В сердце революции

      Свобода... Такое загадочное понятие, которое способно как вдохновлять, так и пугать. В ней скрыты страсти, желания, и борьба с самим собой.       Сабо думал об этом часто: когда кровь заливала глаза, когда запах горелой кожи бил в ноздри, когда холодный метал касался шеи в желании перерезать ему глотку. Он не боялся, вовсе нет. Он всегда знал, на что идет.       Сабо знал, что свобода требует жертв.       — Ну все, жить будешь! — легкий хлопок по плечу вывел парень из раздумий, врач напротив него широко улыбнулся. — Хорошо, что рана не глубокая, но ты осторожнее в следующий раз, Сабо-кун.       Точно, он ведь был в лазарете. На этом острове происходило восстание, естественно, созданное не без помощи Революционной Армии.       — Спасибо, — Сабо улыбнулся, слегка потрогав грудную клетку. Больно, но терпимо.       Мысли о революции привлекают независимые души и романтиков, которые жаждут перемен и свободы. Возможность переписать историю, сбросить оковы старых порядков и подняться на грандиозные высоты — все это достигается через непредсказуемость и силу революционных потрясений. Но за каждым актом освобождения стоит цена: кровь, страдания и разрушение.       Революция подобна пылающему огню, который также может сжигать и тех, кто его разжигает.       Мягкое бормотание медсестры, негромкий гул, запах дезинфицирующих средств и бинтов… Запах крови. Такой привычный, что Сабо уже не обращает на него внимания. Это место заставляло думать о том, о чем другие предпочли бы не думать, — об уязвимости и смертности. Но Сабо был здесь, в окружении боли и страданий, но в безопасности и стабильности.       — Ты уж береги себя, — врач покачал головой, приоткрыв занавески. — Попозже зайду к тебе, так что сейчас отдыхай.       Сабо молча кивнул, провожая мужчину взглядом. Занавески закрылись, и он снова остался наедине с самим собой. Кто-то рядом хрипел, кто-то стонал от боли. Жуткие звуки, но уже такие привычные. После них идет тишина: неприятная и давящая, но она тоже оставляла в его душе некое спокойствие.       Или Сабо уже просто привык к тому, что его окружает, чтобы слишком сильно переживать об этом.       За занавесками послышались шаги, легкие, тихие и аккуратные. Парень уже было подумал, что врач вернулся, но осознание пришло чуть позже, когда занавески наконец-то открылись:       — Сабо.       Ее мягкий голос прозвучал резко, отдаваясь эхом по стенам лазарета.       — Этель.       Сабо улыбнулся в ответ, чувствуя, что улыбка выходит слегка вымученной. Девушка покачала головой и села на кровать рядом с ним, скрестив руки на груди:       — Надеюсь, ты доволен.       — Вполне, — Сабо усмехается, чувствуя в глубине души странное удовлетворение от ее прихода. — Это была небольшая оплошность, Этель.       Он знал Этель давно. Помнил, как она только попала к ним: напуганная и очень уставшая. Справедливости ради, Сабо особо не помнил, чтобы детей, остававшихся здесь, приводили с улыбкой на лице. У многих из них либо не было выбора, либо их родители были повстанцами, а оставлять свое чадо не хотели.       Было что-то красивое во взгляде ее карих глаз тогда: что-то печальное и сломанное, далекое и непонятное. Сабо это нравилось. Ее карие глаза были похожи на бездонную пропасть, они притягивали его, когда он заглядывал в них, завораживая своей красотой и печалью. Это была темная и трагическая красота, от которой трудно отвести взгляд.       Он был тем, кто помог ей увидеть правду и красоту революции, кто научил ее, что свобода — это нечто возможное и необходимое. Он был тем, кто показал ей, что мир — это нечто большее, чем оковы аристократии и гнет их правления. Сабо чувствовал, что они понимают друг друга… И ему это нравилось.       Это было приятно — найти того, кто понимает тебя. Кто рядом с тобой в реках крови. Сабо понимал ее, а она понимала его. Они понимали друг друга так, как мало кто мог понять, — извращенно, но в то же время сладко и освобождающе.       — Просто не заставляй меня нервничать, ладно? — Этель тяжело вздохнула и тыкнула его пальцем в лоб, заставляя Сабо удивленно моргнуть.       — Ну, не могу ничего обещать, — он слегка улыбнулся. Руки болели, но рефлекторно потянулись к ее узким плечам, обнимая. Она не сопротивлялась.       Ему нравилось держать ее в своих объятиях, чувствовать, что Этель только его и для него одного. Сабо вдыхал ее аромат, вдыхал запах ее кожи и волос, ощущал прикосновение ее тела к своему. Чувство того, что принадлежало только ему одному…       Это пьянило и дурманило. Он знал, что если Этель захочет уйти, то не сможет отпустить. Сабо часто думал об этом, и эти мысли душили его. Наверное, это было неправильно… Но разве это неправильно — желать чужой любви? Хотеть, чтобы кто-то другой знал его так глубоко, так глубоко? Эта мысль одновременно пугала и притягивала. Желание, толкающее Сабо в темноту, которую он никогда не оставит позади.       Любовь... странное чувство. Иногда она прекрасна, а иногда — темная и извилистая штука, которая сжимает горло и не дает дышать. Это перетягивание каната между миллионами различных эмоций, воспоминаний, мыслей и желаний, которые жаждут быть услышанными и признанными. Это лабиринт, клубок смятения и экстаза, запутанная паутина сердец и умов.       Иногда это пугает, а иногда это все, чего ты хочешь. Свобода требовала жертв… Но были жертвы, которых Сабо принести не мог. Не хотел. Любовь в его сердце горела темным и извращенным желанием, желанием обладать и контролировать, отделиться и быть свободным от собственных чувств.       — Сабо, — ладонь Этель аккуратно коснулась его руки, вытаскивая из раздумий. — Мне пора идти.       — Останься со мной.       Это прозвучала не как просьба, а больше как приказ. Хотя, сам Сабо и не пытался просить. Этель не ушла и не оттолкнула, лишь прижалась к нему сильнее, закрывая глаза:       — Надо помочь Коале.       — Она достаточно самостоятельная, чтобы справиться сама, — Сабо знал, что Коала справится, а если нет, то найдет, когда и кого попросить помочь.       Этель снова вздохнула:       — Тебя не переубедить, похоже, — она пожала плечами. — Но мне даже нравится. Быть в твоих объятиях.       — Даже если мы в лазарете? — горько усмехнулся парень.       — Нам не привыкать.       Она права. Они видели трупы, кровь, много крови. Они были революционерами, видели смерть и разрушения. Кровь и кровопролитие были для них обычным делом. Но когда они были вместе, все было иначе: они чувствовали себя живыми.       В объятиях друг друга они были живы, они были свободны, даже среди разрушения и хаоса они были вместе. Это было как наркотик, ощущение настолько сильное и пьянящее, что, получив всего один глоток этого сладкого нектара, ты уже не мог остановиться в погоне за ним.       Сабо и не сможет. Сейчас он так глубоко погряз, что не смог бы вырваться, даже если бы захотел. Это было одновременно и благословение, и проклятие.       Темное, уродливое, извращенное. Но в то же время это было прекрасно, это было невероятно, и это было то, что они никогда не хотели отпускать.