Не наступит рассвет

      А по итогу осталась лишь горечь.       Вэнь Нин смотрит мертвыми глазами в спину двух мужчин, что, будто Инь и Ян, неразрывны и вечны, но в то же время навсегда противоположны, и не чувствует ничего, кроме горечи. И даже наличие стоящего рядом Лань Сычжуя не может исправить ситуацию.       Вэнь Юань… больше не Вэнь. И почему-то это ранит куда больше, чем чужое счастье. Нет, Вэнь Нин рад. Безумно рад за молодого господина Вэя и молодого господина Ланя, но не может отделаться от мысли, от злого, темного кусочка своей души, что выстраданное ими счастье…       Он осекается, не заканчивая мысль. И отворачивается, пряча пустой взгляд, в котором, вопреки всему, можно прочитать его эмоции. Вэй Ин может их прочесть.       — Отец! — голос Вэнь… Лань Сычжуя что-то разбивает внутри раз за разом. Был бы он жив, то сказал бы, что эти слова бьют в самое сердце. Но что ему сердце? Оно давно мертво и не бьется.       Да и он давно уже не жив. Но и не мертв.       У мальчишки на лбу белая лента из дорогого шелка, вышитая голубыми облаками с едва заметным вкраплением золотых нитей, что говорит о его принадлежности к главной ветви клана Лань. Шелковые одежды заклинателя ослепительно белы, и во всем его образе нет ни единого красного мазка.       Нет обжигающих лучей солнца. Нет по вороту алой вышивки, богатой и яркой, багряной кровью раскинувшейся узором по широким рукавам белого шелка.       Этот мальчик не молодой господин Вэнь, последний и единственный, после смерти-не-жизни Вэнь Нина близкий и самый вероятный родственник и наследник Вэнь Жоханя. Он больше не Вэнь.       И Алое Солнце на белом полотнище падает. Стяги и флаги, которые давно предали огню и истоптали в грязи, но все еще горящие на груди остатков некогда гордого клана, больше не сияют. Солнце упало. Теперь уже окончательно и бесповоротно. Пройдет еще пара десятилетий, и об ордене Цишань Вэнь, клане с древнейшей историей, победами и поражениями, никто и не вспомнит. А если и вспомнит, то только для того, чтобы облить грязью.       Вэнь Нин прячется на опушке леса. Мертвецу не нужен сон, не нужна еда и вода. Вместо крови по его телу струится тьма, заставляя мертвые окоченевшие мышцы двигаться. Он не жив, но и не мертв. Он может двигаться на невероятных скоростях, убивать мановением руки и отрывать головы с поразительной легкостью, вот только мимические мышцы на лице навеки застыли бездушной маской, пальцы на руках с трудом способны на аккуратную, точную работу, мелкая моторика безвозвратно утеряна, а сила в них настолько огромна, что, каждый раз касаясь людей, он боится совершить непоправимое. Ненароком даже кончиком пальца старается не касаться больше, чем необходимо.       Все равно объятий он не чувствует, не чувствует и живого тепла. Да даже ветра не ощущает на мертвой коже, не то что теплого человеческого дыхания.       В этой жизни-не-смерти у него мало радостей, доступных человеку. Истерзанные чувства и воспоминания. Да измученная радость за других.       Он помнит, что когда-то было иначе. Когда-то было по-другому. Так давно и безвозвратно потеряно во времени и прошлом, что никто и не найдет. А он в свою память и не пустит, оставит для себя хоть что-то из утраченных сокровищ. Воспоминания — это его все. Все, что он может сохранить. Все, что осталось от того, что можно было сохранить.       Когда-то давно, когда Вэнь Жохань не был безумцем, когда его сестра только начинала свой путь целителя, они еще совсем детьми попали на фестиваль в Безночном городе. Отец, тогда еще верный товарищ и друг для Вэнь Жоханя, брат по крови и мечу, взял их с собой на праздник. Это воспоминание из детства — одно из самых ярких и четких. Грохот фейерверков, всполохи огня в небесах и в отражениях множества глаз. Запах выпечки, привкус сахара на губах и улыбка сестры. Руки отца, на которых он сидел, восторженно взирая на небо, и чужая ладонь двоюродного, тогда еще совсем не страшного и безумного дяди-Жоханя на его макушке.       — Значит, Вэнь Нин. Что ж, неси свое имя с гордостью.       Тогда еще трехлетний мальчишка смущенно спрятался в складках верхнего ханьфу, расшитого красными лучами, на груди у отца, вызывая у правителя смешок.       Солнечные одежды, гомон голосов, детский смех, что-то недовольно ворчащая сестра и капризно, как свойственно обычным детям, что-то высказывающий кузен Вэнь Чжао, вцепившийся в одежду своей матери.       Тепло родных объятий и голосов. Счастье.       Клан Вэнь был жив. И все было хорошо. И мир вокруг обещал быть только хорошим.       А потом госпожу Вэнь убили. Убили и их с Вэнь Цин отца, что защищал госпожу до последнего, но не смог защитить и пал последним щитом перед ней, сраженный подло подлитым заранее ядом.       И все покатилось в бездну.       И счастье, и радость, и смех людей в солнечных одеждах, и тепло родных рук. Остается лишь дальняя дорога, незнакомый дом и незнакомые люди, дальние родственники из побочной ветви, куда их указом Главы Клана сослали подальше от беды. Слишком резко повзрослевшая сестра, что полностью отдалась лекарскому делу.       В следующий раз он встречается с Главой Ордена Цишань Вэнь, когда ему исполняется десять, а сестре — пятнадцать. Он цепляется за ее рукав и прячется от этого жуткого взгляда кровавых глаз, чувствуя, как от страха маленькое сердце вот-вот разорвется.       Через год жизни в Безночном городе сестра становится известна как Вэнь Цин «Золотые руки». А сам Вэнь Нин — «Несуразность».       И несмотря на всю бесполезность и даже никчемность, никто не смеет вышвырнуть его вон из Дворца. Указ Владыки.       Вэнь Нин не совсем понимает почему, но слуги шепчутся, что это из-за его отца. Не будь отец другом главы…       Он разбирается в травах, но ему никак не угнаться за сестрой. Меч он держит не так крепко, как хотелось бы, а вот лук и стрелы ему нравятся гораздо больше. Вот только всеобщее порицание и боязнь людей, излишнего внимания, выбивают из него все крохи уверенности.       Банки с мазями бьются. Стрелы, что обычно никогда не подводят, летят мимо мишеней, а в спину прилетает удар сапогом от кузена Вэнь Чжао, который никогда не называет его по имени и даже родичем не считает. Для него Вэнь Нин — никто.       Детские воспоминания о неуклюжих догонялках, сладком сахаре на губах и фейерверках в небе кажутся дивным сном.       — О, говорят, тебе имя дали? Цюнлинь? Ну надо же! — больно врезается ткань ворота его ханьфу в кожу шеи, когда Вэнь Чжао дергает его за шкирку.       — Прошу прощения! — в такие моменты Вэнь Нину кажется, что единственное, на что он способен, — это молить о прощении. Причем не очень хорошо.       — Вот смотрю я на тебя, — Вэнь Чжао смотрит на него со злорадством. — Ты такой… никчемный. И женственный! Даже твоя сестра больше мужик, чем ты! Принарядить тебя в женское платье, и от высокородной и благовоспитанной девы не отличить!       — И-извините!..       — Извините! — передразнил его второй молодой господин. — Хотя, знаешь… будь ты даже бабой, на тебя бы никто и не взглянул!       Вэнь Нин вытирает кровь из-под носа, собирает сломанные стрелы, касается порванной тетивы у лука и почти плачет. Нет у него особого таланта к заклинательству. Здоровье с детства слабое, а потому из комнат он своих, вечно больной, не вылезал. Ростом невысок, телосложением тонок, а до его талантов никому нет дела. Повесили уже табличку, на лоб приписали «неудачник», а он, слабак, даже не в силах доказать обратное.       Отчаянная попытка хоть что-то изменить, выступив в соревнованиях, оборачивается еще большим позором. Единственный, кто заступился, — мальчишка года на два старше, кажется таким ярким и таким добрым, что сердце переполняется от благодарности.       — Идиот! — бросает сестра и отвешивает затрещину. — Какого демона ты смотришь на него так?!       — К-как?       — Как на божество!       — Я не…       — Не смей на него смотреть, Вэнь Нин, слышишь? Нам проблемы не нужны!       Вэнь Нин только гораздо позднее понял, что уже тогда Вэнь Цин ожидала бурю. Знала, что сошедший с ума дядя устроит бойню. И пыталась всеми силами его защитить.       Она всегда его защищала. Старалась.       А после грянула война. Сестра таскала его за собой, будто на поводке, из-за чего над ним еще больше шутили, мол, за сестринской юбкой прячется, а не воюет в первых рядах. А вот его отец… Впрочем, что с недотепы взять?       Сожжение Пристани Лотоса, отчаянные попытки скрыть молодого господина Вэя и Цзяна, мольба перед сестрой на коленях о помощи и так не вовремя взыгравшие чувства долга и благодарности, первые крохи верности.       Клан Вэнь славился не только взрывным характером, но и собачьей преданностью тому, кого выбирает. Наверное, уже тогда сестра все поняла, прочитала в его глазах и согласилась, втайне надеясь, что оба сумасшедших умрут на операции. В особый успех она не верила, но, когда все вышло, она долго оттирала руки от крови в воде и кривила губы в странной усталой усмешке.       Теория нашла подтверждение. Вот только радости не было никакой.       — Это предательство, А-Нин, — в ее пальцах мелькают острые знаменитые иглы.       — Сестра!       — Ради чужака. Орден, клан, семья…       — Я…       Вэнь Цин стала предателем Ордена и Клана в тот день. Но доказала свою верность семье.       Вэнь Нин никогда не жалел, что отдал свою преданность Вэй Усяню, но иногда думал, а что бы было, если бы сестра была верна больше Клану и Ордену? Не семье, которой был Вэнь Нин?       Что было бы, если… Вэнь Чжулю, «Сжигающий ядра», не промолчал об их рискованной афере?       Он тогда поймал его, крадущегося Вэнь Нина, что вздрагивал от каждого шороха. Встряхнул за шкирку, как котенка, и долго смотрел в его напуганные глаза, после чего посмотрел в сторону укрытия беженцев и хмыкнул.       Отпустил.       В темных глазах была буря и какое-то спокойное понимание:       — Сейчас ты спасаешь их. А кто спасет тебя?       В словах, в тех словах самого страшного и самого верного пса Вэнь Чжао, а точнее Вэнь Жоханя, было столько мудрости, которую Вэнь Нин не понимал тогда. После понял. Да только было поздно.       Он много раз думал после. Если бы он сделал, а может, и не сделал, было бы лучше? А может, хуже?       Не стань он тогда рисковать и спасать Вэй Усяня и Цзян Ваньиня, как бы все обернулось? Он не знал. И, если честно, не хотел знать.       После была война, поражение, долгожданное завершение бессмысленной бойни, короткий облегченный выдох и…       Ад. Бесконечная Бездна, в которой он пытался спасти хоть кого-то, не жалея себя. Наивное, что-то светлое жило в нем, ожидая спасения ли, тот самый возврат добрых дел, но…       Но его ждала лишь смерть.       Точнее не-смерть-и-не-жизнь. Живой мертвец. Так глупо.       Сестра рыдала в лохмотья его одежды, а он боялся ее даже обнять, чтобы не сломать, не раздавить. Теперь он был жив. Теперь он имел силу и хозяина. Теперь он… был мучением. Спасением и мукой для живых и для себя самого.       Раньше он был слабым, теперь он был сильным. Но тогда его сердце билось, тогда он мог жить, а сейчас…       Сколько бы Вэй Усянь ни утверждал обратное, он был нежитью. Управляемой нежитью. Оружием. Которое сильно, уникально и полезно.       — Он последний, — сестра куталась в потертое одеяло, даже не пытаясь к нему прижаться в поисках тепла. Теперь он мертвец. Холодный, как и все трупы.       — Господин Вэй не знает.       — Не за чем ему знать, А-Нин. Ты был следующим на очереди, я женщина, остается А-Юань.       Последний, в ком течет достаточно крови правящего рода.       — Имеет ли смысл?       — Смысл? — Вэнь Цин греет ладони дыханием и прячет их под ткань. — Мы — Вэнь. Были, есть и будем.       Вэнь Цин была любимой племянницей Вэнь Жоханю, «фавориткой», и, даже когда ее начали нет-нет да и величать принцессой, Владыка никого не осадил. А это уже было сравни признанию. Дева Вэнь из рода Вэнь всегда держала спину прямо. И будучи в опале, продолжала носить пусть и посеревший, истершийся и штопанный в некоторых местах, но все же дорогой шелк с языками алого пламени.       Как и все остальные. Пусть одежда превратилась в лохмотья, пусть растоптали и унизили, пусть опустили на самое дно. Даже бабуля смотрела прямо, держала сгорбленную спину и поправляла солнце на своей груди.       Они — Вэнь. И их солнце будет гореть.       И они горели. Все еще, вопреки всему, горели.       А потом пепел сестры разметало над Безночным городом. Он и так был мертвецом. А все остальные вскоре стали ими.       Он солгал.       Солгал, что ничего не помнил, будучи закованным в цепях. Точнее, он и не помнил. Поначалу. А после — вспомнил. Вспомнил, как его пленителям было интересно изучать его, отслеживать его реакции, в том числе и эмоциональные.       Можно ли свести с ума мертвеца? Ха, хорошая шутка. Но его пытались продавить, сломать, подчинить. Заполучить верность, как бы глупо это ни звучало. Пусть он не чувствовал боль, холод и жар. Пусть ему было безразлично, когда его расчленяли, считай, живьем, а потом собирали обратно, восторженно комментируя его сущность лютого мертвеца и тьму, так заботливо восстанавливающую его новое тело.       Физическая боль, которой он раньше боялся, более не была над ним властна. А вот боль душевная могла резать гораздо больнее стали, ранить сильнее любого клинка и стрел. И его ломали, пытались разрушить то, что и так давно было в трещинах.       — Мы — Вэнь. Были, есть и будем.       Солнце будет гореть. Солнце будет светить. Пусть он не жив, но он и не мертв. И он все еще Вэнь.       Единственный, кто остался. И теперь единственный племянник самого Вэнь Жоханя. Наследник великого клана, носящего на себе само Солнце. Пока жив хоть один Вэнь, рассвет наступит. После долгих ночей, какими бы они ни были кошмарными и темными, всегда наступает рассвет.       — Значит, Вэнь Нин. Что ж, неси свое имя с гордостью.       Он вспомнил те слова тогда еще дяди Жоханя, а не безумца на троне, будучи в плену. Вспомнил о том, что вбивали в его голову все детство. О гордости, о величии, о многовековой истории и знаниях.       Он не был Наследником клана, но по иронии судьбы Вэнь Нин — Вэнь Цюнлин стал им. Пока он еще не умер до конца — он Вэнь.       — Сейчас ты спасаешь их. А кто спасет тебя?       Никто. Но… Вэнь Нин все еще Вэнь. И сделав свой выбор, он уже не отступится. И поэтому будет верен.       И он верен. До самого конца.       Верность и имя его Клана. Ордена. Семьи. Его имя.       Все, что ему осталось.

***

      — Дядя Нин, — мальчишка мнет рукава своего одеяния, отводит взгляд, но все равно пытается нацепить на себя маску благопристойных Ланей.       Ему не идет. Люди из клана Вэнь никогда не скрывали своих чувств. Наверно, поэтому Вэй Усянь так легко нашел отклик в сердцах последних Вэней.       Вэнь Жохань никогда не скрывался за масками и ненужной вежливостью. Если хотел — говорил, не хотел — игнорировал. Хотел убить — сразу обозначал свои намерения. Не скрывал неприязни.       Вэнь Цин никогда не вела себя как смирная и покорная дева. Резкая, дерзкая, но все равно неуловимо ласковая и заботливая. Осуждали ее несдержанность на грани непристойности и благоговейно смотрели, с завистью провожая спину. Завидовали таланту, завидовали происхождению, силе и своевольности, с которой она могла себе позволить вести себя так, как считала нужным. Не скупясь на слова и действия.       Вэнь Чжао был горделив, высокомерен, жаден. Избалован. Не воспитан? О нет, в него вбивали манеры палками, и, когда ему было нужно, он был господином, способным затмить даже Ланей. Только вот не хотел. И никто не осуждал его за это. Что уж у него было на уме, и не понять. Человек бестолкового порыва — так о нем шептались люди.       Вэнь Чжулю — верный до гроба, до самой смерти. Крови Вэнь в нем едва-едва, но именно в нем, какая ирония, она была слишком сильна. Старики говорили, что на прабабку свою он походил сильно, плевались, мол, ушла в другой слабый клан, несмотря ни на что; смогла доказать свое право. Вэнь Чжулю молчаливый и спокойный, не желающий участвовать в конфликтах, но способный убить или еще хуже — уничтожить многолетние труды совершенствования касанием пальцев. Никогда не отвечал на оскорбления, не отступался от своих принципов и служил верным псом. Уважал сильных, не скупясь отвесить уважительной поклон, не презирал слабых — просто не обращал внимание. Никто не осмелился называть его слабаком за его демонстративное почти нежелание затыкать злые языки. Впрочем, языки отмирали сами, прилипали, не в силах молоть чушь, стоило лишь Вэнь Чжулю поднять взгляд своих темных глаз.       Вэнь Сюй был спокойным, неконфликтным и исполнительным. Не желающий власти, не желающий войны, не желающий вообще контактировать с людьми, резко и хлестко высказывающий свое мнение даже своему отцу, похожий на него в своем демонстративном игнорировании почти всех и каждого, что часто принимали за высокомерие, но в необходимый момент становящийся погибелью. Когда было необходимо, он был жесток, когда же нужно притушить агрессию, он превращался почти в меланхолика.       И сам Вэнь Нин был Вэнем больше, чем хотелось бы, больше, чем он сам себе мог представить и признать. Безрассудно храбрый, отчаянно преданный, до глупости добрый малолетний идиот. Упертый и упрямый. Слишком сильно Вэнь.       Вэни были огнем. И смотреть на мальчишку, что почти подавил в себе этот пожар, было почти больно.       Линия губ и изгиб бровей, разрез глаз и их ясный цвет. Он походил на Ланя, но не был им. Но и Вэнем его уже было не назвать.       Не было в нем той резкости, тех широких быстрых шагов. Не было присущих его клану движений руками, когда длинные и широкие рукава солнечных одеяний складывались в клановый узор. Улыбки широкой, голоса звонкого и зычного, упрямости во вздернутом подбородке и насупленных бровей.       Он не двигался, как Вэнь, не выражал эмоций, как Вэнь, не был упрям до глупости и горд до идиотизма, как Вэнь. Не нес в себе то, что делало их вздорный вспыльчивый и гордый клан, сгоревший в своих пороках дотла, Вэнями.       Клановый стиль сражения, владения мечом, стрельба из лука. Управление ци самыми кончиками пальцев, любовь к жаре и теплу, слабость к мясу с пряностями и нелюбовь к холоду, что в Облачных Глубинах был частым гостем.       Его лицо выбелили Облачные Глубины, когда как Вэни всегда были чуть-чуть, но смуглее, тем самым не в состоянии похвастаться идеальной белизной и канонами красоты. И волосы зачастую были не только черными, но и более светлыми. А иногда, редко-редко, появлялись среди Вэней целованные солнцем. Когда волосы были почти как мед и рассыпались золото-алыми темными искрами.       Вэнь Нин искал, искал в нем все больше и больше от Вэня, но… за белыми одеяниями и правилами Вэнь Юань давно уже был скрыт, и дотянуться до него невозможно.       От этого было горько.       Осталась только горечь.       — Ты что-то хотел, Сычжуй?       Не А-Юань. Больше не А-Юань.       — Я… вы же не обижаетесь, что я… отец и просто Вэнь это…       Мы — Вэнь. Были, есть и будем.       — Нет.       — Правда?       — Ты — Лань. И это твой выбор.       Мальчишка облегченно улыбается.       Вэнь Нин слишком мертв, чтобы улыбаться. И телом, и духом.       — Спасибо. И… простите.       — Не за что прощать.       Все уже сделано. История написана кровью, припорошена пеплом, переписана победителями. Ничего не изменить, как бы ни хотелось.       Не вернуться в далекое детство с отблесками фейерверков в глазах его соклановцев, не вернуть к жизни мертвецов, не вернуть Вэнь Жоханю его любовь и преданность своей жене. Излечить израненную душу и рассудок.       Не вернуть тяжелую и надежную руку тогда любимого дяди на макушку и теплых слов.       Не вырвать из лап прошлого сладкий вкус сахара на губах. Отцовских объятий. Матушки, что умерла родами, которую ему не суждено было узнать.       Вэнь Нин смотрит на далекое небо мертвыми глазами. Звезды не так ярки, как огненные узоры в дни фестивалей на главной площади Безночного города.       Все так сложно, что даже до смешного просто.       Просто, кажется, для клана Вэнь больше не наступит рассвет.