Внутривенно

Как там говорят — утро начинается с кофе? Нихуя подобного, ни единого слова правды. Моё утро начинается со стыда. Каждый ебаный день, как только я открываю глаза, я чувствую наимерзейшее чувство стыда. Моя первая мысль спросонья — молодец, Антоша, ты снова проебался перед своими родителями, ты все тот же ужасный сын, который вместо радости приносит своей маме стресс и слёзы. О да, ты опять не пришёл домой ночевать, не предупредив об этом даже смской, чем заставил маму со слезами на глазах всю ночь бродить по дому с телефоном в руках, постоянно подходя к окну в поисках силуэта любимого сыночки. О, Антон, ты снова довёл маму до того, что ей приходится доставать валокордин для себя и коньяк для отчима, какой ты ахуенный сын, гордость родителей блять! Сука. Какой ты мерзкий, Шаст. Ты самый ужасный в мире сын, не заслуживающий даже малой толики той любви, которую тебе дают родители. Было бы проще, если бы родители орали, ругались, разочаровались, но нет — мама каждый раз лишь смотрит по-усталому радостно, мол, пришёл, вернулся сынок, живой, слава Богу, и обнимает крепко, на ухо шепча, что покушать сейчас разогреет. И это так больно, так невыносимо паршиво, особенно когда слышишь ее облегчённое «Вернулся, Вов, все хорошо» в телефонном разговоре с отчимом. И плакать сразу хочется, орать на себя, материть на чем свет стоит за то, что продолжаешь такую хуйню вытворять, несмотря на обещания самому себе. Я, наконец, вынырнул из своих грузных размышлений и открыл глаза, недовольно обводя просторную комнату, залитую утренним солнцем, взглядом и натыкаясь на мою ночную спутницу, в данный момент надевающую лифчик. — Доброе утро? — О, проснулся, — она оборачивается, и почти распустившийся локон из вчерашней укладки красиво падает на обнаженную ключицу. — Вставай давай, в школу пора. — В пизду, — потягиваюсь и устраиваюсь поудобней на двух подушках. — Че я там не видел? — Своего рвения к учебе например? — хмыкаю, шутка вполне ничего такая. — Слушай, Антон, я поговорить с тобой хотела. — Это прямо сейчас надо, да? — Ну да, — она подсаживается ближе и берет мою ладонь в свою руку, поглаживая выступающие косточки большим пальцем. — Так больше не может продолжаться. Мы с тобой как черт знает что, серьезно. Не встречаемся, не пара, не друзья, просто спим вместе иногда. Так не должно быть. — Тебе не нравится? — Похоже, кто-то решил задеть мое самолюбие. — Нет, в сексе ты очень хорош, но я про другое. Мне нужны серьёзные отношения, любовь нужна, понимаешь? А ты не можешь ее дать. — Она вздыхает как-то слишком тяжело. — К сожалению. Ты нравишься мне, Антош, но серьёзные отношения с тобой невозможны, и я это понимаю. Поэтому предлагаю остаться приятелями, но перестать заниматься сексом. — У тебя кто-то появился, — скорее утверждаю, чем спрашиваю. — Ну это громко сказано, просто мне понравился один парень, и я думаю, что у нас с ним может все получиться. Не обижайся, ладно? Я успокаивающе сжимаю ее хрупкую ручку в своей и улыбаюсь. Какие обиды, о чем вы говорите? Мне нравилось заниматься с Кузнецовой сексом, потому что, чего греха таить, она — дьяволица в этом плане, но о каких-то там чувствах и речи быть не может. Она права – со мной не получится выстроить серьёзные отношения, потому что они мне нахуй не нужны. Ира, удовлетворившись моим ответом, продолжила собираться, пока я, беспрестанно зевая, все-таки нашёл в себе силы подняться с кровати и, покачиваясь, дойти до окна, по пути захватив сигареты из валявшихся на полу штанов. Свежий воздух немного освежил сонную голову, я поёжился от прохладного ветра, пробежавшему по телу, но упрямо продолжал затягиваться. Нет ничего лучше первой сигареты с утра, хоть убейте, но это правда. Сзади послышался хлопок двери, и тут же Ирин визг. Чуть не проглотив сигарету от неожиданности, я развернулся и успел заметить развалившееся на кровати тело довольного Выграновского в одних трусах, прежде чем на него со свистом опускается полотенце, коим до этого Кузнецова сушила волосы. — Ебать! — Эд аж подпрыгивает всем телом. — Ты че бля? Больно же! — Ты - охуевшее создание, Выграновский! — Я охуенное создание, Кузнецова, — парирует тот, уклоняясь от последующего удара. — Да хули ты творишь, ебанутая?! — Это я что творю?! Какого хера ты вламываешься в эту комнату вообще? Я не одета даже! — Ой, бля, ну все, я ослеп! Не вижу ни Шаста, ни тебя, ни жопу твою в труса… Ай блять! Да изыди ты нахуй, хоспади! — Пошёл в жопу отсюда, чертила, — сопровождая каждое слово ударом свернутого в трубочку полотенца, цедит Ира на повышенных тонах. — Ты у меня, блять, сейчас ощутишь всю боль ада, из которого тебя, пидораса такого, сюда выпустили! — Шаст! — возмущённо орет Эд, прикрываясь подушкой от взбешённой девушки, пока я продолжаю бессовестно ржать. Кто бы мог подумать — гроза всей школы, накачанный и забитый с ног до головы татуировками Эд сейчас позорно шкерится чуть ли не под кроватью от разъяренной 10-классницы, которая с садистким удовольствием продолжает лупить его влажным полотенцем. Картина маслом, не иначе! — Да харе орать, блять, охуевшие! Не заставляйте меня вставать и давать вам пизды, — раздаётся из-за стены, и мне становится совершенно не смешно. Ира тоже зависает с полотенцем наперевес, с опаской глядя на меня, видимо, прикидывая, в какой именно момент если что нужно будет меня остановить. Эд же, наоборот, расплывается в улыбке, подползает к розетке и орет на всю мощь своих легких: — Слышь, умник хуев, если я хочу орать, я буду орать! Если я захочу, чтобы твоё ебло разбилось об стену, я разобью! Усёк логику? А теперь давай-ка поднимай свою жопу с кровати и пиздуй сюда, знакомиться будем. Хули ты в соседней комнате смелый такой? — Ответная тишина, похоже, полностью удовлетворила самолюбие Выграновского, поэтому с наиважнейшим видом он поворачивается обратно к Ире. — А ты, женщина, запомни, что если ты трахаешься с моим лучшим другом, это не даёт тебе никаких этих, ну как его… Бля, Шаст, шо там не даёт? А, привидений! Не, привилегий. Ясно? Ира, явно обалдевшая от богатого лексикона Эда, переводит на меня вопросительный взгляд, на что я лишь пожимаю плечами и тянусь за штанами на пол, чтобы не светить трусами перед всем честным народом. — Ир, все нормально? — Сука, — бормочу я, по голосу понимая, кто пожаловал к нам в комнату, и что утренний спектакль ещё не окончен. Действие третье, дамы и господа: явление Попова. Именно он сейчас стоит на пороге и охуевшим взглядом осматривает чудеснейшую картину: посередине комнаты замерла Кузнецова, занеся полотенце над головой для большего размаха; чуть поодаль, у окна, в позе рака застыл я, держа в руке одну штанину; а завершает наше изображение, конечно же, Эд, развалившийся на кровати и подняв над собой в виде щита подушку. И мы все втроём, сука, в одном нижнем белье. Красиво, что тут скажешь. — Бля, — вырывается у Выграновского. В принципе, это его стандартная реакция на любые происходящие в мире события. — Арсений, это вообще не то, о чем ты подумал! — перебивает Ира тут же, пока Эд не спизданул чего-нибудь лишнего. — Я не уверен, что хочу знать подробности, — бормочет обескураженный Попов, останавливая бегающий доселе взгляд на мне. — Вот и нехуй, — я подергиваю плечами, сбрасывая оцепенение, и выпрямляюсь. — Так, все, собираться надо, Попов, съеби из комнаты. — Ахуел? — Возмущается Ира, разводя руки в стороны. — То есть Арсения ты просишь уйти, а дружка своего решил здесь оставить? Эд ржет, а затем все-таки сползает с кровати и, забросив руку на плечо Попова, ворчит что-то про скуку и уводит того из комнаты. Я тру рукой переносицу и тяжко выдыхаю, утро, конечно, заебись началось, ничего не скажешь. И Арсений ещё этот, заноза в жопе, за одни сутки уж как-то дохуя раз появился в поле моего зрения, что начинает конкретно так напрягать. Какой-то он… странный? Ебанутый? Подозрительный? Вымораживающий? Пидор. Вот он кто. Кое-как умывшись и, наконец, нацепив на себя штаны, я приостановил свою деятельность, решив, что и так уже молодец, и со спокойной совестью отправился на перекур. Первый урок все равно окончательно и бесповоротно проебан, терять нечего, от чего бы и не покурить? Но не успеваю поднести зажённую сигарету к губам, как слышу очередной хлопок двери, и ну сука, что за хуйня? С какого хрена это сегодня не комната, а ебучая проходная? Я не успеваю даже открыть рот, чтобы послать нахуй вошедшего, кто бы то ни был, как слышу возбужденный ор Выграновского. — Нам пизда, валим! — На пороге комнаты столпились в кучу Эд, Попов с ничего не понимающим, но недовольным ебалом, Макар и Щербаков, и у всех, как под копирку, перекошенные лица. — Там предки вернулись, ментов вызывают! Тох, че завис бля, бегом давай! — Да ёбаный в рот, — рычу я, одной рукой хватая толстовку, а другой кидая Ире её шмотки. — Через окно валим. — Вы ебанулись? — Стопорит Попов, расширяя глаза. — Собрались прыгать с третьего этажа? Совсем больные? — Блять, ну оставайся тут, хули, раз умный такой, — ржёт Лёха, открывая окно и выглядывая вниз, примеряя, как лучше прыгать, чтобы не сломать позвоночник. Пока все сумбурно мечутся туда-сюда, не зная, за что схватиться, я быстрым шагом подлетаю к Арсению и без слов рывком тяну на себя, от чего он, не успев тормознуть, врезается в меня всем телом и утыкается своим смешным будто обрезанным на конце носом чуть выше ключицы. От неожиданности я замер, по инерции обхватывая пальцами его талию в попытках удержать равновесие. Контраст горячего удивлённого выдоха по холодной шее заставил кожу покрыться мурашками, благо, в общей суматохе никто не заметил овер дохуя неловкого положения. — Харош там зажимать друг друга, пора по съёбам, — орет Эд, уже свесив ноги с подоконника. А нет, глазастая утка все видит. Сука. Я тихо зашипел и резко оттолкнул от себя Попова, который продолжал охуевающим взглядом смотреть в мою сторону. — Потом попиздишь о нашей ебанутости, — я легонько подтолкнул его к окну, опасливо оборачиваясь на дверь, за которой установилась гнетущая тишина. Нет, я бы конечно с радостью оставил Арсения тут одного ожидать приезда полиции и выслушивать гнев родителей девушки, так неожиданно вернувшихся в руины вместо уютной квартиры, но… Блять, он может спокойно слить нас всех ментам, а менты, в свою очередь, с превеликим, как мне кажется, удовольствием, донесут весь этот пиздец в школу и родителям. И если на школу я срать хотел с высокой колокольни, то вот маму в очередной раз тревожить совсем не хочется. Поэтому за несколько секунд в моей больной от похмелья голове было принято решение тащить этого придурка с собой. Ну так, перестраховаться. Подойдя к кучке, столпившейся у открытого окна, я обнаружил, что Лёха, как самый ебанутый первооткрыватель, уже спрыгнул и теперь внизу скачет на одной ноге, шипя от боли. Макару со своей комплекцией тела тоже не составило труда через минуту оказаться около Щербакова, а следом и Эд с воплем «ебаный господь» пулей устремился за товарищами. Я повернулся к Ире, которая испуганно глядела на окно, прижимаясь боком к Арсению. — Давай, Попов, — махнул я головой. Он вопросительно посмотрел на дрожавшую девушку, приобнял ее за плечи и перевёл взгляд на меня, медленно качая головой. — Сначала ты. Я последним буду. Времени на споры не осталось, поэтому я только кивнул и, оперевшись рукой на подоконник, всем телом перемахнул наружу и буквально через секунд 20 грациозно приземлился спиной на помятый газон, рыкнув от боли. Общими с Поповым усилиями нам удалось уговорить Кузнецову перелезть через подоконник, и вот она уже у меня на руках. Как прыгнул сам Арсений, я даже не заметил, как будто моргнул — и вот, он уже на земле, единственный из всех приземлившийся прямо на ноги. Не медля ни секунды, мы дали по съебам, и оказавшись где-то за километр от злополучной квартиры, наконец выдохнули. Я закурил, прикрывая глаза, ну и утречко, блять, никаких боевиков смотреть не надо. — Ебать, — Макар облокотился на березу, так удачно расположенную прямо за его спиной. — Да нахуй такие приключения вообще. — Да хули вы покисли? Весело же было — Тебе, Щербаков, всегда ахуеть как весело, — фыркнула Ира. — И в цирк ходить не надо. Куда дальше-то? Кто в школу, кто по домам? Я задумался. Домой мне сейчас идти точно не вариант, отчим по-любому отдыхает с ночной смены, и мама, наверняка, ещё не ушла на работу, а тут я — здрасьте, дорогие родители, встречайте непутевого сыночку, попавшего в очередной пиздец. В школу тоже не особо, конечно, охота переть, но других вариантов не остаётся. — Бля, я в школу полюбэ, у предков выходной, точно пиздюлей отхвачу, — высказался Эд. Я согласно кивнул, Лёха с Макаром, чуть потупив, тоже выбрали ненавистное учебное заведение. Арсений отмолчался, пожав плечами, видимо, до сих пор в ауте с произошедшего ранее. Оглядев его, я заметил вставшие от холода волоски на жилистых руках, сопровождавшиеся мурашками. Замёрз, придурок. А вот нехуй в +10 в одной футболке пижонской гонять, перед кем только выпендриться хотел? Мои руки на автомате потянули тёплую фиолетовую толстовку наверх, и спустя мгновение Попов уже, охуевая, смотрел на протянутую мной вещь. — Одевай, у тебя синяк на руке от вчерашнего Лехиного выступления, мало ли че, вопросы появятся у кого-то. Прикрой. — Надевай, — с издевкой поправил он, но толстовку взял и начал натягивать на себя. — Завали.

***

— Твою мать, — не сдержался Лазарев, увидев нашу компанию на пороге кабинета. — Вы по пути в школу в окоп забрели что ли? — Это с хрена… Почему вы так решили? — Вы себя в зеркало видели? Будто с войны вернулись. А ты, Выграновский, если не научишься базар фильтровать, выйдешь у меня со справкой из школы, понял? — Так вы же сами «базар фильтровать» только что сказали, — встал я на защиту Эдика. — А сами не фильтруете! — Тебя это, Шастун, тоже касается. Мне уже поперёк горла ваша компашка стоит. Идите садитесь, у вас сейчас математика, все равно Грымза Олеговна не пустит, у меня отсидитесь. — О, вы тоже ее Грымзой зовёте? — восхитился Лёха, падая на стул. — Во-первых, я сказал «Галина», а во-вторых вы этого не слышали, ясно? Бог ты мой, Ира, ты-то что с ними делала? — ужаснулся классный, прикладывая руку к сердцу. — И ты, Арсений?! Тебя-то каким ветром? — И ты, Брут?! — не сдержался Лёха, растрясая стены звонким хохотом. — Да, Сергей Вячеславович, ваш дражайший Арсений случайно затесался в нашу ОПГ, но его, собственно, никто не спрашивал. — ОПГ, Щербаков? Ты хоть знаешь, что это такое? Так, ладно, приводите себя в порядок и рассказывайте, что на этот раз натворили. — А просто поспать можно? — Не можно. — Изверг. — Два по поведению. — Изверг в квадрате. — Пошёл в жопу. Арсений от неожиданности поперхнулся водой, которую до этого преспокойно пил, и закашлялся, широко распахнутыми глазами глядя на Лазарева. Тот с улыбкой простучал кончиками пальцев себе по губам, а затем прислонил туда же указательный палец. — Привыкай, Попов, вот такой у нас классный руководитель, — съерничал я. — Чуть что, сразу посылает и два по поведению. Ужасно, просто ужасно. — Закройся, Шастун. Кстати, Арсений, тебе очень идёт эта толстовка. Прямо твой стиль. Я громко фыркнул. Видали? Идёт ему эта толстовка, а то, что я в ней две недели уже гоняю, вообще без внимания осталось. Ну конечно, подлецу все к лицу. Пройдясь взглядом по верхней части тела Попова, я не мог не отметить, что Лазарев прав, потому что сидела моя толстовочка на Арсении так, будто на него и шили. Красиво, что уж говорить. И к глазам его голубым фиолетовый цвет идёт. Только парфюм бы сменить с пидорского на нормальный, а то вся толстовка к хуям пропахнет, век потом не отстираю. Посмотрев на наши мучения, Лазарев сдался и разрешил немного поспать до конца урока, делая вид, что не обращает на нас внимания. Святой человек же, ну. Рядом уже тихо похрапывал Эд, положив голову на сложённые крестом руки, Лёха с Макаром о чем-то тихо перешептывались, Ира положила голову на плечо Попову. Арсений… Уже в блаженной дреме на ум совсем невовремя пришло воспоминание, как утром он влетел в меня, ощущение стройной талии в руках, крепких пальцев на плечах, горячего дыхания на шее и вкус того самого пидорского парфюма, не бьющего по рецепторам, а мягко проникающего внутрь при каждом вдохе. На мгновение показалось, что я даже сейчас, в реальности, чувствую запах парфюма, но не успев додумать эту мысль, я провалился в блаженный сон.