Dragon Soul

      У Иккинга много безумных мыслей. Они вертятся, крутятся, бьются прямо о стенки черепа, норовя пробить их, раскрошив кость в пыль, и поймать каждую из них за хвост или удержать кажется невыполнимой задачей.       Иккинг поднимает дракона выше и выше, на что тот отвечает довольным рычанием, уходя за границу облаков в самую высь: им обоим интересен предел, та самая черта, граница, тонкая полоса, которая отделяет возможное от невозможного, которая покажет, насколько далеко они смогут забраться в своём безумном стремлении к непостижимому.       Драконы — дети неба. Иккинг всегда знал это, наблюдая за огнедышащими рептилиями, и думал о том, насколько ему повезло узнать то самое чувство полета и невесомости. Совсем как драконы цеплялись за непостижимую высь, люди — за земную твердь, не представляя без неё жизни. Драконы рассекали могучими крыльями пушистые облака и игрались с сильными порывами ветра, почти с людской снисходительностью наблюдая за теми, кто остался внизу, и не представляли своей жизни без умопомрачительных виражей — те рептилии, путь в небо которым был отрезан, с великой болью воспринимали расставание с шальными ударами ветра и высотой и, обезумев от горя, бросались с высоты на высокие пики скал или потемневшую морскую пучину.       Хэддоку всегда хотелось иметь крылья — чтобы улететь, навсегда скрыться от тяготящей душу ответственности, чужих едких фраз и презрительных взглядов, наполненных жалостью, а иногда даже ненавистью. Просто-напросто убежать, пока есть возможность, и остаться в одном племени с теми, кто не способен на ложь и безосновательную злобу — с драконами.       Убивать заложено у людей в крови: в каждом из них сидит что-то непостижимо темное и наполняет их сердце непроглядной тьмой, ведущей по кривой дорожке жестокости войны. Тех, у кого не было совершенно никакого стремления держать в руках оружие и использовать его против чужой жизни, издревле считали слабыми, недостойными уважения и никчемными. Иккинг всю жизнь в чужих глазах считался слабым. Его имя, будто в насмешку полученное после рождения, будто бы подтверждало его ненужность — такой кличкой называли лишь мелкую домашнюю скотину — и было похоже на выжженное клеймо. Подтверждение того, что ему никогда не стать не то что хорошим вождем, но и просто настоящим викингом, никогда не увидеть в глазах племени одобрение и не добиться уважения.       Беззубик черной стрелой летит за границу облаков, делая мощные взмахи большими крыльями, набирая скорость и с громким свистом набирая высоту. Картинки окружающего двух друзей пейзажа быстро сменяются: некогда теплое, бледно-красное небо, наполненное мягкими облаками, плавно переходит в холодную темень. Воздуха становится запредельно мало — от его недостатка едко жжёт в груди, и Иккинг шумно хватает ртом его жалкие остатки, пытаясь сделать спасительный вздох. От резкого перепада давления кровь нещадно стучит в ушах, грозясь выйти наружу красным потоком, что-то невидимое сжимает в своих ледяных тисках виски, сдавливая их до кровавой рези в глазах и непроглядной темноты. Холод буквально клубится вокруг, покрывая тонким инеем броню, и, пробираясь под нее, морозит кожу, но несмотря на это Иккинг и его дракон продолжают набирать смертельную высоту. Совсем так, будто бы остановиться не представляется возможности.       Механическая часть хвоста не слушает своего хозяина, не выдерживает перепада температур, покрываясь тонкой коркой льда, и не даёт нормально управлять хвостовым элероном, заставляя всадника и его дракона терять высоту. Им обоим кажется, что судьба-злодейка будто насмехается над ними и их высокими стремлениями, скидывая с небесного пьедестала куда-то далеко вниз, прямо в лапы смерти, прямо как тогда.       Ночная фурия всегда летит с характерным только для нее свистом, и сейчас он слышен намного сильнее, чем прежде, потому что безумная гонка за чертой оказывается слишком тяжёлой: величественный дракон летит вниз с громким ревом, перекрывающим визг ветра — это отчаянный крик безумца, полный страха, призыв о помощи, провальная попытка избежать того, что кажется таким близким. Чёрные крылья пытающегося найти спасение в ветре подхватывает ледяной вихрь и рептилию беспощадно мотает в воздухе, не давая выровнять полет. Беззубик хаотично переворачивается в воздухе раз за разом, и для его всадника все вокруг превращается в безумную карусель. Иккинг сжимает края седла до побеления костяшек в отчаянном желании удержаться на плаву, нервным, полным паники движением протеза пытается раскрыть замерший в одном положении элерон. В провальной попытке банально выжить, выбраться из очередной передряги, в которую их занесло по собственной глупости, он не замечает, как очередной воздушный поток резко перехватывает их, и довольно ощутимо прикладывается лицом к луке седла.       Что-то тёплое и вязкое течёт за шиворот, пачкает лицо и заливает глаза, перед которыми пляшут чёрные точки, но всадник, оглушенный криком своего товарища, не замечает этого, безвольной куклой падая вниз. Рептилия громко кричит, пытаясь добраться до своего человека. Отчаянно машет крыльями и лапами в воздухе, пытается подобраться как можно ближе, но эти старания совершено не приносят ожидаемых плодов: Иккинг падает совсем близко, но поймать его не представляется возможным. У Беззубика в голове настоящая паника, совсем как тогда, когда они бились с Красной Смертью и его человек падал в огонь — тогда его друг отделался лишь увечьем, а он — парочкой незначительных царапин, но то, что они выбрались тогда — совершенно не означало, что они найдут спасение и сейчас… И это до чертиков пугало.       Остальные всадники, до этого беспечно любовавшиеся за трюками будущего вождя, беспокойно оглядываясь по сторонам, стараясь найти в облаках источник режущего слух звука. Когда две безвольно падающих черных тени попадают в поле зрения, никто не издает ни звука и не трогается с места, хотя все понимают, чем именно может окончиться подобное, и лишь легкий дух немого ужаса окутывает доселе ничем не обеспокоенных молодых людей. Астрид прикрывает рот ладонью, пытаясь подавить рвущийся наружу крик: сын конунга и «порождение молнии и самой смерти» летят точно вниз, на каменную гряду и, кажется, совершенно не могут выровнять опасной полет, который, судя по всему, станет для них последним. — Что он делает? — осипшим от волнения голосом шепчет Забияка, а каждый член маленькой команды непроизвольно сжимается от её слов. — Может, он шутит? Это было бы отличной шуткой! — робко подаёт голос вечно шумный Задирака. Рыбьеног с неприкрытым ужасом наблюдает за бешеным падением друзей, моля Одина только об одном: чтобы выжили. Вернулись. Чтобы Иккинг как всегда неловко шутил, решительно отдавал команды, искренне улыбался, обсуждая какой-либо интересный вопрос, чтобы его глаза — зелёные, совсем как трава по весне — как обычно загорались при разговорах о чем-то новом и неизведанном — о драконах и полётах, о неизвестных островах и их жителях.       Тело безумно тянет вниз, и Иккинг почти не чувствует необходимого воздуха — только свист ветра в ушах вперемешку с отчаянно ревом, который просит прийти в себя, напоминают ему о том, что он еще жив. От общей какофонии громких звуков вокруг вперемешку с легкой асфиксией перед глазами растекается плотная пелена тьмы, изредка нарушаемая всполохами света. Иккинг бездумно открывает глаза, прекрасно зная, что ничего путного не увидит, и пытается преодолеть разлившуюся по телу слабость, в то время как сердце бешено скачет в груди, грозясь сломать ребра.       Если он не сумеет прийти в себя — они обречены. На этот раз бесповоротно и окончательно — никакие уловки отныне не помогут избежать костлявого захвата смерти, сжимающего душу, вот только Иккингу кажется, что со своей смертью он давно смирился — еще тогда, во время неконтролируемого падения в адское пламя гигантского дракона. Смерть была для Хэддока долгожданным покоем, глотком чистого умиротворения для усталого путника после пройденных испытаний, но сын вождя не мог позволить себе такую роскошь, как царство Хель. Ответственность, лежащая на нем и давившая душащим камнем на сердце и плечи, не давала ему думать о том, чего он хочет.       Единственное, чего Хэддок не хотел — это унести с собой в погребальную ладью своего верного друга, дракона, которому он доверил свою жизнь и мечты. Дракона, который не смотря на сотни лет вражды доверился ему в ответ и не единожды спас его, рискуя своей шкурой. Погибнуть так было совершенно глупо.       Иккинг переворачивается в воздухе, ловит подходящий воздушный поток, раскрывает самодельные крылья и, ориентируясь буквально по звуку (перед глазами все рябит, перемешиваясь в непонятную кашу), пытается подобраться к своему товарищу, которого нещадно швыряет из стороны в сторону. Ветер больно бьёт по лицу, но шатен совершенно не обращает на это внимания: до земли не больше километра — каменная гряда все ближе и ближе, и никто им не поможет, кроме них самих. Разум кричит о страшной опасности, а от бешеной тряски воздуха утренний завтрак некстати просится наружу.       У сына вождя голова идёт кругом, а затем вновь заполняется сотней безумных мыслей, когда раздаётся долгожданный щелчок смены передачи и дракон чёрной тенью уходит в почти неконтролируемый штопор, резкой крутящейся спиралью разрезая воздух мощным телом и снижая скорость. Наездник тянет дракона на себя, обратно, в обманчиво-безопасную голубую высь и безмолвно просит дракона прибавить скорости — если они немедленно не выйдут из штопора, шансы на спасение будут окончательно потеряны. Раздаётся знакомый свист, и всадник облегчённо выдыхает, выравнивает полет и мученически, с глухим стоном укладывается на тёплую шею своего брата, пока тот быстро движется к оставшимся в отдалении драконам и их людям.       Хэддок страдальчески вздыхает, бормочет известные ему одному проклятья и чувственно говорит Беззубику о том, что они, судя по всему, двинулись умом, раз не подумали о таком исходе и чуть было не оказались на пороге Вальгалы. Дракон, кажется, до сих пор испуганно рычит и аккуратно бьёт всадника ушными отростками по рукам, стараясь не думать о том, что чуткое обоняние улавливает тяжелый запах крови, который мгновенно забивает нос и буквально чувствуется железным привкусом на языке. — Иккинг? — Астрид первая подаёт голос, и он дрожит так, будто она сама минуту назад вернулась с порога смерти. — Что это было?       Иккинг поворачивается к блондинке лицом, отрывая голову от тёплой шеи рептилии и улыбается самой беспечной улыбкой из тех, что были в его арсенале. — Все в порядке, — голос у него невероятно хриплый, а на языке чувствуется неприятный привкус металла.       Астрид от этой улыбки трясет. Выворачивает буквально, потому что улыбка у Хэддока обречённая, не живая почти, и только на самом дне бездомных изумрудным глаз она видит кричащий образ живого человека.       Ничего не в порядке. Совершенно. Хофферсон даже на расстоянии видит, как запоздало трясутся его руки, лежащие на черной чешуе, запачканное кровью лицо и багровые пятна на лётном костюме, но более не может произнести ни слова, как и пошевелиться. Он мог умереть. Они все могут погибнуть точно так же — оттого узел, скрутившийся внизу живота, сжимается сильнее, словно почувствовав холодное дыхание Хель. Молчание мучительно затягивается. Каждый думает о своём и нарушает тишину его робкий голос Рыбьенога. — У тебя кровь. — Да? — еле ворочая языком, удивляется Иккинг, который, казалось, сам не верит такому заявлению и устало проводит рукой по лицу, собирая на пальцах алую жидкость, а потом бормочет согласное «действительно», отводя взгляд.       Никто из всадников совершенно не дернулся, не сделал попытку предотвратить смертельное падение — он знает это — и от этого Хэддока буквально тошнит. Он всегда улыбается своему племени и так называемым друзьям, совершает вместе с ними совместные вылазки и делит кров, но где-то глубоко в душе он все же помнит о былых временах и не может полностью довериться им, положив в их руки свою жизнь. Люди не меняются, и Иккинг просто не верит в то, что кто-то из викингов до конца поменял свое мнение о нем — даже драконов принять оказалось легче, чем сына вождя. Единственным весомым различием оказалось то, что если раньше викинги выражали свою неприязнь и разочарование в наследнике Обширного открыто, теперь это скрывалась за вшивой благодарностью и наигранными речами — даже то, что отингир принес мир на земли людей, не смогло перебороть их предрассудки и изменить устаревшее мнение: для них Иккинг до сих пор представлялся неразумным, неказистым мальчишкой, который совершенно не подходил под описание настоящего викинга и не вписывался ни в какие представления о настоящем вожде, коим ему, казалось бы, было предписано стать по праву рождения.       Иккинг Хэддок буквально ненавидит свою жизнь и людей, которые принимают в ней активное участие, потому что от этого в тысячу раз больнее, чем если бы он находился во тьме одиночества. Иккинг повзрослел слишком рано и отлично уяснил, что его настоящие эмоции и переживания не нужны никому, совсем так же, как и его «бесполезная» помощь (к которой, несмотря ни на что, прибегают все викинги, когда наступает момент отчаяния). Все его неуверенные шаги и неловкие с виду движения воспринимались как доказательство никчемности, хотя на деле являлись продуманной осторожностью и скрытностью: у него была тысяча масок, которые он носил каждый день не снимая, сливаясь со стенами олуховских домов. Хэддок рано понял, что в родном племени он чужой, и научился превращать свои недостатки в преимущества: обделенный вниманием отца и соплеменников, он научился быть бесшумной тенью, на которую не обращают внимания (это помогало узнавать многие вещи первым, быть всегда в курсе происходящих событий, в которые посвящали далеко не всех, а также незаметно исчезать при острой необходимости), а недостающую силу восполнять быстротой, ловкостью и острым умом (который у викингов, как известно, был не в почете).       Если Иккинг казался неуверенным в себе — это было далеко не так. Он был скромен и старался не лезть в чужие дела и к людям, заведомо зная о том, какую реакцию получит в ответ, но был решителен в критических ситуациях, требующих твердой руки, и никогда не бросал слов на ветер. Хэддок — настоящий мастер лжи, которую вместо металлической брони окутал вокруг себя, скрываясь от чужих взоров, но чужой обман прекрасно чует за версту. Сын Стоика совершенно не похож на своих соплеменников: высокий, но худой, без какого-либо намека на мышцы, с копной вечно-растрепанных каштановых волос, которые со временем Астрид начнет заплетать в забавные косички за ухом, невероятно умный и изобретательный, спокойный и невозмутимый в любой ситуации и не желающий держать оружие в руках и драться не только против драконов, но и людей — он предпочитал драке слова и холодный расчет. Иккинг по-особенному выделяется в общем ряду воинов, и это никому не нравится — маленький и юркий, он просчитывает все атаки наперед и всегда выходит из воды сухим, но до появления драконов делает это так, что весь эффект боя сходит на нет, выставляя его проигравшим — шатен просто не видит никакого смысла доказывать свою правоту или раскрывать свои умения при настоящем противнике, коим считает почти каждого жителя своей деревни.       Всадник смог принести на земли людей вечный мир, закончив кровопролитную войну, но, несмотря на это, он все равно остается иным, несравнимым с обычным викингом человеком. У Иккинга душа настоящего смертоносного дракона, заточенная в человеческое тело.