Еще одна история. 21 век.

Анна еще отошла переговорить с мамой. Мать, конечно, объяснит про подходящих и не очень поклонников, но что там как раз ничего не поможет, Виктор Иванович не сомневался. Штольмана задержал в кабинете: - Давайте поговорим серьёзно. Сколько вам? Сорок, сорок пять? Послушайте, о какой любви может идти речь в вашем случае и в её возрасте? Вы знакомы две недели. Яков кивнул. Возразить было особо нечего. - Оставьте девочку в покое по-хорошему. Вы же не надеетесь на вечную благодарность? Уже решивший было со всем соглашаться, Яков вдруг замер. И произнес затем медленно и глухо: - Вы правы. Я не подумал. Мне и даром не нужны вечные идеалы и вечная верность. Ему вовсе бы не хотелось быть героем, ни выдуманным, ни настоящим. Хотелось бы просто жить. Помолчал, думая о чем-то своем. Продолжил: - Вам не стоит меня опасаться. Хотя бы в этот раз мы расстанемся правильно. Во всяком случае, я попытаюсь.        Анна так и осталась с ним в его номере и уходить домой не соглашалась. Яков хорошо понимал, как всё выглядит со стороны, но сил отказаться не было. Утро было долгое, тягучее, словно патока, горькое и сладкое, словно горный мед. Он целовал бесконечно, до изнеможения, и говорил: «Я люблю». Как оказалось, он никому не говорил самых нужных слов целую вечность. Кажется, вообще никогда, и это «никогда» было слишком долгим. Как сказать всё остальное, он не знал. Говорить надо было. Причем, говорить так, чтобы потом не возникало желание с того света вернуться и всё исправить. Что он может ей сказать сейчас? Если бы хотя бы года через два-три, ведь считается, что самые острые чувства чуть притухают. Но лучше бы через двадцать-тридцать. Но что поделать сейчас, когда в самом начале медовый месяц, и одно простое прикосновение сводит с ума? Когда он у неё первый и есть все шансы остаться единственным. Когда любое его слово откроет ей глаза сразу же. Как сказать, чтобы не ждала, если он всё же исчезнет? Может, сказать лишь одно: когда у тебя будет сын, пусть даже не от меня, постарайся, чтобы у него был отец. Сказать - не решай сама за всех, раз и навсегда. Усмехнулся. Это всё была ложь. Она пошлет его и будет иметь право. Он ведь тоже сейчас решил один за всех, и за себя, и за тех, кого любит. Говорить не хотелось ничего. Время еще было. Еще целый миг вдвоем.        Анна стояла у окна в легком утреннем халатике. Яков всё еще полулежал в кровати, любуясь ею. Всё изменилось в один момент. Она замерла – оцепенела. Выгнулась, схватившись руками за кресло. Яков резко сел, подавив порыв вскочить и бежать к ней. Откуда-то он знал – нельзя. Она смотрела застывшим взглядом в угол возле окна: - Разумовский. Он здесь. Через долгую-долгую паузу: - Он умер. Есть дороги, по которым идешь сам. Даже если кто-то есть рядом, и этот кто-то готов отдать за тебя жизнь. То, на что смотрела она, ему не дано было увидеть. Приближался осторожно, по полшага, пытаясь угадать границу – и не помешать. Не навредить. Она разговаривала с кем-то. Беззвучно шевелились губы. И вдруг даже Якову показалось, что в комнате посветлело. Анна обернулась к нему. Бледная, но живая, теплая. Обычная. Почти. Не бросилась к нему в объятия. Стояла, смотрела. Медленно: - Он умер. Правда. Я это слышу. Яков попытался улыбнуться. Получилось плохо: - Кто ж это нам такой подарок преподнёс? Даже не представляю, скольким еще он дорогу перешел. Анна продолжила, едва шевеля губами: - Он сказал, это Ахмед. И что его тоже убили. Яков застыл. И Анна увидела, как все краски разом схлынули с его лица. Никогда, ни до, ни после, ни даже когда к ней в комнату входил Разумовский, Анна не испытывала такой жути. - Зачем? Я же запретил ему… - Яков! Он не слышал. Мир летел куда-то в тартарары. - Яков! Он жив! Я его духа не слышу! Очнись! Ахмед не отзывается, он жив. Яков попытался слабо улыбнуться: - Ты Ахмеда не знаешь. Он захочет придет, захочет, нет. Выглядело это страшно. - Яков! Звони Артюхину, Трегубову, узнавай. Он должен быть жив. Набирали, звонили. Медленно брал себя в руки Яков: - Ахмед тяжело ранен. Отправили санавиацией. Анна прижалась к нему, гладила плечи, руки: - Всё обойдется, Яша, мы сейчас возьмем билеты, полетим туда. Он справится. Тот говорил. Эта его улыбка, которая словно и не улыбка, в которой одна горечь: - Как ты думаешь, почему мы за всё хватались? За всех почти безнадежных? Без Ахмеда я бы не вытягивал, с ним решался. Потому что от нас почти пятьсот километров. Потому что время, сюда, потом туда, потому что тряска. На месте в два раза шансов больше. Почему он не послушался? Анна успокаивала: - Яков, ты не виноват. Ты не можешь решать за всех. Он взрослый, он решал сам. Яков головой качал: - Нет. Я его учил, у них так принято, он должен был послушаться. Что значит одна жизнь? Ахмед – это тысячи спасенных. Он был лучше меня. Ты знаешь, как это – когда ты учишь, и он лучше тебя? Ты думаешь, я там по струнке ходил? Сказали: «гав!», а я выполнять бросался? Там меня слушали. Я себе такую аппаратуру выбил, не хуже московской. Иначе на чем бы я его учил, на палках? А он пошел вместо меня. Анна занималась всем, собирала наскоро вещи, заказывала билеты. Слушала. - Он пошел вместо себя. Яков качал головой: - Нет. Отчего все считают, что джигиты рождаются с кинжалами в зубах? Обычный городской мальчишка. Я его за пол минуты скрутил, и следом еще троих джигитов с лезгинками. Это когда мне рассказывать стали, чего я смогу, и чего нет. Я злой тогда был. Молчал и говорил вновь. Всё, что и в страшном сне не собирался озвучивать: - Это я десять лет занимался единоборствами, да и потом не бросал. Я бы на обычный прием пошел, и зашел бы и вышел спокойно. Анна бледнела: - Яша, сейчас же везде камеры, да и свидетели. Тебя бы посадили лет на двадцать. Тот лишь головой мотнул. Ну и что? Учтенный риск. - Я не собирался лезть под камеры. Мы бы уже знали, где они, пожалуй, что-то и отключили бы. Да и кто на меня бы подумал? Разумовский занимался наркотрафиком, подкинули бы доказательств, копали бы оттуда. На самом деле это всё не имело значения. Сумел бы он уйти каким-то чудом или нет – не важно. Он всё равно уже не был бы прежним, и не смог бы жить, как раньше. Слишком хорошо запомнился учитель: врач – это жизнь. И другого выбора нет. Тот, кто считает иначе, врет сам себе. Но что ему было терять? Вместо себя он оставлял ученика – он успел. А тот пошел вместо него.        Анна смотрела, широко распахнув глаза. Он так спокойно рассказывал, как планировал убийство. Она не знала его.