Теплая Франция

На следующее утро Тэхен встал рано, он выскользнул из-под шелковых простыней и подставил свое стройное тело под длинные лучи солнца. В воздухе почувствовалось какое-то томление, словно кто-то раздавил палочку корицы. Он искупался в воде, ароматизированной сандалом, облачился в черный халат и уселся с чашкой густого сладкого чая за томик любимого трубадура — Бернара де Вентадура. Старая поэзия была ниточкой, связывающей его с отцом, они вдвоем могли часами сидеть у окна в библиотеке, читая древние манускрипты. Отец с улыбкой наблюдал, как его сын, запинаясь, одолевает архаичные французские тексты. Труды трубадуров были мало известны, но отец Тэхена хранил манускрипты, переписанные еще сведущими в искусстве монахами и переплетенные в великолепную кожу. Эти манускрипты, а также несколько более поздних книг, написанных Вольтером и Монтескье, он всегда показывал сыну, чтобы привить фантастическую тягу ко всему «святому». Удалось, долгое время книги доставляли Тэхену радость. Но в последнее время, после того, что случилось, после всего, что он сделал, книги стали его убежищем, где он мог укрыться от гнетущего разум голоса. На часах девять утра, он спешно вспоминает о вчерашнем полученном сообщении, которое заставило полночи провести в размышлениях странных, задавая множество вопросов, не получая и шанса на разумный ответ. Но, несмотря на всю, казалось бы, комичность ситуации, Делоне не какой-то там неграмотный мальчишка без манер, поэтому он начнет медленно собираться, составляя попутно план действий: откажет господину Чону, распрощается душевно, домой забежит, сумку со сменной одеждой на плечо закинет и поспешит на танцевальное рандеву. Тэхен легким движением надевает шифоновую, молочного цвета блузу с длинным рукавом и воланами, что совсем немного просвечивает, давая очарования талии. Бежевые широкие брюки также из легкого материала, приятного для тела, пахнущего легким флером кокосового масла, увлажняющего мягкую кожу. На ногах массивные лоферы приятного оттенка, подходящего к нежному образу, который завершает сумка из тисненной яловой кожи, украшенная вставками с узором карамельного цвета, и белые капельки жемчуга на мочках ушей с подвеской тонкой, и утонченные браслеты. Настоящая ходячая эстетика воистину. Одной из главных ценностей в человеке должна быть эстетика, француз уверен в этом на все сто. На улице много красивых, ухоженных и милых девушек, но особенными будут только покрытые эстетикой. Это такое особенно тонкое ощущение, которое дано, увы, не каждому, не редкий флер. Эстетика прослеживается в движениях слова, в движении рук, в движении мысли. Мода на любую красоту изменчива, эстетика же столь глубока, что постоянна. Он шелковистые пряди русых волос поправляет, покрывая губы мерцающим маслом с добавлением макадамии и лесного ореха. Сверяется со временем, выдыхая, потому что не опаздывает, и выходит за пределы квартиры с абсолютно пустыми мыслями, без грамма волнения уже. Тэхен без понятия, где точно его должен ожидать мужчина, но он двигается неспеша по улице, ища глазами знакомую фигуру и, наконец, находит его, стоящего с букетом? — Доброе утро, Тэхен, — первым произнес мужчина, не скрывая своей радости. — Сегодня ты сияешь, как звезда на небе, — первое смущение француза за день, а господин Чон вручает прекрасный букет в изящные руки. — Мои извинения написаны на этих розах, так идущих твоим глазам. Тэхен принимает тяжелый букет красных роз, по всей видимости «Freedom», что известны как «красный влюбленных», красный цвет огня, любви, обольщения. Интригующий, насыщенный и провоцирующий. Роза «Freedom» символизирует любовь и уважение, страсть и желание, чистоту и искренность. Идеально подходит, чтобы сказать: «Я тебя люблю!» — Не стоило, господин Чон, — теряется Тэхен, втягивая вкусный запах цветов, что дурманят похлеще его любимых духов. — Спасибо большое. Тэхен заглядывает в глаза с янтарным блеском, осматривая угловатые скулы, пышные ресницы, губы обходя стороной, это слишком смущает, не так ли? Француз подмечает, что мужчина вновь одет солидно, снова в рубашке, в шелковой и легкой, но уже менее официальной, чем в прошлые разы, и все же не для повседневной носки. — Вы извинились, я могу идти? — дотошным становится француз, вскидывая голову. — Неужели я тебя не заинтриговал, Тэхен Делоне? — наклоняет голову вбок, прищуриваясь едва. — Ты меня — безумно, — не отрывая взгляда. — Я хочу кое-куда тебя свозить, можно? Я не займу много времени, обещаю. Заинтриговал… слишком сильно. Тэхен сдается со скрежетом зубов или наоборот с большим желанием, пока непонятно. Но господин Чон забирает из ладоней тяжелый букет, и они идут к его автомобилю Porsche, который, как замечает Тэхен, не совсем подходит внешнему виду мужчины. Чонгук забрасывает, образно говоря, цветы на заднее сидение и после открывает дверь французу, показывая поведение истинного джентльмена, что не остается без ответного внимания в виде спрятанной улыбки Тэхена. — Так хотите меня заинтриговать? — спрашивает Тэхен, когда они трогаются с места, и машина издает глухой звук. — Совсем нет, — поворачивается, чтобы взглянуть на лицо француза, что сияет. — Мне хочется побыть наедине и подольше со столь очаровательным французом. Надеюсь, мои намерения тебя не пугают? Тэхен сглатывает, отвечая: — Не пугают, скорее вводят в ступор, — честно признается, а ведь он хотел отказать и уйти… Он чувствует себя довольно комфортно, временно они едут в молчании совместном, пока французская песня не начинает из динамиков авто доноситься. La lune brille et sur la mer souffle le vent en rafale. (Блестит луна, и над морем дует порывистый ветер) Sur la vieille terrasse au bord du golfe de Sorrente un homme serre une fille très fort sans retenir ses larmes. (На старой террасе на берегу залива Сорренто мужчина крепко обнимает девушку, не скрывая слез) А Тэхен, неожиданно для самого себя, не замечает, как начинает подпевать: — Je t’aime tant je t’aime, (Я люблю тебя, я так тебя люблю) — отдается порыву сердца, что желает петь. — Passionnément et tu le sais, (Страстно, и ты это знаешь) — господин Чон улыбается. — Dans le fond de moi-même je ressens ta chaleur comme jamais. (В глубине души я чувствую твое тепло, как никогда) — Я ничего не понимаю, но мне безумно нравится твой голос. Про что песня? — прерывает уже веселого француза мужчина. — Я знаю только то, что песня «Карузо» была посвящена итальянскому оперному певцу Энрико Карузо, а также была написана Лучо Далла. Но она про любовь, господин Чон. Определенно про любовь… Песня продолжает свои мотивы, а Тэхен становится разговорчивым. — Простите за бестактность, но сколько вам лет? — этот вопрос мучал его ночью, нужен точный возраст, а не примерный! — Все хорошо, ты можешь спрашивать, что угодно. Мне тридцать семь. А Тэхен ушам своим не верит… этому мужчине тридцать семь лет? Он старше его на четырнадцать лет? Да бред какой-то. — Должен ли я говорить о себе? Мне кажется, вы знаете обо мне достаточно, — Тэхен уже понял, что этот мужчина знает о нем некоторую информацию. Это, как ни странно, даже не злит, чувств плохих не вызывает. — Хочу услышать все подробности из твоих уст, — он даже не отрицает, только ловит чужой взгляд голубизны, но, чтобы Тэхена в неловкое положение не ставить, прямо сейчас произносит: — Всему свое время, Тэхен. Я подожду сколько понадобится, — и Бог его знает, что он имеет в виду. Всю оставшуюся дорогу они проводят в тишине, под едва слышные звуки песен, которые уже не так нравятся французу, но он умолчал, ведь кто он такой? Господин Чон паркуется, просит Тэхена не выходить самому и спешно сам дверь свою открывает, чтобы сегодняшнему спутнику выйти из машины помочь. Это смущает, когда их ладони встречаются, сердце раззадоривает от покалываний до самых кончиков пальцев, со стороны они выглядят как пара. Тэхен узнает площадь Шатле и не понимает, что они тут забыли, но все же двигается за мужчиной. — Мы почти на месте, — Чонгук останавливается напротив театра де-ля-Виль. — Пойдем внутрь, ну же, — он тянет его за руку легким движением. — На какую постановку мы пришли? — Никаких постановок, Тэхен. Сегодня этот театр полностью в нашем распоряжении, не волнуйся. Он его выкупил? Выкупил одну из самых популярных и престижных сценических площадок во Франции? Тэхену ничего не остается, кроме как идти за господином Чоном в полную неизвестность. И вот он — помпезный, пустой зал; огромная сцена, подсвеченная прожекторами, из которых льется теплый свет прямо на дьявольский рояль, стоящий посередине всего пространства, приглашая к себе. Тэхен встал рядом с клавикордами, положив одну руку на инструмент, словно певец, собирающийся исполнить сольный концерт. — Вы таким образом решаете извиниться? — сказал Тэхен, медленно опустив взгляд, на мгновение задержавшись на вазе с розовыми лепестками, что стояла вдали в полумраке. — Ты злишься, — мужчина подошел к роялю. — Гнев может согреть кровь не хуже любого другого чувства, — господин Чон помахал ладонью перед носом. — Но не только гнев согревает кровь. Ему показалось, что француз покраснел, тот отвернулся в конечном итоге и, к его удивлению, посмеялся. — По-моему, гнев порождает паралич, чем страсть. А вот музыка… — Ты читаешь мои мысли, — мужчина сел за клавиши и стал играть пьесу Фукса с самого начала. Звуки первого такта заставили Тэхена повернуться. — Вы играете? — спросил он, не скрывая своего удивления. — Когда выпадает такая возможность, мистер Делоне, — его пальцы быстро бегали по клавишам. — И иногда даже на клавикордах, — француз действительно покраснел, а господин Чон остановился на середине такта. — Прошу, продолжайте, — Тэхен оперся на полированную крышку. Его лицо так близко, рот Делоне слегка приоткрыт в ожидании продолжения. — Хорошо, — ответил он с некой усмешкой, скользнув взглядом по ключицам острым, что открывались для него новым очарованием. — Поближе, — попросил он наклониться, и Тэхен подчинился с горящими щеками. Чонгук играл короткий отрывок, полный малых терций, звуки парили над ним, проникали сквозь. Заслушавшись, Тэхен положил голову на руку, взгляд его обольстительных голубых глаз из-под полуопущенных ресниц смягчился. На его коже цвета слоновой кости вспыхивали лучи искусственного света. Господин Чон представил, как капелька сока медленно стекает по этой изящной, длинной шее, как он слизывает сладкую влагу с его кожи. Он удержался, чтобы не поцеловать француза в прошлый раз, но скоро эта преграда должна исчезнуть, пообещал он себе, потому что вкус страсти на его теле будет слаще любого плода. — Тебе знакомо это? — спросил Чонгук, взяв малый терцаккорд и вопросительно посмотрел на француза: знает ли он, что означает эта особая последовательность звуков? Тэхен покачал головой, все еще поглощенный музыкой. Мужчина резко прервал игру. — Ты знаешь, что это значит? — Значит? — эхом отозвался он. Слабая улыбка тронула губы Делоне, и Чон представил эту же улыбку на его лице после долгого, медленного крещендо, завершившегося экстазом. — Пастораль? — спросил Тэхен. Нежный смех вырвался у него из груди, словно он хлебнул слишком много вина. — Только не говорите, что это скачущие нимфы. — Нет. Эти три ноты означают смертную женщину, ждущую прикосновения ее возлюбленного. — А какие ноты изображают мужчину, господин Чон? Он взял небольшой терцаккорд, не спуская глаз с чужого лица. — Смертный мужчина. Удовлетворенный. Тэхен опустил вновь глаза и провел кончиком пальца по краю рояля. — Лучше нимфы, — подытожил француз. — Они, по крайней мере, время от времени могут наслаждаться сами собой, — с улыбкой произнес он, рассматривая мужчину в невозможности отвести глаз. То ли потому, что темные волосы так идеально контрастировали со светлой рубашкой, то ли из-за того, что господин Чон идеально вписывался в эту обстановку театра. Будто так было вечно: сцена, рояль, и он. — Спасибо за урок музыки, господин Чон. Тэхен начал блуждать по сцене, коротая время, пока мужчина внезапно не произнес: — Покажешь что-нибудь из балета? Прошу. Абсолютно бесстыдная просьба, такая больная. — Я больше не занимаюсь балетом. Вы должны знать, господин Чон, не так ли? — Тело не забывает, Тэхен, — парирует мужчина, француз согласен, тело с душой забыть этого не могут, но все же… Тэхен освобождает стопы от лоферов, оставаясь босым на прохладной сцене. Он отрывается от земли легко, словно по ногам бьет адский холод, который необходимо избежать прямо сейчас. Пластичное тело, не забытое искусством, тянется к солнцу, а его свет прожигает француза насквозь. — Балет… больная тема для меня, господин Чон, — успевает говорить Тэхен. Руки вздымаются к верху, он желает поймать падающую звезду. Вновь прыжок, прыжок… еще один, он хочет летать, парить над сценой, но у него крыльев нет, их при рождении забрали. Господин Чон встает наконец, чтобы опереться об рояль, восхищенно наблюдая за танцором, что в тишине ловит ритм беззвучной песни, которая на репите бесконечно. Одухотворенная пластика, воплощение мысли в движении, духовного в телесном. — Расскажи мне, — просит. Падение на худые колени, подъем через силу, шаг назад к истокам, поворот на носках, пока ступни не начнут ныть. Избитые шаги ангела, выгибается в спине до хруста, чтобы вздернуть голову к верху, он может быть лучше. — Знаете, я был потрясающим, одним из лучших, — пластичное движение рук к верху, перетекающие волны в пояснице, тихий вздох. — Но меня не взяли даже в Академию Цюрих, вот же ирония, — два быстрых шага назад в страхе, и вновь — три вперед в спешке на носках. — Но вы знали, что на сцене не блестят настоящие бриллианты? Оказывается, сцена не переносит ничего настоящего. Только искусственное. У сцены есть закон… — вес тела на одну ногу, прогиб, руки в кольце назад. Колесо без рук, мягкое приземление на раненные ноги, очерченный полукруг носком поднятой ноги, напряженные мышцы бедер, спрятанные за тканью, практически бессильный наклон вниз. — Я бриллиант, господин Чон, — конец. Мужчина короткими шагами подходит ближе, вставая напротив Тэхена, что рвано дышит, а слезы собираются в уголках. Господин Чон пальцами дотрагивается до чужого лица, очерчивая острые линии мягко, и едва слышно произносит: — Мальчик с голубыми глазами… Само великолепие. Чонгук выше Тэхена, глаза грубые, птичьи, такие называют благородным словом — орлиные. Делоне приходится приподнять подбородок, чтобы посмотреть в них. — Снова немыслимая дерзость, господин Чон, — усмехается Тэхен, вытирая остатки капель слез ладонью. — Trompeur, — смеется француз. — Что это значит? — Не скажу! Они улыбаются, глядя друг на друга до тех пор, пока Тэхен внезапно не вспоминает про свою студию танцев, быстро надевая обувь на босую ногу, взглянув на дисплей телефона, понимая, что он прилично опаздывает, и что уже и неприлично появляться на виду у всех. Чертов господин Чон! — Что такое? — спрашивает мужчина. — Я опаздываю! Вы же обещали, что не займете много времени, как я мог поверить… — Прошу меня простить, — поднимает он руку француза и мягко касается губами запястья. — Время с одним французским юношей проходит незаметно. — А один тридцатисемилетний кореец морочит мне голову музыкой и балетом! — восклицает Делоне, щеки краснеют. Чонгук лишь утробно смеется: — Я еще даже не начинал, — парирует, — но мне очень хочется начать. Можно? Тэхен удивленно смотрит… он это серьезно? Ждет, что Тэхен позволит ему морочить голову? «Что это за намеки такие странные?», — не понимает Делоне. Вся эта ситуация, в общем, в глазах Тэхена выглядит неловкой, непонятной, и черт знает, что от него ждет господин Чон, когда так глазами стреляет, руки целует, показывает музыкальное забытое мастерство, просит в балет просветить, рассказать о сокровенном, что Тэхен хранит за сотней замков, но сегодня малой частью поделился, позволив себе интима. — Делайте, что хотите, господин Чон. — Я расцениваю это, как: «Я разрешаю вам, господин Чон, влюбляться в меня!» — Вы неправильно трактуете мои слова, — вновь объясняется француз, прикладывая руку ко лбу, почти обреченно. — Знаю. Ведь я уже влюбился в тебя, — обстановка накаляется в словах. А Тэхен ничего не отвечает, только слабо улыбается, он всерьез слова мужчины не воспринимает, скорее, он в замешательстве. Они выходят из театра, оставляя одинокий рояль, сегодняшний дикий накал эмоций, присаживаясь, наконец, в салон автомобиля, француз не пытается сопротивляться, на такси уехать, эта фальшивая гордость сейчас совсем ни к чему. Оставшуюся дорогу до дома Тэхена едут в полной тишине под тихую мелодию классической музыки; один дает передышку, пылая от чувств, другой думает, много думает, не понимая, как расценивать знаки внимания от мужчины, которые только появились. Господин Чон тянется за букетом, послушно ожидающего своего хозяина, и передает вновь в руки француза, что также послушно сидит, выжидая, когда мужчина ему дверь откроет и поможет выйти. Сейчас показалось, что если он сам выйдет, то это может обидеть мужчину… он слишком старается, это видно. — Спасибо за сегодня, — благодарит мужчина. Тэхен недолго смотрит, руку протягивая для пожатия, но вместо того, чтобы тоже руку протянуть, Чон сжимает хрупкие пальцы, поднося к лицу, и целует острые костяшки, глядя растерянному французу в глаза, в которых бушует море. Рука дергается под теплыми губами, поцелуй до неприличия долгий, не тактичный, не с целью вежливости совершен. Мужчина прикрывает на секунду глаза в блаженстве, прежде чем отпустить ладонь. — Ты сводишь меня с ума, — чуть ли не шепчет господин Чон. — Я не получил отказ, поэтому я хочу продолжать ухаживать за тобой, Тэхен, — его голос спокойный, уверенный, — пожалуйста, прими мои шаги навстречу к тебе, пока не отталкивай. Позволь мне. Тэхен остается посреди улицы, встревоженный, затопленный чувствами, с обворожительным букетом, который стал пахнуть еще ярче, и, кажется, так пахнет сердце Чона, что скоропостижно уехал, пообещав в скором времени дать о себе знать.