Осколки историй

      Зерфу безумно не повезло. Он думал, что может… Может защитить… Может спасти.       Какая глупость.       Раахэ…       Заражение кхеньи не лечат. Чертов гриб! Чертов гриб, который когда-то, до Излома, до прихода Изнанки, паразитировал всего лишь на муравьях и прочей мелочи…       А они ведь планировали заключить союз. Планировали…       А потом случился Прорыв. Как случался не раз. Закрывали его не они, они всего лишь команда зачистки — как и все, кто выжил близь Прорыва. Как и все, кто приходят сюда. По доброй воле — и потому что слишком хорошо знают, что бывает, если не убрать последствия Прорыва. Если дать тварям, созданиям Изнанки закрепиться, мутировать, обрести тела и отожраться. Это даже не долг, нет. Это инстинкт.       Они тоже отличаются от своих предков.              Где-то там, в серых слоях Изнанки, где уже не увидеть отголосков привычного мира, шевельнулся шерх. Огромное бесформенное существо, глубинное течение Изнанки, ее все и ничего.       Однако теперь ранее безразличным потоком завладела эмоция.       Интерес.              Зерф закашлялся кровью.       Что ж, его дни тут сочтены. Пару часов, не более. Раны серьезны, но раны — не такая большая беда, затянул бы.       Споры кхеньи куда хуже. Он уже чувствовал их. В своем теле. В своих ранах. Они уже пробудились. Они уже начали петь свою колыбельную, мелодично позванивая на задворках его разума.       Им с Раахэ… сильно не повезло. Каархи, целая стая — отбились, но… Она не заметила гриба.       А потом стало слишком поздно.              Изнанка взбаламутилась, прыскнули мелкие создания, даже более крупные поспешили уйти со свежей раны Прорыва. Они хотели придти в мир — но даже они не хотели сражаться со слепой стихией, что расчертила серость их мира в четкий черный и алые искры.              Заражение кхеньи не лечат. Потому что нет пути к излечению — кхеньи растет в теле, кхеньи подменяет собой сигналы мозга, чтобы сама суть кхеньи — тварь Изнанки, могла взять новое тело под свой контроль. Кхеньи больше, чем одно существо. Больше, чем сотни существ. Кхеньи безумный кукловод.       А ведь тело остается живым. Не умирает, как от того гриба. Нет, гриб — всего лишь форма. Всего лишь способ твари брать новые и новые тела.       Зараженных сжигают. Огонь — хорошее очищение. Зараза не пойдет дальше.       И лучше бы это сделать, пока зараженный еще под своим контролем.       Она так любила алые ленты…       Он не смог. Он промедлил. Он опоздал.       Тварь уже вышла на охоту.       И ее новой добычей стал он.              Черно-алые нити шерха едва касались реальности.       Интерес. Любопытство. Жажда.       Там, за мутно-серой пленкой лежал человек. Тот, что привлек его внимание. Собой. Своими эмоциями. Шерх не думал, как люди, не умел этого делать. Шерх не видел и не ощущал как люди. Однако…       Шерху нравился этот человек.              Зерф хрипло рассмеялся. Какой же он придурок.       Пришпилен теперь ее клинками к мокрой от дождя земле, как муравей в коллекции. Она даже не потрудилась взять свое оружие обратно. То оружие с которым Раахэ не расставалась. Ее клинки. Памятные, значимые — даже ему нельзя было касаться.       Тварь бросила их как какой-то мусор. Вместе с ним.       Какой же он идиот.       Сознание мутилось.       Какой же… он… идиот…              Черно-алые нити прошли сквозь грань реальности, словно разбив стекло.       Реальность отличалась от Изнанки, иная совсем. Шерху это было не интересно.       Там, в глубине тела, в его сияющем переплетении — там будет хорошо. Удобно. Правильно.       Человек. Он звал себя человеком. И он умирал. Шерх не понимал — зачем, но столь вкусного человека он не хотел отпускать.       Столь важного человека.       Черно-алые нити обвили тело, сплетаясь с его структурой. Грань реальности затрещала, но едва ли шерх обратил на нее внимание — какое ему дело?       Он начинал чуять. Сырость земли, капли дождя… Кажется, это называется так?       В структуре что-то хрустнуло, разбилось в мелкую цветную пыль, когда он ворочался меж ребер удобнее. Сила распылила, стерла пришпилившие его клинки, и человек захрипел болезненно.       «Это ничего, — теперь мог сказать ему он, — это пройдет. Я просто сильный. Сильнее всех нынешних».       Но его человек его выдержит. Потому что он так решил.       Слияние отправило его в глубокую черно-алую тьму. Это было хорошо, это было правильно.              Он просыпается с рассветом — серый мир неуловимо светлеет, отходя от ночного мрака.       Кто… он? Руки бессмысленно загребают липкую грязь. Что он тут делает?       Воздух пропитан сыростью, мешающейся с запахом леса.       «Раахэ». Алые ленты…       Он хватается за голову. Боль… это называется боль.       По щеке проходится влажный язык.       Да. Это… это его шерх. Он проводит рукой по чешуйчатой голове, получая в ответ волну обожания.       Он тут… он начинает припоминать. Кажется, он тут истреблял тварей?       Хорош охотничек, ничего не сказать. Зассоня. Хотя шерх… попробовала бы к нему хоть одна тварь подойти!       Дергает только что-то важное. «Раахэ».       Гибкое чешуйчатое тело оборачивается по пояснице горячим, шерх подставляет треугольную голову под руку, смотрит с обожанием в алых глазах — что тут может быть важнее тебя?       Он усмехается. Нет. Не может. Это просто… Имя?       Да. Имя. Важное имя. Его имя! Его… так зовут.       «Раахэ».