Lavande

Болезнь, что он считал глупым вымыслом, так иронично поразила и его. Гоголь отчаянно делал вид, что с ним всё в порядке. Что он не умирает от дикого кашля каждый день, и что он не чувствует, как в его легких с каждым днем всё сильнее прорастает безжалостная лаванда. Он давно понял, что с ним произошло. Пришлось смириться с тем, что он не взаимно и безнадежно влюблен во владельца Небесного казино, которого породила страница книги. Любовь действительно бывает жестока, особенно когда твой предмет воздыхания открыто избегает тебя. Гоголь видел, что Сигма старается вообще не говорить ни с кем из организации. Они и не нужны ему, потому что у Сигмы есть казино. Это единственное, что парня интересовало. Насчет монет он обращался к Фёдору, но их общение вряд ли бы когда-то перетекло из строго деловых в хотя бы приятельскую краткую беседу. Что уж тут говорить о Гоголе, который всегда ходил и творил всё, что вздумается, да и был загружен более активными делами. О Сигме Гоголь узнал ещё когда тот присоединился к организации, как раз в тот день Фёдор и рассказал ему о том, как Сигма появился. Гоголь увидел и сразу подумал о том, что этот парень с растерянным взглядом и цветными волосами выглядит таким не подходящим для их дела, но таким очаровательным. Однажды Николай позволил себе прийти в Небесное казино, громко поприветствовать Сигму и поздравить его с открытием этого заведения. Тогда Сигма смотрел на него ещё более растеряно, вот только потом попросил уйти. Гоголь в тот день действительно ушел, что удивительно. Без громких сцен и эпатажа, хотя Сигма боялся, что Гоголь поведет себя как обычно. Но тот исчез из казино тихо, через черный ход. А ещё через пару дней наблюдения за новым членом Смерти Небожителей Гоголь понял, что его тяга ни к чему хорошему не приведет. Это была здравая мысль, самое логичное суждение за его короткую жизнь. Вот только разве свободный человек слушает разум? Нет, он слушает зов своего сердца, своей души. Именно это и стало двигателем всех дальнейших его действий. Николай пересекался с Сигмой пару раз, когда тот возвращался из кабинета Достоевского, передав тому все отчеты за месяц. Сигма едва ли хотел задерживаться в коридоре, чтобы поговорить со странным человеком, коим и был Гоголь. Но тот лишь активно жестикулировал, вёл себя максимально драматично и всячески привлекал к своей персоне внимания. — Я думаю, что это идеальное время, для моего сольного выступления, — невпопад выдавал Гоголь, сам даже удивляясь тому, что несет, — не думаешь? — Э? Ага, — кивал Сигма, с непониманием на лице, — ну, мне уже пора идти. Ещё увидимся, — он махал рукой, нервно улыбался и затем уходил, оставляя Гоголя с глупой улыбкой на лице стоять одного посреди пустого коридора. И эту свою глупую улыбку Гоголь ненавидел. Как и ненавидел собственный образ, который выстроил. Ненавидел свои цели, свои мысли. Он ненавидел то, что вёл себя как полный придурок, из-за чего Сигма наверняка уже окрестил его как местного сумасшедшего. С такими мыслями Николай возвращался к себе домой. Улыбка на лице меркла, оставляя после себя лишь неприятную боль в щеках, возникающую от этой самой широкой и наигранной улыбки. Он безвольно падал на кровать и пытался уснуть. Потому что один на один со своими мыслями он проигрывал. Те твердили, какой он фальшивый, какой он заложник этой жизни, и, в частности, заложник самого себя. Он винил себя. За то, что не может быть честным. Не может быть свободным. Не может быть счастливым. Всё это временно, временно, любил он повторять самому себе. Вот только нихрена подобного. Всё это тянулось всю его жалкую жизнь, и ничего не меняется. Убей он Достоевского, тоже ничего не изменится. Его идея фикс со временем только рушилась. А всему виной был владелец казино, навсегда укравший его сердце. Любовь и сделала его пленником собственного рассудка. Эта любовь больше не позволит Гоголю обрести желаемую свободу. В тот вечер он и заметил странный кашель. Сперва совсем слабый, парень подумал, что просто простыл и решил забить. Кому какое дело до здоровья, когда в собственной голове тараканы не то, что живут и ползают, а устраивают какие-то безумные вечеринки и умножаются в количестве с каждым днем. Эти тараканы скоро перехватят управление полностью, и тогда образ клоуна совсем перестанет быть образом. Едва придя в себя, Николай решил, что сон будет хорошей идеей. Поэтому попытался игнорировать все мысли, хлынувшие резким потоком. Со временем кашель только усиливался. Игнорировать его как обычную болезнь становилось всё труднее. С каждым днем Гоголь всё четче понимал, что влюбился, и с каждым днем его кашель усиливался. В один день в кашле стала появляться и примесь крови, которая не на шутку напугала парня. Тогда он и решился поговорить с Фёдором. Достоевский выглядел странно. Он зло щурился, когда смотрел на Гоголя, отчего тому было не по себе. И всё же Фёдор, спустя ещё один осмотр и пары наводящих вопросов, решил озвучить своё предположение. — Ханахаки, — одним словом сказал он. Николай посмотрел на него расширившимися от удивления глазами. — Хочешь сказать, я болею какой-то выдумкой? — возмущенно спросил Гоголь и снова закашлял, прикрывая рот ладонью. Фёдор закатил глаза и протянул ему платок. — Я не собираюсь спрашивать, кто причина этой болезни, но, если ты не устранишь проблему в ближайшее время, — холодно стал угрожать Достоевский, — мне придется пересмотреть твою важность в моем плане. Ты знаешь, что будет, когда ты станешь бесполезным. — Я— — Ты свободен, — отрезал Достоевский и указал рукой на дверь, приказывая этим убраться скорее. Тогда Гоголь и почувствовал, что его маска постепенно трещит по швам. Парень быстро покинул кабинет главы, после чего зашел в уборную, снова разойдясь в приступе кашля. Надо же такому случиться. Чтобы вся его жизнь стала рушиться из-за какого-то парнишки, появившегося благодаря идиотской книге. Насколько же бредово всё звучало. Идеальная маска едва ли не сломалась, просто от осознания случившегося. В этот момент Николай и понял, насколько сильно Сигма влияет на него. Он безбожно влюбился, и теперь это может привести его к смерти. Достоевский сказал всё четко. Либо Гоголь устраняет причину, либо устраняет свои чувства. При других вариантах развития событий устраняется сам Николай. Надо же. Он либо сдохнет из-за гребанной болезни, либо от рук человека, которого когда-то считал единственным, способным его понять. Правда была лишь в том, что Фёдору далеко плевать на него. Фёдор ебучий холодный циник, и всех вокруг себя использует как расходный материал. И раньше Гоголя вполне это устраивало, но сейчас он совершенно не хотел, чтобы его или, тем более, Сигму, убили просто из-за какой-то цели Достоевского. Но даже эти мысли ничем не помогали. С наступлением нового дня состояние Гоголя только ухудшалось. Ему хотелось выблевать свои легкие, лишь бы только перестать чувствовать всё это. Он уже ощущал, как в легких стали прорастать цветы, он уже знал, какие это цветы. Это лаванда. Потому что Сигма это олицетворение этого цветка. И он однажды, во время их очередной беседы в коридоре с Николаем, обмолвился, что действительно любит эти цветы. Лаванда напоминала волосы Сигмы, а ещё он пах лавандой и сам был таким же красивым, как эти цветы. Эти мысли не давали покоя, потому что это было единственное, о чем Гоголь мог думать. Ему пришлось смириться и с тем, что настанет день, и Фёдор убьёт его, если ханахаки не сделает это раньше. Но он не станет ничего менять, Николай уже смирился с тем, что испытывает к Сигме слишком глубокие чувства. Он смирился с тем, что ему нравится каждый день наблюдать за тем, как владелец казино бродит по коридору их базы, неторопливо собирается и по дороге в казино покупает небольшую коробку печенья. Гоголь смирился, что ему нравятся все действия Сигмы, то, как тот заправляет прядки волос за уши, то, как тот запоминает особенности своих клиентов, то, как тот размеренно и уверенно всё говорит. Любой жест, любая произнесенная им фраза отпечатывались в голове Гоголя. Сигма был чем-то непостижимым. Он был единственным, кто в организации ещё не запачкал свои руки в крови. И Николай не хотел, чтобы это менялось. Хотя Сигма определенно не был святым, у него всё казино напичкано разносортным оружием, да и сам он готов на многое, ради того, что действительно ценит. Но и это Николай в нем любил. Эта любовь привела к тому, что вскоре в приступе кашля на руках с кровью оставались и нежные лавандовые бутоны. Их становилось всё больше, это не могло не пугать. Гоголь сжигал эти цветы, но никогда не смотрел на них. Он старался, чтобы те не попадались ему на глаза, потому что иначе они бы стали ассоциироваться не с прекрасным владельцем казино, а с ужасными приступами кашля. Горло раздирала ужасная боль, а кашель становился всё более частым. Гоголь пытался игнорировать это, но мало кому удастся это сделать, когда твои легкие вновь и вновь содрогаются от приступов. Его комната стала медленно покрываться лавандой, запах этих цветов, смешанный ещё и с металлическим запахом крови, ощущался постоянно. А на руках всегда виднелась темная кровь. Он болен. И единственный, кто может его спасти даже не догадывается о том, насколько он дорог Гоголю. Но Николай не станет это менять. Он не станет обременять Сигму. Потому что если он расскажет ему, и однажды умрет, то Сигма станет винить себя в том, что стал причиной его болезни. А этого Гоголь хотел в последнюю очередь. Он был готов ощутить боль в легких хоть в тысячу раз сильнее, но Сигма, его Сигма, никогда не узнает о том, что он и есть причина его медленной смерти. Однажды, Николай получил приглашение, в котором Сигма пригласил его обсудить какой-то план действий. Похоже, что Фёдор решил начать действовать. И Гоголь бы обрадовался поводу побольше поговорить с Сигмой, если бы не понял, что скрывать свой кашель будет слишком трудно. Однако и отказать он не мог. Сигма был таким же красивым, каким Гоголь его и запомнил. Только во взгляде теперь была не растерянность, с которой он и пришел в организацию, теперь в нем расчетливость и уверенность. Может это маска, схожая с той веселой, какую носил сам Гоголь, а может Сигма и правда так сильно изменился за всё это время. — Чего же ты хотел, мой дорогой друг? — попытался спросить веселым тоном Николай, раскидывая руки в привычной манере. Вот только голос прозвучал слишком хрипло, а от слов в горле почувствовалось першение, которое Гоголь попытался проигнорировать. Перетерпеть всего полчаса. Пустяки. — Ты приболел? — спросил Сигма, и во взгляде прочиталось волнение, — могу принести чай, если хочешь. — Брось, Сигма, — наигранно рассмеялся Гоголь, при чем вышло слишком неестественно, видимо теряет хватку, — я отроду не болел. Всего лишь легкая хрипотца! Да это ведь чудеснейший дар! Голос становится таким необычным, просто прекрасно! — Как пожелаешь, — пожал плечами Сигма и указал рукой на пару диванчиков, между которыми стоял кофейный столик из темного дуба, предлагая присесть. Гоголь собирался просто дойти до них, с какой-то глупой шуткой сесть и продолжить диалог с Сигмой. Но пока он шел игнорировать новый приступ не получилось. Он снова разошелся в кашле, держась на ногах только благодаря стене рядом. Сигма испуганно подбежал к нему, когда как Гоголь не хотел, чтобы тот его видел. Видел таким. Жалким и выплевывающим изо рта окровавленные бутоны лаванды. Сигма не на шутку испугался, стоило ему увидеть, что происходит с его коллегой. Тот уже упал на колени, так и не устояв, и продолжил кашлять. — Мне позвать врача? — спросил Сигма, рукой придерживая Николая за плечи, — что это вообще такое? С тобой всё нормально? — Неужели заботишься обо мне? — с усмешкой произнес Гоголь, со слабой улыбкой на губах, на которых осталась кровь. — Что мне ещё остается? — возмутился Сигма, попытавшись помочь ему подняться и хотя бы дойти до дивана. Но Гоголь только грубо откинул его руки. — Всё нормально, — отрезал он, но бутоны прошуршали в горле и снова этот кашель. Он закрыл глаза, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Голос в голове говорил о его собственной слабости и никчемности, но в ушах звенело достаточно сильно, чтобы перекрыть этот голос. Но это и перекрывало нежный голос Сигмы, полный беспокойства и даже страха за чужую жизнь. — Что это такое? — спросил Сигма, и это был единственный вопрос, который Гоголь расслышал. — Ханахаки, — слабо отозвался он, — жестокая, кха, болезнь. Но вряд ли тебе она страшна, — он снова усмехается, чего Сигма не понимает. И всё же Николай позволяет ему поднять себя и довести до дивана. Парень обессиленно упал на мягкую мебель и размытым взглядом пытался вглядеться в лицо Сигмы. Хотя он и без этого помнил каждую черту его лица, вплоть до расположения всех родинок. — Я позову врачей, тебе помогут, — заверил Сигма, аккуратно беря Николая за бледную и слишком холодную руку. — Вряд ли, — хмыкнул Гоголь, но этого владелец казино уже не расслышал. Тот позвонил кому-то, но происходящее Николай уже воспринимал плохо. Он прикрыл глаза, надеясь, что больше не проснется. Глаза Николай открыл в незнакомом месте. Белые стены, непонятное пиканье над ухом, и койка. Видимо, он в подпольной больнице их организации, которую Фёдор когда-то купил именно для непредвиденных критических ситуаций. Неожиданностью была легкость в горле. Может врачи действительно помогли? Гоголь слышал как-то о том, что есть операции, которые очищают легкие от цветов, пускай это и временный способ лечения. Хотя немногие на такое способны, с учетом того, что для большинства ханахаки всего лишь выдумка. Но дышать было определенно проще, чем раньше. Николай не чувствовал в своем горле цветов, не чувствовал и того, как содрогаются его легкие. Не иначе как чудо произошло. Однако ситуация более чем прояснилась, стоило в палату зайти Сигме. Парень выглядел ещё более измученно, чем сам Гоголь. Из-за чего последний заметно насторожился, он никогда прежде не видел Сигму таким. Тот положил свою руку поверх руки Николая, в глаза не смотрел, а только измученно опустил голову. Он выглядел слишком уставшим. Но спустя пару минут тишины Сигма поднял голову, встретившись с Гоголем взглядом. — Как себя чувствуешь? — спросил парень, с теплой улыбкой, — я чертовски испугался, если честно. — Брось, Сигма, ты преувеличиваешь, — в своей привычной манере, чуть ли не запел, Гоголь, — я прекрасно— — Прекрати, пожалуйста, — попросил Сигма, заставив этим самым Николая стыдливо замолчать, — я хочу услышать не твои шутки, а тебя самого. — Всё… нормально, — тихо ответил Гоголь, стараясь избегать чужого внимательного взгляда, — сам выглядишь не лучше, — фыркнув, добавил он. Сигма тихо усмехнулся, оглядев себя. Да, он и правда был похож на какого-то зомби. Он придвинулся чуть ближе, и поднял руку выше, положив её на чужую щеку. — Не вздумай больше доводить всё до таких крайностей, — строго сказал он, нахмурившись, а потом снова улыбнулся, — я могу ведь и не оказаться рядом, чтобы помочь. Хотя вряд ли это повториться. — О чём ты? — не понимая, спросил Гоголь. — Ханахаки, — пояснил Сигма, а от этого слова Николай словно снова почувствовал адскую боль в легких, — я почитал об этой болезни. И я поздравляю тебя с тем, что ты успешно победил её. — Победил? Сигма только загадочно пожал плечами, так ничего и не ответив.