Имитаторы

— Эй, Леви! — Эрвин распахнул дверь с ноги и ввалился в комнату без стука и приглашения. Леви поднял взгляд от бумаг, над которыми корпел, и ошалело уставился на явившегося в его кабинет командора. Едва глаза не вытаращил. Эрвин что… пытался сейчас пародировать его? Он что, издевается?! Солнце уже село, Леви до сих пор пыхтел над дурацкими отчётами, которые требовались Смиту так срочно, что чуть ли не вчера… А этот олух пришел его высмеивать?! Ну что ж, Леви тоже может подражать некоторым персонам. Персонам, которые регулярно вкалывают над бумагами до глубокой ночи, пока их за шкирку не утащишь в постель. Если командор хочет смены ролей — получит. Не всё же ему умничать да занудствовать — сегодня очередь Леви играть скучного и непоколебимого. — Входи, Эрвин, — спокойно ответил он и с утомлённым видом потёр переносицу — коронный жест Смита. — Сколько раз тебе говорить, что в дверь нужно стучать? Эрвин уловил, что Леви принял игру, и едва заметно улыбнулся. Прошествовав к столу чеканным шагом, нагло сдвинул часть бумаг и бесцеремонно приземлился задницей на край столешницы. Вот, значит, как? Леви даже приобиделся — впрочем, он не мог не признать, что регулярно протирал штанами командорский стол. Нравилось ему смотреть на руководство сверху вниз, что уж тут поделать. — Слезь со стола, Эрвин, — спокойно и умиротворённо произнёс он, возвращаясь к заполнению отчёта. Эрвин оперся руками о столешницу позади себя, гибко выгнулся в спине и закинул ногу на ногу. Качнул поднятым мыском высокого сапога, обтягивающего красивую, крепкую голень. — Да брось, капитан, — игриво произнёс он. — Хватит уже над бумажками корячиться, ночь на дворе. Пойдём потрахаемся. Леви чуть языком не подавился. Он прекрасно знал, что Эрвин тот ещё театрал. Но чтобы он — такой мягкий и сентиментальный, когда дело доходило до отношений — устраивал вот такое представление, Леви видел впервые. Эрвин сейчас точно ЕМУ подражает? Выходит, Леви настолько хорош, приходя вечерами подразниться? И как у Смита только выдержки хватает отказываться?! — Перестань, Эрвин, — сглотнув слюну, строго ответил он и устало прикрыл глаза. — Мне осталось не больше часа. Позволь закончить работу. Эрвин чуть заметно хмыкнул. А потом — Мария, Роза и Сина! — откинулся назад, на столешницу, прямо на разложенные на ней документы. Светлые волосы разметались на бумагах, голубые глаза горели и сверкали, а рука медленно, соблазнительно провела по груди, поддевая пальцами ремень. Леви даже не был уверен в том, что это была провокация из его репертуара — просто смотрел, завороженный такой красотой. А Эрвин для довершения образа нахально закусил нижнюю губу, не переставая дерзко усмехаться. «Вот ведь ублюдок», — подумал Леви, ощутив, что штаны становятся ему тесноваты, и непроизвольно поёрзал на сидении. — Эрвин, — сказал он серьёзно. — Я не шучу. Эти бумаги чрезвычайно важны, мне их сдавать завтра. — То завтра, — кокетливо произнёс Эрвин, и у Леви аж в горле пересохло: таких фривольных интонаций из командорских уст он ещё не слыхал. — А сегодня бросай уже свою макулатуру. А то горб вырастет, будешь страшный и уродливый, и я тебя брошу. На этих словах он отпустил оттянутый ремешок, и тот сквозь плотную ткань рубашки шлёпнулся о широкую грудь. Леви почувствовал себя обделённым: будь он в своей собственной роли — давно бы уже набросился на такого ретивого и темпераментного Эрвина, такого горячего и призывного. Но он находился в нудном командорском амплуа — амплуа тоскливого и унылого трудоголика, которому хоть членом перед носом размахивай — продолжит строчить свои бумажки. А Эрвин, словно читая его мысли, лежал на столе перед ним, запрокинув голову, смотрел похотливым взглядом, а пальцы его медленно, проказливо теребили пряжку ремня на поясе. — Эрвин, — Леви вздохнул, из последних сил удерживая самообладание. — Игры играми, но мне правда эти отчёты сдавать с утра. Твоему командоршеству сдавать, между прочим. Эрвин широко ухмыльнулся. — То-то же, — своим нормальным, будничным тоном произнёс он. — Теперь понимаешь, как мне тяжело работать, когда ты заваливаешься и начинаешь мешаться? Каждый вечер являешься в мой кабинет и нагло отвлекаешь от важных дел. — Только не говори, что ты задал мне пропахать эту чёртову тучу бумажек лишь для того, чтобы продемонстрировать, что отвлекать нехорошо, — предупредил Леви. Не услышал возражений из командорских уст, раздраженно цыкнул и резко сдвинул бумаги на край стола. — Эрвин, да ты охренел?! Заваливать меня такой дебильной работой! Да я над ней пятый час сижу!!! Эрвин издевательски приподнял брови, и Леви, в ярости вскочив на ноги, уперся ладонями в столешницу по обе стороны от командорских висков. Смотреть в лучистые глаза Эрвина вниз головой было несколько непривычно, и Леви в тысячный раз задумался, до чего же они красивы. Большие, ясные и искрящиеся, словно голубые аквамарины. И взгляд их, обращённый к нему — днём строгий и пристальный, по вечерам замученный и утомлённый, ночами бесконечно нежный и благодарный, утрами восхищённый и мечтательный — сейчас был легкомысленно озорным и вопрошающим. Продолжая начатый спектакль с обменом ролями, Леви бережно обхватил его лицо ладонями и прикоснулся к губам, стараясь целовать по-эрвиновски мягко и нежно. Эрвин в ответ впился в него с непривычной дикостью, нагло пропихнул язык в рот, прикусил губу зубами. Поцелуй вниз головой был непривычным, поцелуй с вызывающе-нахрапистым Эрвином — ещё непривычнее, но, безусловно, не мог не заводить. И волоски на затылке встали дыбом, дрогнувшие колени враз ослабели, а в паху уже бушевал пожар. Леви разомкнул поцелуй и чуть отстранился с кратким тихим смешком. — Раз уж ты решил изображать меня — значит, будешь сегодня снизу, — бесцеремонно объявил он. Он ждал, что Эрвин начнёт выкручиваться, пустит в ход всё своё искусство убеждения, чтобы найти отговорки — командор был упрямцем и предпочитал быть сверху, хотя и допускал иногда Леви до своей шикарной задницы. Но сегодня он просто раскинулся на столе, такой большой и соблазнительный, словно прекрасный торт, который Леви как-то видел на приёме в Митре. И лукаво сказал, томно приопустив ресницы: — Это мы ещё посмотрим, капитан. И от своих собственных сладострастных интонаций в его голосе у Леви начисто снесло и крышу, и тормоза, и здравый смысл. * * * Лишь спустя два часа они сбегали в душ и тайком прокрались в командорскую спальню. Улеглись на узкую койку, прижимаясь друг к другу. — Если бы ты вел себя так постоянно, я бы тебя из постели не выпускал, — объявил Леви, с довольным видом притискиваясь к груди Эрвина. — Если бы я вёл себя, как ты — меня бы просто выгнали из Разведотряда, — рассмеялся тот, приобнимая его за плечи. Леви устроился поудобнее и притих, уткнувшись носом в мягкую, уязвимую ложбинку между крепкими ключицами Эрвина. — К тому же, — продолжал тот, невесомо обводя подушечкой пальца очертания его лопатки, — что это за нарциссизм? Я думал, ты любишь меня, какой я есть, а не когда фальшивлю, натягивая чужие маски. — Нет, Эрвин, — Леви вскинул голову, сбитый с толку столь неправильной трактовкой его высказывания. — Я люблю тебя, какой ты есть, но сегодня ты… Тц! Поняв, что он только что озвучил признание, да причём не завуалированно, а прямо в лоб, Леви поморщился и спрятал смущённое лицо на широкой груди своего командора. — Я не то хотел сказать, — буркнул он. — А сказал то самое, — с улыбкой в голосе ответил Эрвин. — Нет, не то! Я имел в виду, что ты сегодня был более раскрепощённым, и тебе дико шла эта вульгарность, — проворчал Леви, оправдываясь. — И то, как ты… — Я тоже тебя люблю, — плотнее прижимая его к себе, заверил Эрвин и мягко, тепло прикоснулся губами к тёмным прядям на макушке. Заботливо подтянул одеяло, чтобы вечно мерзлявому Леви не дуло, и уткнулся носом в его влажные после душа волосы. И Леви подумал, что, будь Эрвин таким же, как он — из наглых командорских уст стало бы клещами не вытянуть этих честных, искренних откровений. Только бы ершились да цыкали друг на друга. А Эрвин — он такой один, со всеми достоинствами и недостатками, и его ничем невозможно заменить. И этот Эрвин — настоящий, неподдельный, без капли показной фальши — из всех тысяч людей лежит сейчас именно рядом с Леви и говорит ему слова, от которых в груди всё переворачивается и сладко замирает. Довольно вздохнув, Леви потёрся об него носом, безмолвно выражая тихую благодарность, и притиснулся ещё ближе. Хотел было сказать какую-то колкость, из жизненного принципа — но пока подбирал слова, незаметно для себя погрузился в тёплый спокойный сон.