Желание

— Пожалуйста, не надо! Прошу, нет… остановись… Ди задыхался от слёз и страха, крича во весь голос от невыносимой боли. Его буквально разрывало изнутри, как морально, так и физически. Он сильно дергался, пытаясь вырваться из рук отца, что крепко удерживали его на постели. Больно, страшно и ужасно тошнит. Ди молился уже не о том, чтобы все закончилось, а о том, чтобы просто перестать это чувствовать, потому что по Глэму видно — он еще не наигрался. Он и не помнит, как давно его стал привлекать собственный сын. Все произошло одновременно и медленно, выращивая его чувства годами, но при этом и внезапно. Словно он жил и в один момент понял, что хочет своего ребенка. Это дикое, животное желание просыпалось каждый раз, когда Ди невинно улыбался отцу или случайно касался его руки. Глэм понимал, что это неправильно. Блять, да не то, что неправильно, это просто ужасно отвратительно. Он ведь всегда считал себя хорошим отцом. Разве он может продолжать думать так после того, как начал каждую ночь тихо дрочить в туалете, представляя собственного несовершеннолетнего сына перед собой? Он обещал себе, что несмотря на то, насколько сильно он хочет получить желаемого, он не причинит сыну боли. Обещал, но наврал себе даже в этом. Мужчина почти полностью вышел из дрожащего тела под собой, с конченным садистским удовольствием взглянув на стекающую по члену бордовую кровь. Он уложил руки на бедрах подростка, насадив обратно до упора. Ди громко вскрикнул, утыкаясь лицом в простыню. Та была насквозь мокрой и холодной из-за бесконтрольно идущих слез, что давили болезненным комом в горле. Шея и плечи тоже были в крови. Глэм часто с силой кусал их, пронзая кожу клыками, параллельно с этим вбиваясь в сына с каким-то животным рычанием. Он вел себя, как зверь, пожирающий свою добычу. Добычу, которую он высматривал годами, внимательно следив за каждым шагом, и наконец получив свое. Он чувствовал себя так, словно никогда не насытится податливым нутром младшего, и совсем не хотел, чтобы все заканчивалось. Он готов был отдать все, что есть, лишь бы подольше насладиться происходящим. А Ди хотел только умереть. Он с каждым грубым толчком кричал все тише, но не потому, что ему больше не больно — просто не оставалось сил. Он мог только беззвучно плакать, часто всхлипывая и уже не пытаясь вырваться. — Умоляю т-тебя, хватит… — Едва слышно прорыдал он, уткнувшись в руки и издавая стон, полный боли. Глэм не слышал его. Голубой цвет радужки глаза из-за освещения будто сменился на алый, олицетворяя собой дикую похоть и садизм, присущие сейчас обладателю этих глаз. Мужчина постоянно срывался на быстрый темп, но почти сразу в такие моменты он опоминался, замедляясь, чтобы оттянуть момент оргазма как можно дальше. Ди от этого лишь начинал плакать сильнее. Он был уверен, что вот-вот потеряет сознание от боли, и когда движения отца ускорялись, он закрывал глаза в надежде, что все скоро закончится. Однако сразу после пары быстрых толчков темп замедлялся, заставляя мальчика смотреть куда-то в стену и молча реветь. Глэм сжал в руке распущенные волосы подростка, намотав их на кулак. Задрал его голову вверх, примкнув к губам и тут же почувствовав горько-соленый привкус от смеси крови и слез. Он и сам не понял, что творилось тогда в его голове, но это лишь подстегнуло его желание. Ди только зажмурился из последних сил, даже не отстраняясь. Он замер и попытался быть максимально покорным просто потому, что хотел угодить своему насильнику и не получить наказания за сопротивление. Старший больно вцепился в открытую шею, в очередной раз прокусывая тонкую, бледную кожу на ней. Он резко ускорился, неразборчиво нашептывая мальчику какие-то пошлости. Тот же лишь расфокусировано смотрел вдаль пустыми глазами, часто подрагивая от текущих по щекам холодных слез. Мужчина резко переключил внимание не на скорость, а на глубину, резко входя в подростка до основания. Через пару грубых движений он с рыком кончил, выходя и часто, громко дыша. Ди в голос заплакал, на последних остатках сил двинувшись подальше от отца и сжимаясь в комок. — У-уходи. Уйди! Ненавижу тебя… — одними губами прошептал он, зажмурившись. Это не было приказом — скорее, просто мольбой.