У постели

Жизнь — это не фильм, из неё нельзя взять и что-то неподходящее вырезать — каждый раз думает Акари, приходя сюда. Неподходящее, сложное, ранящее, вот как всё то, что произошло, и то, что сейчас осталось от этого прошлого здесь. Акари может меняться и она умеет прощать, но есть вещи, которые остаются. Вырезать их из себя, как деталь из кадра, тоже не получится даже у неё. Поэтому Акари снова здесь. В сущности, это что-то вроде ритуала. Нерегулярного, потому что её расписание безумно, но по-своему обязательного. В палате пахнет чистотой и химией, день погожий, и Акари успела отдохнуть. Наверное, последние две вещи слишком заметны и бередят: Котаро смотрит на неё так, словно мечтает распотрошить. Может быть, в соответствии с обстановкой, он не вырвал бы ей внутренности, как бешеная собака, а постарался бы сделать всё очень аккуратно, с хирургической точностью вырезать сердце, перед тем как раздавить. Ненависть в его взгляде способна, кажется, расплавить бессчётные провода вокруг, но Акари бестрепетно выдерживает. Методично чистит яблоко и нарезает его на аккуратные ломтики. Это тоже почти игра, от которой позванивает в ушах, и адреналин гуляет в крови. Ибо ненависть взаимна. — Знаешь, Нагиса как-то сказал: ты тоже можешь попробовать, — говорит Акари, продолжая чистить и резать яблоки. — Можешь найти для себя что-то новое. Котаро кривит губы в отвращении. Это выражение у него всегда немного похожее, хотя поводы бесконечные, всегда разные, и от этого одинакового выражения лицо кажется маской. — Он так сказал, представляешь. Обычно он очень наблюдательный, но тебя-то я знаю лучше. — Твоё самомнение однажды будет стоить тебе жизни, сука, — блёкло шипит-шелестит он. И это даже не начало ругани: нынешние редкие припадки словесного вдохновения Котаро совсем не так лаконичны, но сейчас он сосредоточен на другом: — однако твой дружок ещё и туп как пробка. Акари только улыбается, озорно и тепло: — Нагиса просто часто думает о других лучше, чем они того на деле заслуживают. По-своему полезное умение. Жить приятнее. — Но я знаю, — продолжает она всё тем же тёплым тоном, от которого на щеке Котаро дёргается мускул, — надежда и вера в будущее — это совсем не твоё. Если бы он мог, он бы, пожалуй, физически вырезал, выдернул из действительности всё это: одинаковые дни, необходимость полагаться на кого-то, писк мониторов и невозможность отомстить всем и каждому, начиная с коллег и заканчивая не в меру жизнерадостной сиделкой. Особенно, конечно, последнюю невозможность. Но и всё, что перед этим, пожалуй, тоже пошло бы под нож: каждая жизнь, вставшая на пути, каждый чужой свободный шаг, приведший, как ему кажется, к неудаче. Просто потому, что ни признать свои собственные ошибки, ни удовлетвориться прошедшим временем и самой жизнью, зная, что другие живут так как хотят, этот человек не был способен никогда и неспособен прямо сейчас. А значит — с места он не сдвинется и отнюдь не из-за своего физического состояния. Единственный устраивающий Котаро вариант — вычеркнуть все свои неудачи вместе с самой реальностью, к каким бы жертвам вокруг это ни привело. Но жизнь — это всё-таки не фильм, не плёнка, знает Акари, и всё это на деле вдохновляет. Она встаёт, разминая ноги, и долго смотрит в окно. Она очень ясно чувствует присутствие Котаро, и его взгляд, упирающийсся ей куда-то в плечо. Нагиса неправ, знает Акари. Само существование Янагисавы Котаро скрашивает не надежда, не взгляд вперёд, а чистая ненависть к ней, приходящей сюда. Но всегда есть варианты. — Ты не думаешь закончить всё это? — говорит она рассеяно. Создать иную реальность — без больничной палаты и существования в виде огрызка от человека — всегда можно ещё одним способом, не имеющим отношения к физике. В конце концов, само существование ещё не означает настоящую жизнь, ну а таких вещей, как надежда, жизнь для кого-то и даже простая благодарность, Котаро не признаёт. Он застывает, насторожённый, и ненависть ко всему, сосредоточенная на Акари, переполняет его по-прежнему, но во взгляде проступает что-то новое. — Даже не возьму с тебя ничего в оплату, — беспечно говорит она. — По-родственному, знаешь. Возможно, с кем-то другим это было бы уже слишком, но это всё ещё Котаро, и издевательские слова выходят из неё как гной из раны — даря облегчение. — Ты не...— сипит он, и единственный глаз расширяется. — Почему же? — спрашивает Акари и снова смотрит в окно, затем улыбается ему. — Столько времени училась и училась хорошо. Хочешь? Забавно, но факт: каждый из них, жизнерадостных, идущих в жизнь и загнанных прежде в угол, всё ещё ученик самого лучшего и самого страшного убийцы на свете. И каждый сам — всё ещё убийца самый настоящий. Правда, Акари ненавидит, и это не подходит для дела, по словам Коро-сенсея, но прямо сейчас это не помешает, не испортит работу и не опозорит её перед учителем. Потому что понимание пришло к ней здесь, уже какое-то время, ясно и отчётливо: не всякое существование стоит того. Иногда, только иногда, небытие лучше жизни. Котаро в больнице, но это хуже тюрьмы и смерти, и она, в отличие от Нагисы, действительно неплохо знает этого человека. Неспособный двинуться без чужой помощи или хотя бы сам — отпустить свою ненависть и неудачу, он хуже чем мёртв. И ей приходит теперь странная прихоть. Это убийство будет чистым, потому что так станет лучше и легче: вдруг вычеркнуть, вырезать эту сломанную недожизнь из реальности и подвести окончательную черту для обоих. Ей хватит для этого одного движения. Это почти акт милосердия доброй девочки Каяно, как его способна выразить Юкимура Акари. Часы медленно отсчитывают время. Ответа нет, и в этом она ясно видит, каким он будет. Акари садится на место. Взгляд Котаро по-прежнему упирается в неё, но к ненависти примешивается совершенно новый оттенок, ставший окончательно ясным. Страх. — Нет? — она пожимает плечами. — Ты... — лицо у него почти зелёное, и это не от унылого существования здесь. Маска треснула. Губы дёргаются. — Ты собираешься!.. — Нет, — Акари чувствует смесь жалости, торжества и брезгливости, — но предложить стоило. Котаро скрипит зубами, чтобы не стучали. — Всё верно: тебя тошнит от этого, но на такое ты не решишься, — она аккуратно накрывает яблоки салфеткой. — Я всего лишь подумала о шансах, в которые верит Нагиса. Необязательно даже двигаться куда-то, просто выбирать для себя должен каждый. Акари вздыхает. — Но ты жить не умеешь, а смерти боишься. — Даже не представляешь, с каким удовольствием я вырезал бы тебе язык, — шипит Котаро. Но зрачок едва заметно мечется. Эту возможность, призрачное обещание неминуемого, ему трудно отогнать. Акари знает, что права, что угадала в нём неизбывное, слабое. "И чтобы жить, и чтобы умереть, нужно мужество. У тебя его нет." Перед дверью она с непроницаемым лицом показывает Котаро кончик своего целого и невредимого языка. Что-то есть у них общее: из себя нельзя вырезать сути и прожитого. И сама Акари, и этот человек никогда не избавятся от минувшего до конца. Но она и не пытается больше, многое другое можно изменить, вырастить в себе самой, как сад на костях, новое и новое, искать и идти вперёд. — У меня больше ничего для тебя нет, — просто говорит она. Эхо жалости смолкает. В конце концов, у каждого есть выбор и свои решения. Акари машет Котаро и уходит, не оборачиваясь.