Ненависть и ситх

Вейдер метался в агонии. Боль выжигала нутро нещадно: хотя он считал, что теперь не будет ощущать ничего, он ясно всё чувствовал, загибался мысленно и снова сгорал от каждого шевеления. Только вот боль была не просто физической. Вейдер думал, что никто никогда не вызывал у него чувства гораздо большие, чем отторжение всем своим существом, нежелание находиться в одной с ним Галактике и жажду не просто убить, а буквально раздавить, размазать, как последнее насекомое, изничтожить, испепелить, — никто, даже таскены. Даже Гривус. Даже Дуку. А вот Кеноби смог. Если бы сквозь Силу можно было оказать физическое воздействие через огромные расстояния без малейшего представления о координатах, пользуясь одной лишь ненавистью, Кеноби умер бы мгновенно. А так он лишь догнивал где-то в глуши, наверное, морально разлагаясь от того, что был джедаем, но не мог никому помочь, так как опасался быть обнаруженным. Лицемер. Вейдер размышлял — насколько возможно это было, когда тело как будто опалялось в сотый раз, — что эта ненависть, очевидно, жила в нём всегда. Каждым взглядом, словом, действием Кеноби раздражал его чуть ли не каждый день на протяжении — скольких? — тринадцати — или больше? — лет. Мальчишкой Вейдер ненавидел пыльный, светлее обычных плащ, непроизвольную статность походки, твёрдую ладонь на своём плече, затем — лёгкую небрежную поступь и плохо скрываемое озорство в глазах, невыносимую занудность и неловко вырывавшиеся смешки, а напоследок — растянутые в широкой ухмылке губы и до возмущения дерзкий язык. Малейшее воспоминание обо всём этом заставляло его содрогаться, корчиться в муках, сгорать вновь и ненавидеть, ненавидеть сильнее, хотя казалось, что больше уж было некуда. Ненавидеть за что? За всё сразу. И… просто так. Однако, когда наконец настал момент отмщения, ярость почему-то не пришла. Вейдер даже не осознал сперва, но, когда он увидел эту пустую дряхлую оболочку, он не почувствовал ничего. Не было ни исказившей лицо и тем самым мешавшей маске гримасы отвращения, ни откровенного презрения, выражавшегося в учащённом дыхании и чрезмерной нагрузке на искусственные лёгкие. Ничего. Перед ним просто стоял какой-то чужой старик, и ситх просто равнодушно его убил, как лишал жизни прежде других существ — ничтожных, мелких, незначительных. И сразу стало как-то легко, будто Кеноби всё это время был на плечах Вейдера грузом в добавок к доспехам и заставлял нести ещё большую тяжесть, вжимал его в землю, вдавливал так, что даже механические колени подгибались. Ситх избавился от него, и потом почти с усмешкой подмечал знакомые приёмы в атаке мальчишки, и потом много раз упоминал Оби-Вана при Скайуокере, объясняя себе, что лишь выводил из равновесия неопытного юношу, чтобы тот поддался гневу, вспомнив о смерти джедая и о том, кто его убил. Только и всего. Вейдер глядел на Люка и удивлялся тому, что на долю милисекунды забывал, что такое ненавидеть. Настолько естественно было, что «Люк» и «ненависть» — антонимы, настолько правильно, что Вейдер даже сам себя ненавидел за подобные мысли. Ситх и ненависть же были старыми знакомыми, ситх и ненависть слились в одно, ситх и ненависть не могли жить друг без друга — а Люк словно подначивал: «И какой же отсюда вывод?» — а Люк был без солнца светом, но Вейдер свет ненавидел, потому что свет-то тогда его и сжёг. Вейдер смотрел на Люка, слышал его речи, видел, как он лучился в Силе, и оступался, и пропускал удары, потому что от юноши невозможно, нестерпимо несло Кеноби и ещё кем-то — может быть, тем зелёным ископаемым. Люк потерял дядю с тётей, Люк лишился сотни друзей, у Люка не было дома, Люк до ужаса боялся за сестру — но он стоял здесь перед ситхами и смеялся им в лицо. Вейдер ненавидел это, потому что Скайуокер был так по-знакомому своенравен и упрям, непоколебим и уверен в добре, что у него, отца, не осталось выхода, кроме как просто брать и спасать этого вдохновившегося самопожертвованием Оби-Вана идиота. Он вспоминал, что всегда ненавидел Оби-Вана, когда мысленно на чём свет стоит костерил его за то, что отправил Люка на несомненную смерть, ведь, если бы не Вейдер, юноша довольно быстро встретил бы свой конец, — о чём они вообще думали, посылая едва ли падавана к могучим ситхам?! Он ощущал, что ненавидел Оби-Вана, когда тот странным силуэтом появился за спиной дрожавшего от сдерживаемых слёз Люка и молча протянул руку, чтобы забрать его отсюда. Вейдер, разумеется, уходить не хотел. Бросать сына тут одного не хотел. Идти за этой чёртовой бородой никуда не хотел. Кеноби тогда нахмурился и тихо, едва слышно, нарочно, зная, что сработает, устало позвал: «Энакин». И, да. Вейдер забыл, что именно вот это он всегда ненавидел больше всего.