больше — потому что блядская тактильность. Потому что Дэн не может не реагировать ни на одно прикосновение к нему, даже случайное, тем более — сейчас, тем более — от Маги. Все равно, несмотря на увлеченность, реально искреннюю увлеченность процессом щекой к пальцам дрожащим подается, трется о них ластящимся кошаком, шею выворачивает так, что даже носом прямо в середину ладони ткнуться удается, но тут же возвращается обратно — потому что интересно. Интересно почти как ребенку — исследовать, проникаться, пытаться распробовать для себя абсолютно все — ощущения от тяжести бархатистой, пряной на языке, запах этот, идеально настоящий, живой, все больше усиливающийся и лёгкие заполняющий, вкус терпковатый, но удивительно залипательный в своей многогранности, который в буквальном смысле хочется высосать еще больше, и губы плотнее сжимаются, щеки втягиваются, создавая вакуум и тянут, вытягивают капля за каплей чужую смазку, пока голова ниже опускается, к своей собственной руке, Мириными усилиями основание охватившей, и даже не по Магиной просьбе — а даже просто из собственного любопытства, которому интересно прочувствовать этот вкус по-разному — как воспринимают его разные вкусовые центры, на конце, в середине, у самого корня языка. Тем более, когда это вообще не составляет ни малейшей проблемы — даже когда головка давит на мягкоё нёбо, концом самым касаясь язычка в глотке, это не причиняет ни малейшего дискомфорта — и этим фактом невольно порождает еще больше воодушевленного любопытства, нотками которого вспыхивает щенячий взгляд. Для идеальности картины не хватает только одного. Того, что умом не осознается вообще, как, кажется, сейчас вообще в принципе все, что происходит в моменте, но вываливается откуда-то подсознательного — в виде лопаток, как-то призывно подтягивающихся к позвоночнику и безмолвно пытающихся привлечь внимание… еще одно внимание. Будто просит… хочет услышать что-то похожее еще одним голосом. Но просить даже и не нужно. Мира, всем собой растворяющийся в процессе, погруженный, поглощенный тем, что видит, чувствует малейшую перемену в пространстве, положениях и настроении. Он — как художник, который пишет очередное полотно, только если раньше у него была всего одна палитра красок, что-то густое, от карминно-красного до глубокого чёрного и тяжёлого, состаренного золота, то теперь их две, и это не хорошо и не плохо — это просто иначе. И, может быть, чуть интереснее. Мага занят попытками не потерять сознание, и, кажется, бросает любые попытки связываться с реальностью, сохраняет только ниточки, ведущие к нему и к Денису, а Мира… Мира кожей воспринимает этот всплеск не то сложного любопытства, с примесью удивления, не то его одного — чистого, неподдельного интереса. И видит, своими глазами видит, с чем это связано, по тонким узорчатым теням, которые щеку горящую пересекают, по чужим движениям. А подрагивание лопаток просительное ловит кончиками пальцев, прямо между ними и лежащих, автоматически оглаживая, с усилием ведя по выпирающим позвонкам, перебирая каждый от загривка до мягкого изгиба у середины спины. Ему ведь тоже не так просто. Он сам учится, с увлечением разбирается в том, как эти краски смешивать и что какими нарисовать можно, и запоминает, что, допустим, в такие моменты втягивать Дениса в игру против Маги уже поздно и нет никакого смысла, зато можно помогать ему раскрывать собственное любопытство, незашоренность — именно её, вопреки тому, что в кудрявой голове творится и какие лишние околоортодоксальные скрепы туда были явно не столь крепко вбиты. Просто пластично следует за чужим настроением, позволяя сейчас ему управлять ситуацией, подстраиваясь, внося штрихи и вытирая помарки. Так и в этот момент. Мага сорванно стонет сквозь сжатые зубы, у Маги пальцы, на чужой щеке лежащие, дрожат от напряжения — так сильно сдерживает любые порывы, и Мира уже понимает, что легче ему сейчас совсем, совсем не станет. Потому что… Серьёзно? Никакой борьбы, никакого судорожного дрожания глотки, кадыка, никаких морщинок на лице, никакой влаги в глазах, которая автоматически начинает выделяться всегда, стоит только взять достаточно глубоко? Все эти реакции от рефлекса Мира знает до каждой буковки — у самого так сначала было, у Маги тоже, первые минеты вспоминать — точная иллюстрация фразы «и смех, и грех», особенно в случае Халилова. А тут… Тут — ничего. И острое любопытство, Денисово — незамутненное, Мирино — хищноватое. И один Мага, которого они вдвоём доводят до разрыва сердца. Мира не думает приказывать. Нет, не то время, не тот момент, он собой управляет, он изучает. Но пальцы тонкие осторожно возвращаются на чужую крепкую шею, только не позади теперь — а на самое горло, чтобы всё чувствовать, каждую возможную судорогу, чтобы все реакции тела держать под контролем. Не давят — оглаживают, чуть задевают кожу ногтями невесомо, почти… Почесывают. Другая рука на ладонь Дениса, обвивающую основание члена, опускается и накрывает сверху, потягивая её вниз — чтобы вот так, вместе, очень спокойно и размеренно освободить больше… Места. Мага, от одних движений шершавого языка по стволу уже губы в кровь искусавший, вытягивает шею, чтобы на них взглянуть. На Дениса — и на Миру, который, кажется, не замечает даже, что всё своё внимание сосредотачивает всего на одном человеке, склоняется к нему низко. И не понимает, от чего хрипло и протяжно стонет — от того, как это красиво в своей необычности сочетаний или от того, что слышит Мирино: — Ты умница, Дэн. Пожалуй, если бы на этом месте был Мага, то набор слов выбирался бы совсем другой. Мира бы не миндальничал и рассказывал о том, какая у него замечательная, потрясающая, глубокая и жадная глотка. Но сейчас, с Денисом, правильным кажется именно так. — Если можешь — п-пробуй глубже. Это… Необычно, но интересное чувство. А Мага, я думаю, для нас покричит. А он может. Вот точно, без сомнения — вообще без проблем. И это настолько удивительно, что у самого глаза шире распахиваются и ресницы быстрее обычного хлопают в этом моменте осознания той части собственной… физиологии, о которой до этого, кажется, не то, что не знал, а даже предположить не мог. Но это и логично — поводов как бы не было, с учетом, что он даже не бухает, чтобы где-то приходилось совать пальцы в рот, чтобы ликвидировать излишки. Но все это — после того, как с губ, широко раскрытых, ровный, прямой и уже довольно глубоко в рот взятый член обхватывающих срывается… да, снова не стон, а мычание, только на этот раз какое-то иное. Немного хриплое, отдаленно напоминающее урчание очень большого кота, которому чешут широкое брюхо. Только чешут не брюхо, и даже не что-то более ценное, но Мира… Это какой-то отдельный сорт его сумасшествия, каждое прикосновение которого отдается мурашками на многие сантиметры вокруг. Эти мурашки расползаются по натянутой в бессознательном напряжении шее, стекают по загривку снова куда-то в спинной мозг, поднимаются вверх к подбородку и щекотливым покалыванием растекаются по всей нижней челюсти до ушей и губ, чуточку немеющих, будто от стоматологической анестезии. И это еще больше расфокусирует сознание, которое и так разрывает от изобилия вводных. Слишком много, оперативная память не вывозит — сзади этот голос и прикосновения, отшибающие мозги, спереди бесконечная череда стонов и скулежа, который хочется слышать больше, громче — это уже на уровне безусловных рефлексов, вживляющихся в подкорки, а еще — любопытство от самого себя, от своего тела, которое внезапно выдает такой интересный финт. Глубже, да. Он хотел попробовать именно это. Еще немного, просто как будто кивнуть, бессознательно корень языка еще ниже опустить, раскрывая шире горло, на котором сейчас пальцы извечно прохладные лежат, кажется, с не меньшим, чем у него самого интересом наблюдая, на что он способен еще. И наконец опуститься ниже, с непередаваемым удивлением во взгляде, взметывающимся снизу вверх, туда, к мечущемуся по простыням Маге осознавая, что в этом нет ничего сложного — просто непривычное, даже чуточку забавное щекочущее ощущение, когда скользкая головка продавливает какой-то будто бы барьер и оказывается в горле, а губы соприкасаются с шероховатой кожей в паху. Миру смело можно назвать блядской гадалкой: Мага взрывается совсем отчаянным, потерянным, жалобным и коротким криком. Может, и не стоит, может, слишком смело верить в то, что стены номера в отеле такие уж толстые, что уберегут соседей справа и слева от психологической травмы, но единственное, в чем сейчас Мира кое-как все-таки уверен, так это в том, что прямо поблизости должны быть… Свои. А свои — в курсе, пусть даже не на том уровне, когда уже официально разрешены двусмысленные подъебки, но знает Илья, а значит, знает Ярик, и если эти двое в курсе, то, наверное, пятерым хотя бы делать вид, что кто-то хранит секреты, просто уже не нужно. Поэтому нет смысла делать хоть что-то, чтобы Магу остановить, когда ему т а к хорошо, когда он отпускает себя совсем и позволяет себе звучать в такой ситуации. А Мира знает, насколько хорошо. У Миры руки чуткие — он ч у в с т в у е т, как член в горло проталкивается, практически каждый ебаный миллиметр, и это такой пиздец, это кажется чем-то настолько грязным и настолько восхитительным одновременно, что он сам едва ли не теряется. Хочется… Всего. Хочется пальцы сжать крепче — не так, чтобы больно сделать, но чтобы даже Мага это прикосновение каким-то чудом почувствовал, хочется тяжёлую ладонь на затылок опустить и узнать, как долго Денис так продержится, что ещё этот удивительный, вроде бы, простой, как палка, но каждый раз оказывающийся таким, сука, интересным в своей простоте и незамысловатости, мальчишка способен сделать. Хочется снять его с члена Маги и раздеться самому, чтобы своими глазами видеть этот взгляд снизу вверх, щеки сминать и гладить, умницей звать, кудри прочесывать, в глаза смотреть, каждый всплеск этих чистых, искренних, не продуманных и не оцифрованных в голове, не таких, как у Миры, тщательно просчитанных эмоций и реакций впитывать, отворачиваться запрещать, сука, хочется т а к многого, что из горла произвольно низкий, властный, до костей пронизывающий рык вырывается. И точно, емко вплетается в заполошные и мягкие, живые, текучие, словно речка, крики Маги, переживающего… Блять, кажется, переживающего свой личный апокалипсис, устроенный одним сумасшедшим, охуенным, непробиваемым, наглухо отшибленным самым восхитительным Денисом Сигитовым. Все, абсолютно все суставы выкручивает как под пытками, пальцы рук, ног, плечи, шея, позвоночник сковываются немыслимым напряжением, волной яркого, прошибающего насквозь удовольствия. Это ведь нихера не первый в его жизни горловой. Но дело вообще не в том, не в первом, втором, третьем, десятом, дело в эмоциях, этими двумя, одним — сознательно, другим — совсем нет выкрученных до предела. Дело в ситуации. В чувствах. Не в паху, а ещё и в сердце, в голове, в одном конкретном человеке, который делает всё это с ним так просто и искренне. И Маге стоит только почувствовать, как член мягко проталкивается идеально глубоко, на всю длину, ощутить горячий, кипяточный выдох, губы, обжигающие тонкую кожу, чтобы понять — всё. Почти всё, почти полный пиздец, он вступает на шаткую грань, за которой каждое лишнее движение — это конец, и он кончит, как мальчишка, заведенный до максимума своего чувственного предела. Только пальцы гладить не перестают. Пока Мирины — там, бессознательно диковато ощупывают мягкое, раскрывшееся горло, гладят подушечками и задевают ногтями, дрожат, чтобы не сжаться, не причинить настоящей боли, только совсем чуть-чуть надавливают, его ладонь в растрепанные, влажноватые кудри вплетается, кожу на виске массирует с усилием, точно так же бесконтрольно. Как будто бы, блять, они пытались помочь освоиться Денису, а теперь им обоим по-разному, по-своему, совершенно из разных позиций и чувств, но всё-таки надо каким-то образом спасаться от его сумасшедшей сжигающей открытости, потому что это — пиздец. — Хороший. Х-хороший, Дэн, такой хороший, умница, блядь, просто у м н и ц а, мальчик, — с Мириных губ срывается горчащим, едким, обжигающим, жарким, сумасшедшим шипением, пока вторая, освободившаяся его ладонь опускается на грудь, на развилку ключиц, сдавливая, ещё ниже — по рёбрам, сильно, перебирая каждую косточку, пока зрачки бешено расширяются, пока Мира старательно удерживает остатки самоконтроля. Короткий взгляд на захлебывающегося в стонах Магу бросает — всё оценивает: мышцы живота дрожащие, кадык, загнанно дергающийся, влажность всхлипов, взгляд безумный, и понимает — всё, пизда, приехали. Дальше, ещё хоть одно такое же правильное, идеальное движение вверх и вниз, ещё хоть одно твёрдое сглатывание, звук, стон — и Дэн будет вынужден давиться, потому что Магу они вдвоём… Совсем заездили. Решение нужно принимать, и быстро, а у него, как назло, от чёрного, желанием пропитанного любопытства пальцы сводит. Но это первый раз. Может быть, потом… Когда-нибудь потом, в другой раз, когда Мага сможет продержаться дольше, он сделает всё, что захочет. А пока — пока только попробовать дать выбор и понадеяться, что е г о голос Денис всё равно услышит и поймёт. — С-смотри на него. Смотри, он от тебя ёбнется сейчас, так ему охуенно, — он сам уже не понимает, как так гнется, но почти над ухом Дениса звучит, перебивая бардак из стонов. — И кончит. Если н е хочешь, — это «не» звучит сильно, с нажимом, максимально давая понять, что никто не заставляет, не принуждает, — поднимись. То, о чем говорит Мира, снова доходит с трудом. Ну как с трудом… Просто с очень большой задержкой, как будто пинг зашкаливает за несколько сотен, если не за тысячу, потому что на какое-то время пакеты напрочь теряются по дороге, разбиваясь о те звуки, которые вырвались… не только у Маги. Это… блядь, это слишком. Это пиздец даже для чрезмерно увлеченного и воодушевленного процессом Сигитова. Потому что… во-первых — он никогда не слышал Магу н а с т о л ь к о громким. Нет, может, конечно, он уже был громким, но у него самого уже уши закладывало от темпа, с которым он в этот момент вбивал его в матрас и пытался вытрахать душу через задницу, но вот именно так чисто и концентрированно т а к он слышит это впервые. Настолько ярко, четко, громко, что соображал бы хоть чуточку лучше — яйца бы поджались от предположений, как завтра придется оправдываться перед Илюхой, который выебет с не меньшим рвением им мозг за то, что ебутся как кролики, вместо того, чтобы высыпаться и держать тренировочный режим. А во-вторых он не помнит, когда слышал что-то подобное от Миры. Вечно невыносимо сдержанного Миры, который может бесконечно пиздеть в своем еще более невыносимом стиле, трахая Магу до дагестанских звездочек из глаз, но именно з в у ч и т крайне мало, негромко и вообще редко. И это разъебывает мозг к херам. Но в какой-то момент он все же соскребывается с черепной коробки обратно. И вопрос доходит до агонизирующего сознания. Кончит… вот прям так кончит, вот прям куда-то в недра бездонной, кажется, глотки, которой практически похуй на присутствие там целого человеческого члена? Нет, если он и хочет отстраниться — то только по одной причине. Все минетные, прости господи, сомнения уже потеряны по дороге очень давно, а вот любопытство полыхает как пионерский костер, и прочувствовать… Магу на вкус до конца — тоже безумно любопытно. Чтобы сперма по языку, по вкусовым рецепторам растеклась. Но если Мира предлагает, значит… Значит Маге понравится. Значит ему будет круто именно так, а это — отдельная цель, которая всегда априори стоит на первом месте. Поэтому… Поэтому Мира своими руками роет Маге могилу. Потому что Денис… кивает. С таким безмерно наивным взглядом, как будто так и надо, как будто сидит за компом и соглашается сыграть на предложенном Шторме, а не прислушивается к ощущениям от растянутой членом глотки. Просто кивает, прямо так, губами скользя по колкой коже и упираясь в нее носом в этом самом кивке, добивая все это финалочкой в лице согласного «угу», которое вибрацией растекается по всему члену — от кончика головки до самого основания. Мира тоже ошибается. Он пока только представить себе пытается, как это вообще, каким блядским образом мальчишка, который делает первый в своей жизни минет, пропускает сразу в горло и при этом даже не скулит жалобно, не задыхается, от слёз рефлекторно выступающих и подкатывающего дискомфорта не страдает, и ему даже в голову не приходит, что это маленькое чудовище решит ему… Ответить. Ответить, блядь. Но по сути своей всё не так: если это и действительно какая-то собственная неточность, так только в том, что он ещё не предугадывает идеально чужих невыученных реакций, а в целом… В целом всё п р е к р а с н о. И видя всё это, чувствуя, как болезненно дёргается член в собственных штанах, Мира только крепче тонкими, как из стали отлитыми пальцами в Дениса вцепляеется — так, словно хочет прижать его к себе и пропустить все чувства через себя вместе с ним. Взгляд успевает вскинуть, чтобы… Чтобы запечатлеть на сетчатке то, что видеть не надоест никогда, никогда в этой гребаной жизни, то, чем Мира, оказывается, может л ю б о в а т ь с я, даже если это не напрямую дело его рук, рта, пальцев, члена, не важно — то, как красиво раскалывается Мага, которого один этот жест, одна волна вибрации крюком ухватывает за шкирку и перебрасывает за грань. Он звучит. Он совершенно точно звучит, Мира видит эти распахнутые в протяжном вскрике губы, эти залитые краской щеки, безумные глаза, устремленные в потолок, это дугой выгнутое почти до неестественного излома тело, но звука не слышит — у него в ушах закладывает до писка и белого шума от неясно откуда берущегося собственного напряжения. Эти секунды вязкие, топкие и бесконечно долгие, долгие для всех троих. Хотя только Магу разрывает на куски, один он под двумя жадными, пристальными, жгучими взглядами переламывается во всех имеющихся позвонках, чувствуя, как глубоко в глотке Дениса член пульсирует и изливается толчками густой влаги, заливает спермой горло, идеально, просто, блядь, идеально и так, как ему нравится больше всего заполняя собой всё пространство доверчиво раскрытого рта. Максимум грязи, на которую Мага способен по отношению к другому человеку, хорошо, великолепно, охуительно, но стыдно за то, что он себе позволяет, как он не удерживает себя, и от этого, от того, что его принимают целиком, ещё охуительнее. Светодискотека, пятна цветные перед глазами — полная хуйня, а не определения, просто… Просто выжигающий дотла тотальный апокалипсис и полная бессознанка, которая накрывает ещё раньше, чем тело пробивает судорога последняя из самых сильных и острых. Голоса нет. Мага хрипит сдавленно, вдавливая ладонь в податливую мягкую щеку, в висок, и там, в этом хрипе, можно разобрать чужие имена — как всегда, два разных, звучащих на все лады. И капля за каплей всё затихает, тело обмякает, а Мира подхватывает Дэна под грудь и автоматически, машинально тянет к себе, наверх, не разбираясь в причинах — просто потому что ему так н а д о. — Осторожно. Отпускай, иди сюда. Вот это, пожалуй, единственное, что оказывается… Немного странным? Сказать неожиданным будет странно, потому что предупрежден максимально, даже не только каким-то скулежом, вскриками более громкими, чем обычно, но и самым что ни на есть прямым текстом от вездесущего Миры, но… Вот наверное бывают вещи, к которым не можешь быть готовым, пока не узнаешь, как оно вообще происходит. Вот это — примерно так же. И нет, это не вызывает рвотного рефлекса, который как будто бы кто-то забыл добавить в заводскую комплектацию, но Маги… блять, настолько много, настолько густо, что Дэн просто… физически захлебывается с непривычки. Держится до последнего, честно — даже тут думает о Маге, пытается не испортить ему момент, и только когда оказывается практически висящим в крепко подхватывающих его под мышки руках… Наверное, лучше бы не сдержался сразу. Закашлялся бы как нормальный человек и дело с концом. А в итоге… вместо кашля выходит нечто, больше похожее на утробное булькание собравшегося блевать щенка, взрывающееся где-то в Мириных руках крепким фонтаном густой белесой жижи через нос, сопровождающейся буквально секундной заминкой… и уже через мгновение — идиотским нервным хохотом, с которым грудная клетка начинает ходить ходуном под длинными, удерживающими ее пальцами, пока свои руки торопливо смазывают растекающуюся по губам и подбородку сперму. — Бляять, простите, я не специально, честно. Даже в этом, наверное, весь Дэн. Человек, умудряющийся обосрать даже самый неприлично идеальный для своей сути момент и при этом умудряющийся не уходить в судорожную панику и загоны, а искренне смеющийся над самим собой, над ситуацией и вообще над нелепостью отдельных, то есть весьма регулярных, моментов собственной жизни. Они оказываются в полнейшем бардаке. Мага, кажется, не слышит и не понимает вовсе ничего, от него ни ответа, ни реакции на посторонние звуки почти, кроме слабого шевеления: уровень доверия, который есть, был и будет по отношению к этим двоим, мозгу позволяет просто практически отключиться, провалиться в своё личное «темно и тихо», пока тело переживает остаточные всплески удовольствия. Там просто — не трогайте, пока само не оживёт, не умер, разрыв сердца не получил, и уже хорошо. А Дэн у Миры в руках… Ну, да. Этим Миру удивить сложно: узнали, согласны, было. Ещё и не так было, когда на самой заре своей лазурной карьеры Мира закашлялся и почти сжал зубы там, где точно не стоит этого делать. Мага долго ныл и ржал попеременно, Мира долго закатывал глаза и фыркал, чтобы в следующий раз заставить Магу к чёртовой матери сорвать голос и затолкать себе самому в глотку все дебильные шутки по этому поводу. Пока этот смех нервный в руки ударяется вибрацией, Мира его ещё держит, кое-как приходя в себя. Иначе никак: сейчас надо позаботиться, а не давать поводы для загонов, которых Дэн избегает с ловкостью эквилибриста на канате, уворачивающегося от шипастого маятника. И только спустя пару секунд, когда всё затихает, одним сильным, беспрекословным движением буквально оттаскивает Дэна от Маги, усаживает его кулем рядом. — Ты… Как щенок, который в миску с м-молоком ебнулся, — звучит по набору слов, вроде как, даже как-то обидно, но настолько беззлобно, невозмутимо, с ухмылкой, которая один уголок рта трогает, что обижаться вообще нет смысла. Миру всё ещё потряхивает. Собственное возбуждение, которое меньше ничуть не становится даже от нелепости ситуации, по крови гуляет, пальцы треморит, рёбра заставляет сокращаться судорожно, но пока — пока важнее другое. Он поднимается, каким-то чудом, одетый, до сих пор ни в чём не изляпавшийся и даже не помятый, ищет в сумке, валяющейся на столе, пачку влажных салфеток, сгребает бутылку воды, чтобы следом молча бросить всё это рядом с Дэном. — Пей. И отдышись. Дыхалка пригодится ещё. Маге не предлагает — знает, что тот с концами отлетел в таверну, байбэка не будет, пока таймер не оттикает своё, ничего сознательного не произойдёт. И вместо этого требовательно отчасти, а с другой стороны — со всей своей странной, жесткой, холодной заботой и теми неугасающими всполохами в радужках запускает пальцы в многострадальные Денисовы кудри, заставляя взглянуть себе в глаза. Ответ там ищет, слова ему не нужны, но всё равно спрашивает, чтобы и слышать тоже: — Живой? Хорошо, что Мага… Это что-то уже знакомое, выученное практически наизусть и привычное в своем знании о том, что его реально можно пока просто. оставить. Нет, это не значит, что Мага не любит, когда его обнимают, окружают заботой, ластятся после его бессменно оглушительного оргазма, но это — скорее одна из возможных опций, нежели что-то строго обязательное. Благодаря этой самой оглушительности Халилов почти всегда отлетает настолько крепко и далеко, что в этом даже есть свой особый кайф — просто побыть наедине с собой, как в каком-то особом дзене, которому еще могут позавидовать некоторые тибетские монахи. Хотя, хер его знает, какие у них там способы погружения в медитации… — Ты мне только в кофе такое молоко не добавляй с утра. Гав. Абсолютно безобидное парирование без капли привычной для Миры токсичности, скорее наоборот с продолжением самоиронии, с которой самое время хрюкнуть в заботливо предложенную салфетку, избавляясь от остатков Магиной спермы самым ненадлежащим из всех возможным путём. Это, в общем-то, лучший ответ на то, что живой. Более чем живой. А когда водичку заглатывает в три глотка половину бутылки — еще и голос возвращается, пусть и как всегда привычно хриплый, с неизменно надломленными нотками. — Пригодится? В смысле, тебе тоже?.. И оно звучит не с каким-то испугом, нет. Разомлевающий беспардонно под этой рукой, снова распускающей покалывающие мурашки на этот раз по всей макушке от бровей до загривка Денис с чистым искренним удивлением, но абсолютно невозмутимо с точки зрения оттенков какого-то волнения вздергивает бровь, поднимая взгляд щенячий сначала снизу вверх в прищуренные глаза Колпакова, а следом опускает вниз, туда, где его возбуждение виднеется… более чем красноречиво, потенциально подразумевая именно то, на что по душевной простоте и наивности намекает Сигитов. — Ага. Чисто за Магой очередь занял, ты просто момент упустил. Мира за словом в карман не лезет, но только потому, что это — вместо первой внутренней реакции, которая… Про удивление. Такое, не очень навязчивое, размеренное удивление, которое внутри звучит как невозмутимо-позабавленное «серьёзно.?». Еле отчихался, перевпечатлился, а теперь опять смотрит такими честными глазами, что даже толком террористом себя не почувствовать? И сам… Блять, не то спрашивает, не то предлагает… Вполне конкретные вещи с таким лицом, как будто это что-то из разряда нормы? Забавный. Денис забавный, умилительный какой-то ровно до той точки, когда уже хочется закатывать глаза, как всё тот же щенок послушный, под руки подставляющийся — практически ручной, и не ответить ему на якобы серьёзном каменном лице, но таким голосом, по которому слышно — это просто твердокаменная постметаирония, невозможно. Мире даже… Интересно, один ли он сейчас осознаёт, в какой удивительно дурацкой ситуации они оба оказываются. И дурацкая ли она только для него одного. Мага — да, Мага чудесный человек, вокруг которого можно обернуться счастливо кончившим клубком, которого можно не трогать, если хочется отойти от оргазма один на один с собой — особенно актуально для Миры, но ещё… Ещё, пожалуй, ни разу они с Денисом не оказывались друг на против друга перевозбужденные и никак не могущие с этим разобраться с помощью Халилова. Практически без него. Ничего кроме редких поцелуев между ними не происходит, всё, как электричество от точки до точки, проходит через одного конкретного проводника, а тут… Все же взрослые. Если очень хочется — Магу можно обтереть, в одеяло завернуть, потом в душ сходить подрочить. По одному, разумеется. Только Мире как будто бы не хочется, а он не имеет дурной привычки себе врать. Хер его знает, почему, потому, что Дэн — блять, как он ему там в запале-то сказал? — правда умница и заслуживает хорошего финала после того, как только что исполнил, то ли… То ли потому, что Мире — мало, Мира ещё не весь свой интерес удовлетворил. Но предлагать ему то, о чём задан так наивно вопрос… Нет, вообще нет. Не та история, дело вообще не в чём-то физиологическом. Понять бы только, в чём тогда. И Мира пытается. Мира вторую ладонь протягивает, туда же, зеркально к первой. Точно так же, как бережно и бдительно к своим границам относится, чужие нарушает. Глаза высверливает Денисовы, ухмыляется одной половиной рта. Пряди — кудри эти, длинными оказывающиеся на удивление, если потянуть, выпрямить в пальцах — собирает, одним жестом массирует, голову бедовую ещё выше к себе задирает, но всё — плавно, без боли, без спешки, изучающе только. А следом — точно в том же темпе подкатывает под нос что-то вроде провокации, но такой, которая не предполагает за собой однозначной реакции. Он просто… Просто хочет проверить, как его поймёт Сигитов, какие выводы теоретически может сделать, что там, в этих мозгах творится. Может, смутить хочет. Может, озадачить. Может, увидеть ту же самую честную и простую реакцию. Что угодно, если честно — просто ткнуть иголкой и посмотреть, что внутри. — А тебе самому ничего не нужно, нет? Взгляд однозначно по всему чужому телу прокатывается, не оставляя шанса не понять, о чём речь. Мира хочет честную и простую реакцию — и он ее получает. Потому что ее невозможно не получить от Дениса Сигитова, который все еще простой как два пальца и вообще не имеющий тормозов в лице как минимум смущения. Он просто… опускает глаза вниз. Вот так глупо и наивно до сентиментальных мурашек опускает голову и встречается взглядом с практически прижатым к пупку собственным членом, сдвигая брови на переносице настолько сосредоточенно, как будто это какое-то… невероятное и неожиданное открытие. Нет, если прямо честно и по факту — то так и есть. Потому что Дэн настолько увлекается процессом с Магой — а по-другому просто невозможно, потому что Мага — невозможный, слишком привлекающий внимание и концентрирующий его на себе, на этом с самого начала строятся все их отношения — что вообще забывает, что он сам и его тело как бы тоже присутствует в процессе и имеет какие-то реакции на происходящее. А реакции вполне себе здоровые и адекватные для нахождения в постели с двумя своими партнерами, пусть и все еще немного непривычные для факта, что он только что заглатывал чужой член. — А ты хочешь… мне? Звучит, наверное, как жесточайшая провокация, особенно с учетом обстоятельств, в которых по факту лично между ними двумя до сих пор, несмотря на третий месяц в отношениях, не было ничего кроме редких поцелуев и вот таких мурашащих прикосновений, но таковой по факту не является — по крайней мере ее вообще нет в искренне наивном взгляде, поднимающимся обратно в лицо Колпакова, который можно прочитать исключительно как старое доброе «что думаю то и пизжу» без каких-либо здоровых и адекватных фильтров на пути. — А зачем отвечать вопросом на вопрос? — звучит насмешливо, но уже как-то чисто риторически, потому что все выводы сделаны. Мира даже не пытается воспринять это, как провокацию. Если хоть что-то он понимает за прошедшие месяцы в хитросплетениях… Или точнее простосплетениях этой психики, так это то, что на провокации она вообще по своей сути не способна. Поэтому только усмехается шире в ответ на эту наивность и думает: то есть, в целом, такой вариант он тоже рассматривает. Удивительный. Одна сплошная нелепость, перемешанная с любопытством и простотой. Только если тогда, три, четыре, пять месяцев назад это не вызывало ничего, кроме глухого или открытого раздражения, то сейчас… Сейчас, в общем-то, нихера не меняется. Дэн всё-такой же нелепый, наивный, вертлявый, — даже сейчас ведь, в его руках вертится, головой своей крутит, ресницами хлопает густыми, — неугомонный совершенно. И Мира тоже не меняется. Н и ч е г о вообще не меняется кроме того, что он… Привыкает, кажется, достаточно для того, чтобы назвать Дениса частью корабля и частью команды. Где-то — молча и на протяжном выдохе признать его место в списке тех, за кого Мира в состоянии постоять в случае чего. Где-то — позволить себе заворожиться этой чистотой и искренностью, какой-то внутренней детской беззаботностью, похуизмом врождённым, а не приобретённым. Где-то, как сейчас, — честно перед собой признать, что ему… Интересно. На каком-то безопасном, научно-исследовательском, любопытном чисто уровне интересно. Конечно, есть стойкое ощущение, что он может покатиться в какую-то пизду. Как тот самый строгий и отстраненный глава семейства, который был больше всех против появления… Блядь, щенка в доме, а потом носит с ним парные свитера. И Мире совсем, совсем это не нравится, ему хватает тех, за кого переживать, — за мелких, за родителей, за Магу, — его скудное и совсем не такое большое, как у Маги, сердце больше вместить просто не способно. Но речь ведь сейчас вовсе не о сердце. Пусть это будет называться… Хер его знает, сексом по дружбе? Друзья ли они? Тиммейты сразу по двум командам? Напарники? При чём тут вообще все эти ебливые вопросы, если мелкий спрашивает вообще о других, простых и конкретных вещах, и не эти ли размышления — между прочим, прямо при с в о ё м, черт с ним, их парне, их центре внимания — в действительности уже являются скользкой, неконтролируемой дорожкой? Злую шутку с Мирой играет его уверенность в том, что всё находится под его контролем. Но на откровенность хочется ответить ещё большей откровенностью, и он легко переступает за невнятные метания, потому что ему л ю б о п ы т н о. Потому, что Дэн одними своими хлопающими ресницами вызывает желание скрутить, заставить ещё больше растеряться, потеряться в своих эмоциях, и вообще слишком похож на мелкого зверька, которого можно что пнуть, что приручить, и с каждым не днём даже — с каждой такой дурацкой ситуацией чаши весов перевешиваются на вторую сторону. — Хочу. Может, отсосать. Может, отдрочить, или ещё чего на «попробовать». Пока не решил. Проблемы? И тонкие пальцы жестковато прихватывают подбородок с дурацкой родинкой, мельком задевая её самыми подушечками. — Если нет — снимай свои дурацкие тряпки, — Мира мельком кивает на так и болтающиеся на коленях штаны, которые только чудом не обеспечили Дэну разбитый нос, — и ложись. Да, эта уверенность когда-нибудь совершенно точно сыграет с Мирой злую шутку. Потому что у Дэна нет коварных планов — он не тот человек, который вообще в состоянии их строить, максимум, где его хватает на какое-то планирование, это на стадии драфтов в игре, но у него есть лучше — рисунок плана. Точнее — желание. Есть просто улегшееся где-то глубоко в подсознании желание, которое там утихло и бултыхается своим чередом, чтобы в какой-то момент стрельнуть в лице просто… того, кем Денис является по жизни. Той непробиваемости, которая, кажется, в состоянии пробить абсолютно все барьеры, и даже толстенный кокон Миры. Вопрос лишь во времени. И вот сейчас эта прямота его не смущает от слова совсем. Мурашками пробивает — да, абсолютно, как всегда, это безусловный рефлекс собаки Павлова, от которого Дэн уже не избавится, кажется, никогда, но избыток впечатлений за последние несколько… ну от силы — десятков минут играет свою роль, совсем слегка снижая яркость этого эффекта до той степени, чтобы, по крайней мере, мозг не отрубало сразу и до состояния, в котором разве что слюну пускать и глазами хлопать. А еще — успеть отловить мысль о том, что ему… блять, интересно. Пиздец как интересно, что бы там Мира ни надумал, даже если это будет просто отдрочить, а не что-то большее. Потому что, да, слишком мало близкого взаимодействия с ним при слишком сносящей крышу яркости ощущений от того малого, что он всё же дает. Так что, пока его величество Снежная королева соизволили предложить… от таких предложений не отказываются, короче. Именно поэтому штаны слетают с Дэна, кажется, быстрее, чем он успевает подумать — вот так же по-дурацки, как и он весь, торопливо, путаясь где-то на щиколотках и вынуждая нелепо приподниматься на руках и сдергивать тряпку пальцами ног, а когда та наконец распластывается по полу — рыбкой буквально запрыгивать на смятое одеяло, перекатываясь на спину и приваливаясь кипяточным боком к размазанному по постели Маге с сияющей в своем воодушевлении улыбкой, в которой расплываются губы. Случается, пожалуй, первый раз, когда уже сам Мира, абсолютно сознательно и сосредоточенно, оставаясь в здравом уме и трезвой памяти, прикидывает, как долго Дэн будет размышлять, если вежливо попросить его этим самым он-уже-начинает-понимать-каким-особенным образом, ну, там… Прыгнуть через костёр, например, погавкать щеночком, или… Или, если говорить о вещах без иронии, — хотя это практически невозможно, ирония — единственное оружие Миры против этой никак не укладывающейся ни в его миропонимание, ни в картину жизни, ни в его постель улыбки, единственное, что помогает сохранять рассудок холодным, — просто сделать что-то безопасное, но всё же выходящее за рамки для него привычного. Невозможно потому что. Нереально. Н е п о н я т н о, хотя Мира нихуя не аутист, он, блядь, знает все социальные нормы наперечет, у него нет проблем во взаимодействии с тем же Магой. Да и с Дэном нет. Если не считать того, что каждой своей… Да нет, не выходкой даже, просто каждым своим проявлением он испытывает на прочность и стойкость его лицевые мышцы, те, которые отвечают за недоумённый изгиб бровей. Интересно, это маленькое чудовище вообще замечает, что действует просто молча, позволяя говорить одному Мире? Но пока всё в полном порядке. Пока все мышцы делают то, что и должно — не выдают ни удивления, ни, что уж там, какой-то отдалённо напоминающей умиление, беззлобной снисходительности при взгляде на весь этот не имеющий никакого отношения к блядству бардак. Всё происходит внутри, и не потому, что Мира такой жадный и закрытый, а потому что у него просто нет такой цели сейчас — давать какие-то эмоции. Фыркать, закатывать глаза и снисходительно усмехаться он может в любое время, у него бриллиантовая безлимитная карточка на этот счёт, где все такие эмоции хранятся, пока — просто изучать. Да, это… Это просто Денис Сигитов, обнажённый, в е г о постели, в е г о если уж не комнате, то номере, рядом с и х парнем, только полубессознательно ворочающимся и от чужого присутствия начинающим совершать какие-то попытки пошевелиться. Всё, вообще-то, в полном порядке. Мира так и планировал. Это такой… План, блять, и он ему следует. — Ты пиздец какой хаотичный, в курсе? Всё в-время куда-то спешишь, как будто горим, — проговаривается задумчиво, без попытки задеть, уколоть, как будто бы даже больше для себя. Как находящее словесную форму выражение наблюдения. А сам Мира в это время отодвигает свалившиеся штаны куда-то в сторону, чтобы потом никто на них не споткнулся. И опускается, присаживается — иначе не сказать из-за идеально ровной, насколько вообще это возможно с их профессией, спины — на край постели, прислоняется к обнажённому чужому бедру своим, затянутым в мягкий плюш. Протягивает руку. Кончики пальцев впервые настолько осознанно касаются этой кожи, которая в первый раз произвела впечатление чего-то жизненно опасного, чего-то, что на его, Мириной, собственной, способно оставить волдыри. Время показывает — нет, волдырей не будет. И ладонь скользит от тазобедренной косточки по прямой мышце бедра, до самого колена, чтобы там поднырнуть и огладить, чуть сжать тонкую кожу в сгибе. Чёрт знает, почему именно так, там, просто Мира — трогает, пожалуй, впервые отдавая себе команду обратить внимание на крепко сбитое, ладное тело. — Нет, соглашусь, что ты в-выдал максимум и реально постарался не спешить с Магой, но, всё-таки, мне интересно… Теперь — вверх, тем же сосредоточенным маршрутом по всему бедру и до первых ложных рёбер, которые легко поддаются несильному давлению пальцев, их нащупывающих. Мира всё пытается понять, что же ему тут не даёт покоя настолько, что он так быстро и складно договаривается сам с собой по поводу т а к и х взаимодействий, не рассматривая, как причину, тот факт, что ему может быть п р о с то интересно в целом. И, кажется, находит. Что-то такое находит, что отзывается согласной вибрацией от солнечного сплетения и вниз, чего он хочет, что кажется холодному рацио интересным способом… Пообщаться с Денисом. Не поводом — именно способом, которых, вообще-то тысячи, а Мира не такой отвратный человек, чтобы ему с царственной позиции эти поводы были нужны — в конце концов, обсудить очередную катку или новости, или окололичное что-то даже тет-а-тет давно просто приятно. О том, что надумывает за эти пару секунд буквально, что насчитывает в своей голове-калькуляторе, Мира сообщает самым невозмутимым, простым, очевидным тоном. Почти так, как просит Дэна за завтраком передать сахарницу. — Интересно, что с тобой будет, если тебя замедлить. Я хочу тебя связать. Только руки. Без неожиданных двойных страпонов и даже пальцев в заднице. Согласен? Один выстрел — два зайца: и исполнить собственное желание, и проверить, так ли действительно ко всему, а, может, и лично к нему, Сигитов открыт. Как будто горим, кстати, на самом деле очень хорошее сравнение, хоть Денис и не собирается сейчас это комментировать. Только не гориМ, а гориШЬ. Практически в буквальном смысле слова. Он ведь реально перманентно горит — весь как печка, в которой внутри вечно потрескивает и пляшет алыми язычками пламя. И в жизни все так же — всё кипит, бурлит, внимание цепляет все и сразу, что вообще только может выцепить, что-то делать — так пять дел сразу, это не какая-то отдельно взятая спешка в конкретном моменте, в этом… просто Денис Сигитов. Денис Сигитов, который не может спокойно лежать даже под такими… пока что совершенно не вычурными, даже не претендующими на какую-то высокую интимность, скорее просто изучающими прикосновениями. Мира… присматривается. Совершенно точно — изучает его, приглядывается, пройдя все классические стадии с депрессиями и торгом, дойдя до смирения и теперь в этом самом смирении начиная потихоньку разглядывать внимательнее, что же в итоге вынужденно имеет под боком и что с этим вообще можно делать. Ничего особенного, пока что, но… Дениса все равно перетряхивает. Ноги бесстыдно шире раскидываются, открывая еще больше доступа к внутренней стороне бедер, руки все найти не могут, куда уместить себя, то под Магу пытаясь втиснуться, то за голову, то зачем-то вообще в свои собственные кудряшки зарываясь, а пальцы на ногах уже поджимаются, сминая собой и без того покрывающуюся мелкими складками ткань простыни. — Только чур не тишкой, я ж порву. Вот так просто, да. С внимательным и в то же время абсолютно послушным взглядом, вперившимся эдаким покорно-сосредоточенным щеночком, внимательно следящим за обучающим уму-разуму псом-отцом в глаза Мире. Ну, а почему нет, в конце то концов? Мира же сказал — в задницу пихать ничего не будет. Ну, страпоны, пальцы, член значит тоже вряд ли, он же не садист какой-то, в самом деле. Да и это все равно так и так настигнет в ближайшем времени, тут уже подписался, без вариантов. А со всем остальным проблем вообще никаких — тормозов у Дениса нет ни в чем, и если кто-то хочет поэкспериментировать с его участием — дайте два, лишь бы было интересно и что-нибудь новенькое. Да и старенькое, но проверенное и хорошее — тоже ничего, но так — еще интереснее. Мира думает: с Денисом, оказывается, очень просто договориться. Нет, не то, чтобы раньше случались какие-то трудности, между ними, кажется, вообще существует какой-то очень хитровыебанный паритет: Мира пытается первым отдать всё, что можно отдать в плане отношений с Магой, а Денис пытается ни на что не претендовать и не командовать. И это работает, никак иначе. Но теперь выясняется, что даже если выгнать на какое-то совсем короткое время Халилова из этого уравнения, всё равно… Ничего не меняется. Мира хочет отдавать, Мира говорит и объясняет, и нет никаких причин не доверять его словам, которые он всегда держит. Денис соглашается на то, что предлагает, с этим своим невыносимым любопытством. Мысль удаётся докрутить, низвести в одно лаконичное: х о р о ш о. — Кто бы тебе дал портить казённое имущество. Одного взгляда на запястья, по ширине почти не отличающиеся от всего, что идёт дальше, выше, до локтей, достаточно, чтобы понять: ну, да, порвёт. И похуй, что тишка из синтетики, Дэн — да, Дэн сможет. Даже как-то забавно: у Миры плечи шире, Мира выше на голову, а то и больше, а всё равно сомнений в том, что чисто теоретически Дэн порвать может не только тишку, но и его самого со всей тонкокостной структурой, нет. Даже интересно, можно ли его до этого довести? И если да, то чем, как? А главное — зачем? Не важно. Как говорится, невермайнд. Эти хаотичные руки абсолютно точно нужно каким-то образом утихомирить, и не только потому, что Мире интересно, а ещё и потому, что он знает: к Сигитову только прикоснись толком, включится хватательный рефлекс. Если Маге это не просто нравится — н у ж н о, то Мира точно не готов разрешать к себе прикасаться. Пока или совсем — время покажет, но не сейчас. Хорошо, что они в его номере. Плохо, что из его постели они все вместе делают перемятый и влажноватый траходром, но хорошо, что все вещи под рукой, и для того, чтобы выудить из шкафа, куда вещи переехали из чемодана, единственный ремень — не кожаный даже, из стропы, достаточно просто подняться. Мира больше ни о чём не просит и ничего не спрашивает. Размеренно и спокойно перехватывает одно запястье, другое, вместе их собирает, чтобы в пару ловких движений, которые оттеняет бряцанье пряжки характерное, стянуть их вместе. И не просто грубо в одно кольцо, а в несколько — от середины предплечья и выше, чтобы убедиться, что Сигитов не останется без очень нужных команде рук. Он затягивает петлю и выглядит абсолютно увлеченным процессом, погружённым в него буквально, но всё равно различает, как ритм дыхания потревоженного возней и звуками Маги меняется. И роняет, не переводя даже взгляда в сторону: — Хочешь присоединиться? Или в к-кустах зачиллился и фоткать будешь? Мага, у которого перед глазами, наконец, начинает проясняться, пытается разобраться, что произошло с того момента, как его накрыло оглушительным оргазмом, и почему он наблюдает за тем, как один его парень связывает другого. Так и должно быть? — Пока не понял… — отзывается жутко хрипло, осипше, протирая глаза и переворачиваясь рядом с Денисом на бок. — Ну, как решишь, сообщи. Подержишь? На морально-волевые Сигитова надежды нет. Мира осторожно вытягивает его руки за голову, заглядывая в лицо, в глаза, и передаёт хвост ремня Маге, в своём неловком сейчас, ватном теле находящем силы чтобы чуть сместиться вверх, привалиться к спинке кровати, намотать его на один кулак, перехватить конец в другую ладонь, как это делают с поводками. Просто автоматически — потому что Мира просит, и раньше, чем мозг решает, нормально ли всё это вообще или нет. Вместо того, чтобы задаваться слишком сложными для опустошенного мозга вопросами, Мага любопытно склоняет голову над Денисом, не пытаясь пока даже приблизиться и вмешаться. — Тебе вообще… Ничего? Норм? А Мира смещается вниз. Сжимает чужие щиколотки, сосредоточенно разводит их в стороны, чтобы освободить себе место, вынуждает сгибать ноги, надёжно удерживая, опускается между ними. Смотрит, тоже в лицо Дениса смотрит пристально и вот теперь, из-за этой раскрытой картинки, из-за ремня, перетягивающего запястья по-настоящему хищно, с блеском в глазах. И ровно когда Мага вопрос свой дурацкий задаёт, следует сиюсекундному желанию подурить своеобразно: склоняется, чтобы без обиняков скользнуть сухими губами по коленной чашечке, чуть выше — по сгибу, и неожиданно крепко, влажно прикусить совсем тонкую кожу со внутренней стороны. А Денису… Хм. Кажется, Норм — слишком абстрактное понятие, чтобы однозначно ответить, да или нет. С одной стороны, как бы да, норм. По крайней мере, никаких паничек в планы не прописывается, даже несмотря на то, что короткое подергивающее движение запястьями явственно обозначает — вязать Мира умеет, и высвободиться, как из этих фальшивых наручников из сексшопа, где большим пальцем надави на нужный рычажок — и свободен не получится, он реально на полном серьезе привязан и свободен будет только тогда, когда Колпаков этого захочет. Но… ему же пообещали, что хуйни делать не будут. Ну, в смысле, не хуйни, а чего-то, к чему он пока испытывает только сомнительную готовность, так что… — А чего нет? А, нет, есть. Осекается Денис очень быстро, срываясь доброжелательно сияющим в сторону так сладко размазанного и еще плавающего мутностью послеоргазменной Маги взглядом куда-то в потолок. Ох, как же Мира был прав где-то в своих умозаключениях. Хватательный инстинкт у Дэна со времен младенчества, где это заложено природой, не просто не исчезает за ненадобностью, а, кажется, преумножается в разы, вынуждая судорожно дергать крепко привязанными куда-то к изголовью запястьями и удивленно и жалобно одновременно взвизгивать в тот самый момент, когда губы, тонкие и сухие, проскальзывают по чувствительной внутренней стороне бедра. Блять, кажется в своем сексуальном просвящении он где-то упустил момент о том, что когда человек лишается какого-то из каналов восприятия информации — в данном случае… даже всего лишь его малой части — все остальные начинают работать в усиленном режиме. На свое счастье, Мира, во-первых, всё же сильнее, чем кажется в своей нескладной хрупкости на первый взгляд, а во-вторых предусмотрительнее, и заранее заботится о том, чтобы перехватить руками разведенные в стороны щиколотки — потому что ноги Сигитова дергаются с не меньшим усилием, чем руки, пытаясь машинально, раз руки не могут схватить, хотя бы так притянуть к себе и обвиться, не выпуская, но в итоге только жалобно дрыгаются под холодной стальной хваткой. — Блять… — Тише. В целом, Мира понимает, на что идёт: с такими рефлексами недолго и вовсе без челюсти остаться от резкого рывка. Наверное, достойная расплата за когда-то подбитый нос, но, всё-таки, не хочется терять рабочий инструмент, и поэтому — слава кому-нибудь за то, что предусмотрительности хватает, и руки держат крепко. — Если ты будешь вертеться, п-придётся играть в очень дешёвую ролевуху про врача в дурке и д-делать из тебя мумию в смирительной рубашке. И вот на неё у меня стоять не будет. Зато, если продолжать выражаться настолько же грубо, крепко встаёт — точнее, прошивает весь и так горящий пах приятными иголочками удовольствия от этого жалобного вскрика, от взгляда изумлённого, от того, как Денис взмётывается весь. Может, вот как раз у него так себе с аналитикой, может, Мира и садист. В каком-то очень-очень отдалённом смысле. Не ради боли, а ради того, чтобы видеть, как кому-то конкретному и сложно, и непонятно, и хорошо настолько, что терпеть невозможно. Может, это важно? Может, незамутненность чистоты реакции его завораживает? Так ведь Мага же… Мира на Магу глаза поднимает, мягкого, растекшегося, наблюдающего осоловело-задумчиво за тем, что тут происходит, ничего против не имеющего. Он — тоже такой, ему непонятно скорее от того, что Мира вдруг открыто интерес проявляет не к нему, чем от самих по себе декорации. Как говорится, и он там был, и по нему стреляли, и он упал в лужу — вдвоём друг с другом чего только не пробовали. Так что нельзя сказать, что Денисовы яркие реакции — что-то принципиально новое. Просто — другое. Просто он взвизгивает и смотрит жалобно, а у Маги взгляд всегда сучий, на большее напрашивающийся, блядский такой в лучшем смысле слова. Мире красиво и то, и то. Получается, не прокатывает. Получается, можно только продолжать, следуя за своими пожеланиями, и смутно надеяться на какой-то ответ оттуда, изнутри. Хватка на выступающих косточках щиколоток никуда не девается, но смещается. Мира с силой ведёт от них по голеням, под коленями пальцы смыкает крепко, так, словно выпускать не планирует вовсе. Хотя, на самом деле, было бы неплохо и отпустить — но это потом, как только придумается весомый аргумент в пользу того, чтобы Денису не вздумалось его хватать. — Терпение — добродетель, слышал о таком? Ещё, говорят, за терпение все будут в-вознаграждены в конце. Это странно, но впервые, пожалуй, в Мире просыпается… Какой-то кураж. Может, дело в Маге, который безмолвным зрителем переводит взгляд то на него, то на Дениса, и смотрит, бесконечно палевно любуясь, может, в ситуации, может в том, что Мира х о ч е т позволить себе больше и не видит никаких причин для того, чтобы от этого отказываться. Но бровь гнётся ехидно, губы ухмыляются, взгляд, в лицо Дениса упёртый, недобро зажигается. — П-проверим, насколько ты терпеливый, а? Он рассчитывает всё идеально. Каждую мелочь учитывает, зная о том, какая чувствительная нервная система у него в руках оказывается. К другому бедру теперь тянется, вытягивая шею, и… Не кусает, нет. Не сразу. Под двумя взглядами мелькает влажный кончик языка, который только по какому-то божественному недосмотру не раздвоен — столько с него яда течёт обычно. Мира губы раскрывает без стеснения и широко, демонстративно, длинно, медленно и с нажимом мажет им от колена — вниз, даже не до середины бедра, а практически вплотную, так, что кожу в конечном итоге еле-еле ощутимо задевает холодная серёжка, болтающаяся в ухе, щекочут мягкие волосы, обжигает дыхание поверх остающегося мокрого, явственно поблескивающего следа. И только после этого — да. Зубы смыкаются снова, но уже намного, намного ближе к паху, чувствительнее, как будто бы даже медлительнее, так, чтобы разобрать можно было каждую ноту ощущения от них. — Если я сдохну — завещайте мой комп Славе, а призовые Диману. Это — своеобразное и практически незавуалированное согласие, подписывающее самому себе смертный приговор. Потому что одного движения, которое Мира уже успевает с ним совершить, Денису более чем достаточно для того, чтобы понять — он ебанётся. То, что Мага чувствительный, знают все. Ну, по крайней мере, они оба в известном смысле точно. Да и то, что он сам довольно чувствительный, Дэн тоже прекрасно знает. По крайней мере по тому, как никогда не может удержаться от того, чтобы тактильно областиться лишний раз котом сытым об Магу, повиснуть на шее у шипящего на подобные выходки и сдергивающего его с себя, как назойливого клопа Миры, и вообще ярко реагирует на любые тактильные прикосновения, не важно — в лучшую или в худшую сторону. В худшую тоже бывает, когда с тканью новых джерси никак не скадывается, или вшитая где-то изнутри бирочка может довести до белого каления на грани с инсультом. Но он же уже вписался в эту херню. И отступать уж точно не намерен. Тем более, что с любопытством природным тоже хер что сделаешь. И с желанием узнать самого себя, насколько реально можно поехать крышей от чужих действий, особенно когда это действия не от того человека, к которым в каком-то смысле уже привык — тоже. А еще с желанием узнать, на что вообще этот самый человек способен по отношению к нему, а не к развалившемуся рядом и наблюдающему с повышенным интересом, добавляющим еще больше искорок пикантности к каждому прикосновению, движению, жесту Халилову. Возможно, правда, конец придет гораздо раньше, чем планировался. Потому что это… Это, блядь, выше всяких сил. И терпеть, когда всю ногу не от колена даже, а фантомно — откуда-то от лодыжки и до самого паха прожигает ледяным жаром, пробирающим от кожи до самой бедренной кости, это… В конце концов, связанные руки и удержанные руками щиколотки — это тоже еще не предел. Возможно, его действительно можно только спеленать смирительными рубашками и привязать ремнями через каждые сантиметров десять, тогда есть шансы хоть как-то угомонить. А так… тело все равно находит возможность дать необходимый отклик — колени в стороны раскидываются, раскладываясь почти в пресловутую бабочку, а бедра с надрывным щеняче-кошачьим мявком вздергиваются вверх, навстречу, проезжаясь гладко выбритой — спасибо Маге и его тяге к эстетике, как визуальной, так и тактильной — мошонкой прямо по Мириной щеке. — Не сдохнешь. Нам ещё Аегу забирать, Мира её тоже хочет, — все ещё хриплым, не сорванным до конца, но сипловатым голосом откликается Мага. У него на уме, вообще-то, совсем другое. Он никогда не смотрел ни на Миру, ни на Дэна… Со стороны? Вот так, не участвуя в процессе. И буквально всё, о чём поначалу удаётся думать — это о том, что где-то в глубине души Мира у них всё-таки тоже, по-своему, да, но без тормозов. В третью какую-то, хитровыебанную сторону. Просто пока не придумали второго Миру, который контролировал бы первого, чтобы позволить это самое «в глубине души» достать. И слава богу, что не придумали — хер знает, что тогда произойдёт если не со всем… прости господи, миром, так с их, на троих поделённым, точно. Наверное, они с Дэном получат по инсульту и будут до конца жизни пускать слюни в какой-нибудь уютной сербской клинике. А ещё есть место лёгкой зависти, не имеющей отношения к настоящей ревности. Мире самоконтроля хватает, чтобы Дэн своим скулежом отчаянно пытался не поперхнуться. Мага так не может, Маге надо сразу и всё, он не получает сам из-за себя возможности долго любоваться на то, как красиво тот сходит с ума и проживает каждое новое впечатление по отдельности. Зато… Зато — вот, может сейчас. Настолько может, что пока не испытывает и малейшего желания им… Мешать? Но уже прикидывает, в какой момент можно залететь на хайграунд. Потому что Мира явно настроен идти до победного, причём как будто бы даже в одно лицо, что само по себе никак не укладывается в голове, и пока не сигнализирует о том, что ему нужна помощь — а значит, удачный момент стоит искать самому. Он, этот момент, конечно, не сейчас. Его собственный почти меланхоличный, тихий отклик перебивается коротким смешком: — Что, вообще ни насколько не терпеливый? Его ничуть не смущает такая неожиданная и, ну, как будто бы слегка нелепая близость. Миру вряд ли вообще можно чем-то в действительности смутить. В этом он в чём-то похож на Магу, точно знающего, какое впечатление производит, только суть у них разная, и в то время, как Мага свой, странная тавтология, магнетизм не седлает — просто привязывается к нему наспех и мчится, куда глаза глядят, Мира уверенно чувствует себя на нём верхом. И ему… Да, вот теперь действительно забавно до мягкого пощипывания где-то под пищеводом. Настолько, что этого самого позабавленного вида он ничуть не скрывает, и, когда плавно выпускает кожу из захвата, чуть отстраняется, намеренно продлевая это касание, широкой ухмылки совсем не скрывает. — Вообще-то, приличные, в-воспитанные люди, когда хотят, чтобы им вылизали яйца, об этом просят словами, а не… Т а к. Но, если ты настаиваешь… Дэн колени раздвигает настолько, насколько может, кажется, на пределе своей растяжки — и тем лучше. Мира разжимает хватку, чтобы локтями навалиться на бёдра, больше не позволить их свести, ладони сжать на тазобедренных косточках. А потом исполняет свою угрозу, не давая времени на то, чтобы толком её осмыслить. Делает, по сути, почти то же самое, что только что сам Сигитов исполнял для Маги. Только совсем иначе. Именно так м е д л е н н о, как и просил, не тысячей разрывающих нервную систему касаний, а всего одним. Одним — тем, в котором тот же блядский язык, намеренно напряжённый, не мягкий — упругий и жёсткий, демонстрируемый как в самом дорогом порно, широко накрывает поджавшуюся от возбуждения мошонку и ведёт очередную мокрую полосу снизу вверх по бархатистой гладкой коже, по шву, самую малость цепляя поверх этого шершавыми корочками на покусанных губах. Это — жар, а поверх него Мира легонько выдыхает прохладный воздух, точно по той же влажной, ещё более чувствительной от этого полосе кожи. И вскидывает прожигающий насквозь взгляд, даже так ухитряясь смотреть на Дэна сверху вниз, хотя положение физическое совсем, совсем другое. Денис ведь не шутит, когда обещает порвать тишку. Даже синтетическую, хер бы ты с ним. Не шутит и не преувеличивает, потому что даже блядский, толстый кожаный ремень жалобно хрустит. Во-первых, при всей простоте и сравнительной немногословности, с фантазией и образным мышлением у него все в порядке. И все, сука, абсолютно всё, что озвучивается блядским Мириным языком, слишком красочно всплывает в сознании и разрывает его к херам, лупя нервными импульсами прямиком в пах и угрожая обкончаться на месте прямо здесь и сейчас, а если нет возможности — то хотя бы залить себя смазкой не хуже, чем спермой. А во-вторых… в этот раз Мира одними словами не ограничивается. Все это время, долгие два с лишним месяца Дэн довольствуется только ими, и без того охуевая от жизни и ее красочности в интимном аспекте, когда рядом, под руками, на члене, кожей к коже — такой невыносимо жадный, тактильный и желанный до трясущихся поджилок Мага, а где-то там, за спиной, добавляющий остроты ощущениям, мурашек этих колких по всему телу круче любого попперса Мира. И не то, чтобы его это не устраивает. Но сейчас… Это что-то новое, неизведанное и крышесносное в самом прямом смысле слова. Просто разъебывающее к херам в своей прямолинейности и пошлой грязности, как оказывается, не только на словах, но и на деле. Одним коротким стоном здесь отделаться уже не получится, а сдерживать себя Денис точно не собирается — здесь все свои, а он самого себя не стесняется и подавно, поэтому один надрывный громкий звук плавно перетекает в протяжное жалобное хныкание, с которым руки до розовых полос на предплечьях и хруста кожи искусственной дергают чертов ремент, а бедра, даже несмотря на острые локти, болезненно впивающиеся в мышцы почти до костей, все равно пытаются дернуться ближе, хотя бы немного продлить это ощущение, коснуться еще, хотя бы снова задеть поджавшимися яйцами влажные от слюны губы, хоть что-то, чтобы почувствовать е щ е, взять хоть каплю больше, пока вполне реальная густая капля слишком медленно стекает с багровой головки на низ живота и плавно катится к пупку. — Я щас ебнусь, Мир, ну Мир, ну бля… А ведь они только начинают. Мира, по крайней мере, понимает это кристально ясно: буквально всё, что он успевает сделать — связать мелкого и сделать всего ничего, пару движений. Пусть это не целиком и полностью его заслуга: они оба заведены уже довольно давно, примерно с того самого момента, когда Дэн вогнал в первый раз лопату в землю под собственную могилу, на надгробии которой точно будет написано «можно попробовать»; но всё равно — это необычно. Ярко. Уже непонятно, увлекательно или забавно, но интересно до дрожи, до расширяющихся гипнотически зрачков. Мира надеется и верит в силу ремня и собственного веса, когда практически безжалостно отстраняется, не позволяя чувствовать больше ничего — ни языка, ни губ, ни даже слабого дыхания, которое могло бы обжигать кожу. Его настолько завораживает то, что Дэн сейчас в его руках целиком и полностью, что этим… Этим даже хочется просто полюбоваться, пока большие пальцы ладоней, устроенных на чужих бёдрах, почти мягко оглаживают выпирающие углы косточек. Потянуть момент, послушать этот скулёж, хныканье, сорванное дыхание, посмотреть на то, как тело извивается и на полном серьезе пытается сделать буквально всё, что угодно, чтобы оказаться ближе. Нет, конечно, он не причинит вреда. Знает, что может, и знает, что так больше не поступит — такие голодные звери уже изучены и посажены на строгий ошейник. Но, сука, согласиться на одно скромное «Ну Мир, ну бля»? Это как-то… Скромно, что ли, совсем. Не про его честь. Где-то безнадёжно теряется та граница, з а которой Денис фигурирует, как обязательное и вроде бы относительно терпимое приложение к Маге, а Мира предельно сдержан с ним, и, соответственно, с Халиловым, бессменно несёт эту ношу ответственности, заботясь о том, чтобы в первую очередь этим двоим было хорошо, по своим, довольно корыстным мотивам. И вот ведь странная фигня. Буквально на полсекунды, одно мгновение Мира встречается с Магой взглядом, смотрит туда, в чёрные провалы наизусть выученных глаз, и видит… Какое-то безумно ласковое и жадное одновременно узнавание. Мага тоже с к у ч а л по Мире, который позволяет себе всё, на что только подписывает разрешение холодный разум. А с ним у него и разговор, и договор… Довольно неоднозначный, с большим количеством нюансов, с пунктами со звёздочками на пять страниц, и это — далеко не про какие-то табу и ограничения. От этого хорошо. От этого Мира чувствует себя и сильнее, и лучше, и довольнее. А всего-то стоит собраться один раз и вознамериться вылизать как следует одного чудодейственного Дениса Сигитова, которого можно выписывать, как лекарство. — Что «ну Мир»? М-может быть, я ещё размышляю. Не могу решить, что с тобой сделать. Заставить кончить так… Мира собирает чуть больше слюны на языке перед тем, как снова прижаться им к мошонке, но уже — не одним коротким мазком, а двумя точными и быстрыми движениями, которые проминают с силой нежную кожу по обе стороны от шершавого шовчика и оставляют мокрые разводы, уже не пересыхающие мгновенно. — Или взять у тебя в рот и понадеяться, что ты будешь умницей, не станешь дергаться, вынуждать меня чисто с-случайно захлебываться твоим членом, который будет глубоко в моей глотке, и заливать всё вокруг слюной. Теперь мокрые губы сдвигаются выше, к основанию члена. Мира треплется, не останавливаясь, так, что каждое слово не просто дыханием калит кожу, а выстилается по ней буквально, оставаясь предельно чётким, громким и слышимым, способным вбиться в подкорки мозга. И новая пауза — не для того, чтобы ему можно было ответить связно, а только для того, чтобы точно настолько же откровенно и грязно, вот теперь — б у к в а л ь н о на глазах у Дениса выпустить язык, и, обозначая серьёзность своих намерений, плотно и тесно, оставляя ниточки блестящей слюны, провести до самой головки, надавить кончиком на чувствительную уздечку, и… И так не коснуться пунцовой головки, оставляя лишь послевкусие прикосновения и чувство отчаянной недостаточности. — Или пойти дальше. Неуловимое в своей быстроте движение: Мира сжимает теперь уже пальцы на чужих бёдрах, заставляя раскрываться и подтягивать их выше, ближе, коленями к груди, так, чтобы Дэн был полностью раскрыт перед ним, так и не снявшим даже футболки, чей ворот разве что чуть задрался, обнажая острые, как из камня высеченные ключицы. Никакой опасности — даже визуально легко проверить, что ладони крепко сжаты на бёдрах и Мира не планирует ничего слишком… Резкого. Но его толком не растрепавшаяся макушка ныряет вниз, и шероховатый язык широко лижет по промежности — по совсем нежной коже под мошонкой, ещё ниже, до тех пор, пока кончик не очерчивает достаточно явственно, чтобы можно было ощутить это прикосновение, достаточно сильно, но мягко при этом тесно сжатое кольцо мышц. — …И вылизать твою задницу. Вряд ли кто-то делал э т о с тобой раньше. Помоги мне определиться, Дэн. Ч-чего ты, например, хочешь? Может, я… — Мира выпрямляется чуть снова, чтобы заглянуть в лицо Дениса и прямо перед ним плотоядно, с видимым удовольствием обвести собственные тонкие губы, увлажняя их до характерного блеска. — Прислушаюсь к тебе. И если Мира хоть немного разобрался в Денисе, то совершенно точно: есть только один ответ, который он может дать, и за который поплатится не то в самом лучшем, не то в худшем, но только для своих нервов смысле. Это понимает он, это понимает Мага — его дыхание тоже сбивается, а тело, голова уже чуть подаются вперёд, навстречу. Остаётся только, так сказать, совершить выпад на веру — видимо, на веру в собственное понимание этого удивительного человека. — Говори. Предложение захлебнуться его членом звучит. обезоруживающе охуенно. Настолько, что скулеж именно на этой фразе срывается особенно громко, заставляя вздрагивать от неожиданности даже самого Дениса. Он любит глубоко. Блять, пиздец как любит, это невозможно не любить, и дело даже не в сугубо физически космических ощущениях, а в каком-то сочетании ощущений, визуальной эстетики и моральных осознаний происходящего. К этому приучает Мага — скорее всего бессознательно, просто как факт. Не так много людей любят брать глубоко, Дэн знает это по собственному опыту. Точнее, по опыту того, что ему делали девчонки до появления в его жизни Маги. Это… Тяжело, вне сомнения, поэтому то, что ему самому даётся это удивительно легко, становится самым настоящим открытием. Но это и не создаёт каких-то иллюзий, что это так легко для всех — Сигитов не настолько дурак, чтобы мерять всех исключительно по себе. Но Мага — тоже счастливое исключение. Правда, скорее по причине собственной жадности вкупе с опытностью, а не какой-то ошибке природы, как в случае с ним самим. А с учётом, что Мага просто своим собственным видом сносит ему крышу подчистую — не удивительно, что такое блядское действо с этим жадным чернеющим взглядом, пошлыми булькающими мокрыми звуками в глубине глотки, слюной, капающей на живот — это как отдельный наркотик, слезть с которого, кажется, невозможно. Но Мира… От Миры такой роскоши невозможно не то, что ожидать, а даже как-то скромно надеяться. Но то, что он делает дальше… Блядь, это что-то новое, неожиданное и действительно, все верно — то, что с ним никогда не делали раньше. То, что не должно быть настолько очевидно охуенным, но от чего скулеж внезапно обрывается вместе с воздухом, которым Сигитов неожиданно давится, вытаращиваясь куда-то в пространство перед собой, следом — вниз взглядом, туда, к собственным коленям, прижатым к груди и вынуждающим едва ли не впервые за все это время т а к раскрываться, и даже не перед Магой, а перед тем. с кем взаимодействие было долгое время минимальным. И это… Неожиданно, до такой степени, что очевидный ответ растворяется где-то в пространстве, бездумно меняясь на гораздо более рандомное, бессознательно выдавленное через спазмированнные от неожиданности ребра: — Что угодно, только больше, еще, блять, пожалуйста… Мира не прогадывает. И где-то внутри радуется этому, как ребёнок, разгадавший загадку за сладкий приз. — Больше? Он слышит прекрасно каждый оттенок реакции, которую Денис выдаёт. Правда, слышит, хоть и не спешит за ними следовать, и все его попытки даром не пропадают: эти метания по-особенному совершенно хороши, за ними наблюдать, кажется, можно часами и сутками, раз в какой-то промежуток времени только добавляя острых впечатлений. Миры бы мог. Кажется, совершенно точно, он мог бы так — долго, очень долго и мучительно медленно, пока Дэн сознание не потеряет от недостатка и переизбытка чувств одновременно. Но вусмерть замучить его ни в какие планы не входит, и даже… Даже жаль, что они действительно начали всё это слишком давно, чтобы гуманными продолжали считаться попытки затянуть весь этот процесс достаточно надолго. — Как-то неубедительно просишь. Вообще, в-вызываешь стойкое желание привязать тебя к кровати всеми конечностями, и, не знаю… Н-на тебя когда-нибудь пробовали лить воск? Или лёд. Прикладывать куда-нибудь… Сюда. Губы почти небрежно мажут по тонкой коже в паху, совсем рядом с членом, серёжка царапает внутреннюю сторону бедра. — Или прямо сюда. Снова — мокро и жарко, дыханием, языком — по промежности, задевая кончиком носа мошонку. То сильно и ясно, то еле ощутимо. И на самом деле — это не всё: перед глазами до тёмных кругов пляшут картинки того, куда ещё можно применить эту чувствительность и что с ней можно сделать, но… Не ради только лишь одного процесса — ради того, чтобы и дальше смотреть на то, как с этим справляется именно Денис. С его настройками, с его восприятием, с его пронзительной открытостью. Миру заносит, безбожно заносит, но из этого не рождается ожидаемый хаос — лишь случается больше раздразнивающих, никаким образом не несущих облегчения прикосновений. — Но это п-потом. Дома, может быть. А сейчас… — Мира снова глазами сверкает, но уже не на Дениса смотрит, а выше, Маге в глаза заглядывает, не стесняясь ни собственного почти такого же чёрного взгляда, ни блестящих от слюны, совершенно порнушно выглядящих губ. — Маг, ты слышал? Денис хочет больше. А у меня всего один рот. На лайн выйти не хочешь? Халилов как ото сна какого-то дурного отходит резко — даже чуть вздрагивает, когда опять своё имя слышит. Не то, чтобы он от них двоих отстраняется, нет, скорее в наблюдение погружается настолько глубоко, что уже сам забывает о собственном физическом присутствии поблизости. И понимает, чего от него хотят, не сразу, но, когда понимает… Мага ведь из них двоих более мягкий. Мага катализатор — в него можно бесконечно вкладывать, чтобы так же бесконечно получать ещё большую отдачу. Мага гораздо больше похож на Дэна и по тактильности, и по искренности, но сейчас — сейчас, извините, на одной чаше весов возможность просто смотреть, на другой — довести Сигитова до сердечного приступа, то, на что собственного терпения никогда не хватает, и за что надо хвататься, пока Мира решил проехаться по карьерной лестнице от режиссёра до перформансера. И выбор тут очевиден. — Хочу. Очень хочу, — откликается заворожено Мага. В кои-то веки он не думает слишком долго, прежде чем на Дениса оглянуться с той же недоброй плотоядностью, пусть больше похожей на знакомую лукавость. Где-то на грани — но Мире в тон. Пары ловких движений достаточно, чтобы сместиться вниз, туда же, между разведённых бёдер. Они оказываются плечом к плечу, Мира чуть сдвигается, освобождая место, позволяет Маге, который сразу, тут же, привычно жадно оборачивает одно бедро Денисово своими теплыми, ласковыми пальцами, приткнуться рядом. И даже переглядываться не нужно — просто в этой общей близости, в которой их втроём замыкает, легко почувствовать, как Магу совсем развозит от того, каким раскрытым Дэн выглядит с такого ракурса. Всё, чего ему хочется, он позволяет себе сразу — ниже тянется, беспорядочно и несдержанно тычется губами в твёрдыми даже сейчас кажущиеся мышцы живота, широко и мокро слизывает смазку, потёками остающуюся на горячей коже, накрывает тёплой влажностью прижатую к телу головку члена. А Мира в этот же момент следует за ним со своей стороны, и прежде, чем ещё один, второй язык накрывает тонкую кожицу, губы прижимаются к увитому венками стволу, только выдыхает: — Так тебе больше, Дэн? — Блять, да хоть ежа живого приложите, похуй, только больше… Чистейшая, кстати, правда. То, что там какие-то нюансы были с принимающей стороной нетрадиционных для в-прошлом-натурала практик — это история сугубо отдельная и наполовину уже пройденная. Ну… чуть меньше чем наполовину, но в любом случае закрыта она будет уже очень скоро, хочешь, не хочешь — а пообещал. А вот что до всего остального… Сигитов, как и во всем остальном, за любой кипиш кроме голодовки. Воск, лед, мед, сливки, плетки, веревки, да что угодно, блядь, только трогайте как можно больше. Только… желательно об этом предупреждать хотя бы чуточку заранее, чтобы не получить незапланированный инсульт, как это почти происходит сейчас. В тот самый момент, когда он и так до сих пор пытается сфокусировать и без того хреновое зрение сквозь мутную пелену неадекватного возбуждения перед глазами и как-то проебывает момент перемещений Маги, и просто… просто ощущает губы. Двое губ. Одновременно. На своем члене. Все, пизда, это конечная. Это — какая-то несбыточная мечта пересмотревших порно школьников, на которую, несмотря на стабильные отношения втроем, Денис как-то… не рассчитывал? Ну, не то, чтобы в каком-то глобальном смысле, но с глобальным мышлением и отдаленными планами у Сигитова всегда было никак от слова совсем. А в ближайшие сроки как-то ничего не предвещало даже намека. Сейчас это даже еще пока не какой-то космос по ощущениям — прошибает не от феерии физики, а именно от морального осознания вот того ощущения, что он чувствует сразу двое губ на себе. Там, в паху. А когда все же хоть немного собирает в кучу разъебанное зрение и улавливает две макушки у себя между ног — те самые, которые не спутает ни с кем, кажется, даже вслепую и в полной темноте… Кажется, завтра у кого-то будут большие вопросы по поводу странных следов на его руках, но в этот раз жалобно хрустит не только ремень, но и само изголовье кровати, а еще — что-то в позвоночнике взметывающегося всем телом под всем, что пытается его удержать Дэна. — Ебанутые, блять, вы ебанутые, пожалуйста…ну… Слышится одновременно очередной Мирин смешок и абсолютно довольное урчание Маги, который преисполняется мгновенно, стоит только прижаться к родной коже, почувствовать выученный уже до каждой ноты вкус. — Маг, он нас оскорбляет. Уже. А мы ещё н-не ебанулись. Будем с этим что-нибудь делать? То, что в их отдельном киберспортивном мире называют ебейшей хардой, доказывает право на своё существование в этот самый момент — только не на карте, а в том, какое удивительное взаимопонимание воцаряется по поводу доведения до смерти одного конкретного Дениса Сигитова. Мира поддевает кончиком носа Магину щеку, обращая внимание на себя, сверкают одинаковые по своей сути при всей непохожести ухмылки, слышится какой-то по смыслу согласный звук со стороны Халилова, чьи-то пальцы — по температуре уже даже не разобрать, чьи — прихватывают член у основания, а потом… Они похожи на двух змей разных пород. Вьются практически синхронно, сдвоенным весом удерживают Сигитова если не от того, чтобы самому себе в ремнях навредить, так от того, чтобы сломать многострадальную спинку кровати, и прижимаются губами к члену с двух сторон. Синхронно нежной кожи касаются горячие и мокрые языки, синхронно же они скользят выше по выступающим венкам, вместе накрывают головку. Мага дуреет от того, что они делают, от того, что их языки буквально сплетаются на напряженной плоти, и он может чувствовать сразу обоих — и Дениса, и Миру в его дыхании, в сосредоточенных, мучительно медленных движениях. Пиздец, как грязно. И горячо, горячо до совершенного безумия ещё и потому, что теперь в центре внимания Денис, которому… Которому хочется отдать вообще всё, что только можно, которого утопить в прикосновениях хочется особенно после всего того разговора, предварявшего, вообще-то, вот это блядство чистой воды. А Мира ему в этом помогает. По своей инициативе, со всем желанием. Рехнуться можно. Но это правда — Денис спешит с выводами или даже скорее спойлерит сам себе, потому что они ещё не ебанулись. Да, ничего подобного вместе не делали никогда. Но это не значит, что сейчас будут тупить: они отличная команда, они о ч е н ь хороши в импровизации. И пока Мира мажет языком плоско по головке, кончиком собирает выступающую смазку с вершины, он сам скользит ниже, вылизывает бесстыдно основание, и прижимается ниже. Это не Мирины еле ощутимые касания. Мага Дениса изводить не в состоянии, ему хочется сразу, сильно и всего — теплая влажность накрывает тесно сжатые мышцы, он, хотя и помнит накрепко, что Мира обещал, — даже без пальцев, да, но вот об э т о м никто не говорил, — толкается в них языком, давая возможность хотя бы представить, насколько хорошо на самом деле может ощущаться такое давление. Слышит, как выше от этих хлюпающих, мокрых звуков выдыхает Мира. Слышит его голос: — Учти, если т-ты будешь дёргаться, мы остановимся. И следом эта система замыкается. Мага буквально вылизывает его хаотичными и жадными движениями, не жалея ужасно чувствительную, тонкую кожу. А Мира надевается ртом на член — не глубоко, для этого ещё рано, но тесно, плотно, смыкая длинные пальцы вокруг ствола ниже. И ловко, откровенно порнушно толкает головку за щеку, позволяя ей ткнуться в шелковистое тепло, а Денису — увидеть, к а к это выглядит со стороны. Денис на самом деле и не спешит с выводами, и не спойлерит, он просто з н а е т. И предвосхищает. Ну то есть, по факту именно сейчас они может еще не ебанулись, а вот в глобальном смысле они пизданулись еще в самом начале, когда только задумали всё это блядство, на которое Дэн… нет, собственноручно подписывался, конечно, но даже предположить не мог его масштаба. Как минимум по двум причинам. Первая — когда ему обещают без пальцев и всего прочего, он как будто бы забывает, что еще существует язык. И что в этом помещении нет ни одного человека, которому знакомо слово «брезгливость» и который н е сможет провернуть что-то подобное с ним, а не только с Магой. которого вообще можно раскрывать, растрахивать и вылизывать часами, это — как аксиома и базовый сексуальный сценарий в их постели на троих. Вторая — он до последнего не верит в то, что Мира может пойти дальше. Ну просто, когда вы плечом к плечу трахаетесь уже два с лишним месяца, такие резкие переходы от редких поцелуев к горлу — ну, ладно, еще не совсем, но почти — на члене это как-то слишком резко для его почти нерушимых коконов и принципов. Но они просто ебанутые. В лучшем смысле этого слова. Все втроем и каждый по-своему. И, кажется, каждый из них никогда не устанет восторженно познавать грани этой самой ебанутости друг друга, даже если это в какие-то моменты стоит клока седых волос и пучка испепеленных нервных клеток. Но это реально слишком жестоко. Особенно — то, что сверху всего феерически грязного, пошлого и необъятно охуенного пиздеца ложится вишенкой на торте в словах Миры. Эдакий крестик поверх выкопанной могилки. Крестик, с которым если кто-то из соседей по стенкам еще имел хоть какие-то шансы на сбереженную психику, то теперь теряет их окончательно, потому что все то, что распирает от ощущений и вспыхивает белизной перед глазами, уходит не в нижнюю половину тела, как это пыталось скомпенсироваться во все последние всплески эмоций, а в руки, с которых окончательно ссаживается кожа — это просто чувствуется как какой-то тактильный хруст, даже не как боль вообще, и в крик, жалобный, но истошно громкий, пока мышцы скрипят в попытке тормознуть самого себя и не толкнуться навстречу Мириному рту, пока где-то там, ниже и сзади происходит вообще какое-то абсолютное непотребство, с которым вообще тело не понимает, что делать — раскрываться, зажиматься или просто улетать в астрал. Мира этот порыв… Точнее, то, что этот порыв так и не случается благодаря титаническому усилию воли, оценивает. Тонкая грань между безрассудством и желанием устроить перформанс, который мог бы быть достоин внимания камеры: вот сейчас он в и д и т, видит, слышит и понимает, что дальше давить и лишать возможности перекрыть потребность в прикосновениях уже нельзя. И это абсолютно не задевает тех или иных его принципов. С ними вообще ничего не случается. Мира отдаёт, отдаёт с искренним желанием, с интересом, со своеобразной жаждой, под своим контролем, сам решает, к чему готов, к чему нет, и, пожалуй, даже член в горле не выглядит как что-то, напоминающее срыв всех покровов. Нет, Мире нравится… Исполнять. Перед Денисом. Ему нравятся его реакции на все эти жесты, завораживает эта искренняя отчаянность, открытость, чувствительность, которая граничит с истинной чувственностью, и то, что их таких чутких теперь у н е г о двое. Есть сейчас и, наверное, даже ещё будет, когда он сам будет этого хотеть. А ещё нравится проворачивать всё это в м е с т е с Магой, который, кажется, окончательно дуреет там, считанными сантиметрами ниже. Слышны даже глухие, совсем тихие на фоне других криков стоны, значащие лишь одно — ему очень, очень, чертовски сильно было нужно дорваться до Дениса, и не ради чего-то простого, грубого, физического, собственнического, а ради того, чтобы получить ещё больше возможностей… Взаимодействовать с ним вот в таком направлении, где всё, что остаётся Сигитову — сходить с ума и бесконечно принимать. Мага даже… Немного сбавляет темп. С хаотичного и откровенного захватнического — на тот, который уговаривает ни разу в жизни не тронутые, испытывающее т а к о е воздействие на себе впервые раскрыться хотя бы совсем немного. Достаточно для того, чтобы можно было чуть обвести, прикоснуться кончиком языка не только к коже, но и к нежной слизистой. А Мира принимает ответственно решение прекращать ломать комедию, пусть и на своих условиях. Выпуская головку изо рта, из плотного вакуума снова звучно, с громким лопающимся звуком, вылавливая паузу в жалобных стонах, он почти урчит хрипловато и довольно: — Умница. Очень хорошо. Губы уже перемазаны слюной, но этого мало. Мало для того, что он планирует, и потому рот приоткрывается: демонстративно, но уже не так мучительно медленно, просто… Сосредоточенно он позволяет слюне стечь по подбородку вниз, на пылающую кожу. Размазывает эту влагу тонкими пальцами почти небрежно, продолжая: — Можешь кончить, когда захочешь. И ставит точку в чужих метаниях. Больше Дэну не нужно пытаться толкнуться бедрами навстречу: Мира сам ныряет вниз, позволяя члену толкнуться сразу и бескомпромиссно так глубоко, как только можно, берёт сумасшедший темп. А Мага, того не ведая, ровно в этот же момент крепче стискивает чужое бедро под ладонью и особенно чувствительно толкается внутрь кончиком напряжённого языка. Подвох во всем этом действе был с самого начала. Жаль, что догоняет это Денис слишком поздно, хотя… С другой стороны, почему жаль? Если только потому, что придется подрезать у Миры его любимые рукава, чтобы завтра было меньше вопросов, и если бы было бы больше понимания чуть раньше, можно было бы подумать, прежде чем так легко соглашаться на провокации Колпакова. Нет, у Сигитова никогда не было каких-то вот этих глубоко устаревших предрассудков насчет того, что минет — это какое-то унижение для того, кто его делает. Нет, таких глупостей даже в такую наивную кудрявую голову не закрадывалось никогда, а Мага очень быстро успевает продемонстрировать максимально наглядно, что это может быть не просто «не унижением», а просто произведением искусства, но… Но он до последнего, ровно до момента здесь и сейчас не мог предположить, что минетом можно… доминировать. Вот так, с членом во рту просто заставлять скулить, выть, выламываться всем телом и умолять, где будь хоть чуточку меньше уверенности в себе — впору было бы самому испытывать эту самую униженность. Но это и не унизительно. Это просто… наверное, вот на грани с тем самым «слишком много», которого с его тактильностью и жадностью, казалось бы, просто не должно существовать. Но оно и не существует, просто это тот случай, когда можно хотя бы предположить, как же это должно ощущаться у нормальных людей. Но долго испытывать это состояние не приходится — слава Мире и его благоразумию, которое понимает, что если потянуть со своими запретами еще немного — он просто перережет себе руки в мясо. Что именно является спусковым крючком — сказать сложно, но есть определенные подозрения где-то глубоко в подсознании, потому что всё, что поверхностнее, не функционирует от слова совсем. Может быть, это рот Миры, который надевается на его член целиком и полностью, обезоруживая и выбивая воздух из легких и звездочки из глаз. Может быть, это Магин язык, который цепляет чувствительную и пока что девственную до любых вторжений слизистую, посылая настолько непривычный и яркий импульс в мозг, что сводит вообще весь пах, закручивая внутренние органы вместе с мошонкой в один болезненно тугой узел. А может быть… это разрешение. Блядский голос Миры, который срабатывает тумблером как и любые другие его слова, но в этот раз — особенно отчетливо, возведенно в абсолют. Крика уже просто не получается — воздуха не хватает. Выходит какой-то захлебнувшийся надрывный хрип, так или иначе оставляющий с рывком всего тела красные полосы на предплечьях, все тело выкручивает судорогой, звездочки в зрачках взрываются ослепляющим светом и. уши закладывает, погружая в какую-то отстраненную пустоту, для которой появляется место внутри вместе с выплескивающейся глубоко в чужую глотку тугими, густыми, вымученными почти всплесками спермы. Мира сглатывает старательно, тщательно, и… Как бы это ни было странно — с огромным самодовольством. Справляется, хотя Дениса, боже, блять, Д е н и с а в нём прямо сейчас тоже довольно много. И отстраняется только тогда, когда угасает последняя сильная пульсация, бесцеремонно вылизывая член начисто. Единственное, на что он не рассчитывает, так это чужая реакция. Чувствуя, своим языком буквально чувствуя бешеную пульсацию мышц, судорожно сокращающихся в оргазме, Мага пытается забрать себе всё. Впитывает её, прижимаясь совсем тесно, а когда выпрямляется и удовлетворённо утирает мокрые губы Мира, сгребает его в охапку самым жадным своим образом, так, как ему обычно не свойственно вести себя именно с н и м, и впечатывается губами в его губы. Дэн тонет в оргазме, а над ним, обмениваясь вкусом е г о кожи, е г о спермы, двое целуются и даже Мира сдаёт под таким бешеным напором сходящего с ума неведомо от чего именно Халилова. Может быть, всему виной то, что они сделали это вместе. Может быть, это попытка ощутить, прочувствовать, закрепить этот результат, чёрт его знает, но не так уж и важно. Важно другое: им х о р о ш о. Хорошо ровно настолько и, главное, столько, чтобы успеть выполнить самую нужную задачу: вовремя позаботиться о Денисе. Мира, загнанно дышащий, даже чуть более раскрытый, чем обычно, от этого куража и запала, который возник из ниоткуда парой десятков минут назад, всё-таки отпихивается от рук Маги, уже начинающих шарить по телу, чтобы почти упасть рядом с Дэном и протянуть руки к туго затянутым силами его же дерганий узлам. Собственное возбуждение, такое, чисто механическое, кажется, потому что эмоциональное сбросилось в моменте, но никуда не исчезающее, волнует в последнюю очередь — он разбирается с ремнём, высвобождая Дениса из пут и инстинктивно оглаживая красные полосы на запястьях. Таких ярких следов — нет, наверное, не хотел. Это не самоцель. Но они есть на этой бронзовой коже, и факт того, что одним махом Мира переступил через пару своих предубеждений, которые на поверку стоящими не оказались, тоже есть: всё, вот т е п е р ь они действительно могут быть в постели совсем втроём, и всё остаётся по-прежнему у него в руках. Потому что Дэн, он… — М-молодец, — доносится глухим голосом сверху, пока Мирины пальцы кое-как прочёсывает кудри в одобряющем, заботливом, покровительственном жесте. А Мага наваливается на Дениса почти сверху — только чуть скатывается набок, чтобы не тревожить чувствительную кожу в паху, обнимает, всем телом жмётся ближе, охотно делясь и теплом, и прикосновениями, и собой, и такой нужной в этот момент тактильностью. Тянется и касается губами щеки, виска, подбородка, ластится, как ласковый кот. И только чуть позже, прекрасно понимая, как долго ещё у Дэна в голове всё может звенеть от такой оглушительной развязки, выдыхает: — …Завтра. Завтра ты хочешь попробовать ещё больше? Максимум, на что сейчас, пока по телу еще прокатываются волны спазмирующего все мышцы удовольствия, а перед глазами расходятся темные и светлые поочередно круги — это какой-то совершенно невнятный, даже не пытающийся во что-то осмысленное хрип, напоминающий мявк старого осипшего кота. На то, что там на руках настолько красноречиво ссаженные краснеющие полосы — похер, пока — бриллиантово похуй, это вообще не ощущается. Да и вообще руки не чувствуются, перед глазами все настолько плывет и мигает темным и светлым, что только по одним силуэтам на фоне мелькающим удается понять, чьи руки отвязывают его от многострадального изголовья и оглаживают по волосам, а чьи крепко обнимают и ластятся. Ну… или даже не по силуэтам, а по чистой здравой логике. И снова черт его знает, что его так вмазывает сильнее. Сила оргазма, который слишком переполнен разными ощущениями и преумножен, кажется, во столько раз, во сколько больше новых впечатлений относительно более традиционного и привычного для них троих… ну или в какой-то мере, если говорить о конкретном проникновении, двоих секса… Или же сама суть всего произошедшего или происходящего до сих пор. Денис не привык… быть в центре внимания. Это уже так, расплывчатыми, не оформленными в слова мыслями доносится откуда-то из постепенно, крайне медленно, но начинающего просыпаться подсознания. Все это время они отнюдь не делают что-то однообразное под одеялом в темноте, увольте — эти два человека — последние, с кем можно соскучиться в постели, но есть нечто, что проходит красной нитью через сценарий всего, что остается за закрытой дверью их условной спальни на троих. Мага. Мага как центральное звено, вокруг которого крутится все. Которому они вдвоем с Мирой дают все свое внимание, за которое он щедро и с лихвой платит в ответ. Но эта роль…никогда не менялась. До сегодняшнего момента. И быть на его месте, быть тем, кому принадлежат два взгляда, четыре руки, двое губ и все витающие в пространстве эмоции — это пиздец как непривычно. — Ебанутые… я почти сдох, куда больше… Нет, он прекрасно знает, куда больше и про какое направление вообще речь. И вот сейчас тот самый контекст, в котором треморило с самого начала, отходит на второй план. Это не значит, что он исчезает полностью, просто понимание, что в этой роли принимающего все и сразу ему настолько ебашит крышу, заставляет всерьез волноваться о собствеенном ментальном здоровье и способности после такого вообще себя как-то соскрести не то, что к тренировочным квшкам и пабам, а хотя бы к официалкам на выходных. — Никто н-не настаивает так-то. Мира по въевшейся привычке, действующей обычно в обратном направлении, решает, что вот теперь Дэну и одного Маги будет более, чем достаточно, а значит сейчас — самый подходящий момент, чтобы выбраться из этой слишком тесно склеившейся человеческой многоножки. И откликается, уже скатываясь с постели куда-то в сторону окна, которое просто физически необходимо приоткрыть — дышать в номере в конечном итоге после всей этой вакханалии решительно невозможно. Там же, на подоконнике, он находит свою одноразку и наконец-то с целиком и полностью удовлетворенным видом затягивается. Очень интересное чувство: трахнуть, именно трахнуть несмотря на всякие разные физиологические подробности и нюансы направления любых действий, парня своего парня и остаться при этом морально удовлетворённым. Кажется, с этим даже можно жить без лишних рефлексий по теме, просто принимая, как данность. — Но я бы на твоём месте подумал. Н-на удачу, знаешь, пока у нас ещё время есть и Мага не превратился опять в машину для Доты. Он звучит уже почти нейтрально: то, что происходило считаные минуты назад, остается разве что отзвуком хрипотцы в горле и особенной манерой вязнуть в согласных и растягивать лениво, урчаще, вальяжно все гласные, которые попадаются на язык. Рядом с Дэном, оплетаясь вокруг него ещё теснее, обнимая собственным бедром чужие, подгребая его всего под себя, согласно кивает Мага. Ему почти никаких умных слов на ум не идёт, но они-то с Мирой не понаслышке знают, что пока что это только преисполненное, перенасыщенное впечатлениями, слегонца преувеличенное восприятие. И что всё это не помешает Дэну к плей-оффу не просто собраться, а выйти на арену и рвать вообще всё, что попадается под руку. Но, естественно, ни давить, ни уговаривать насильно никто не будет: что бы и как бы ни было, влиять на чужое мнение в т а к о м вопросе просто некрасиво, мягко говоря. Поэтому для него единственный верный выбор — обнять крепче и разве что почти на ухо, тычась носом во влажные кудри, тем же довольным котом проурчать: — Всё, как ты захочешь. Только помни, что м ы о тебе позаботимся в любом случае. И наконец-то ещё одна деталька этой системы, которая, несмотря на прошедшие уже месяцы вместе, все ещё продолжает потихоньку складываться, встаёт на место. Потому что теперь Мага, как минимум, может с полной уверенностью произнести это «мы» в отношении Дениса, и не сомневаться, что это — правда, потому что где-то там, в стороне, совсем тихо, но вполне конкретно и согласно хмыкает Мира. И это, пожалуй, очень грамотный, но запрещенный и грязный прием. Слишком крепко у Дениса понимание того, как обычно работает мышление и концентрация на игре у Маги. Каждый турнир как будто кто-то щелкает выключателем, забирает у него Магомеда Халилова и сажает за соседний комп в практисе безликого Коллапса, который ебет все что движется, вывозит на своем меховом горбу весь спейс для команды вместе с Мирой и Яриком, но не знает, что такое умирать под двумя парами рук, раскрываться до предела, кожу с себя снимать практически, чтобы получить больше и воскрешаться фениксом, получая желаемое сполна. Собственно, вариантов развития событий два — либо бессовестно и абсолютно некрасиво слиться, остановившись на первом этапе раскрытия собственных принимающих способностей и переваривая его до окончания Инта, либо, пока Мага снова являет именно его М а г у, а не Магнуса на Коллапсе, верить, что молодое и сильное сердечко вывезет такие два потрясения подряд. Главное, что это сомнения больше не по причине того, что есть какие-то стереотипные страхи за свое, прости господи, очко. В том, что эти двое могут любой процесс сделать охуенным в своих ощущениях сомнения больше нет от слова совсем. И в очень многом это заслуга именно Миры, как ни странно. Тут волнения только за то, что охуенным может быть слишком — черт с ними с руками, рукава никто не отменял, а вот мозг новый надеть может не получиться. Но когда, блядь, это останавливало Дениса Сигитова? В крайнем случае всегда есть Илюха, который даст крепких пиздов, если почувствует неладное. А он почувствует при малейшей вероятности, потому что прекрасно знает всю подноготную их взаимоотношений. Нет, после таких воплей ее наверное узнали вообще все в команде, включая Диму с Айратом, но Мулярчук знает уже давно и наблюдает внимательно, если не сказать пристально бдит. Короче. Если у него не случится инсульт от переизбытка ощущений — все остальное решаемо. — Этого я и боюсь. Тело наконец-то начинает хоть немного но подчиняться произвольным пожеланием мозга, позволяя Денису расплыться в расслабленной улыбке и забросить тяжелую лапу поперек талии подползшего к нему довольным кошаком Маги. — Да хер там, ровные пацаны заднюю не дают. Завтра так завтра. — Н-но ты же буквально подписываешься на то, чтобы… — Мира не может пропустить такой возможности вбросить, когда Дэн подставляется сам, но умолкает и вяло отмахивается, не договаривая. Потому что Мага смотрит из-за плеча Дениса укоризненно. И вот это, пожалуй, уже куда больше против его собственных принципов, которые не то, чтобы сыплются, но немного крошатся. Как минимум, подсыпаются хлопьями штукатурки, когда он признает, что где-то лучшее просто заткнуться. И когда в конечном итоге позволяет склеившейся многоножке оставаться в своей, благо, достаточно свободной и к тому же уже безнадежно заляпанной кровати — сил на то, чтобы куда-то расходиться, нет ни у кого.