персональная панацея ким сону.

полюбить кого-то - это все равно как поселиться в новом доме, - говорила соня. - сперва тебе нравится, все-то в нем новое, и каждое утро себе удивляешься: да неужто это все мое? все боишься: ну ворвется кто да закричит: дескать, никто не собирался селить вас в такие хоромы. но годы идут, фасад ветшает, одна трещинка пошла, другая. и ты начинаешь любить дом уже не за достоинства, а скорее за недостатки. с закрытыми глазами помнишь все его углы и закутки. умеешь так хитро повернуть ключ, чтоб не заело замок и дом впустил тебя с мороза. знаешь, какие половицы прогибаются под ногами. как открыть платяной шкаф, чтоб не скрипнули дверцы. из таких вот маленьких секретов и тайн и складывается твой дом. фредерик бакман. "вторая жизнь уве". когда в девятнадцатом часу сонхун выходит из комнаты драмкружка, его отчего-то передергивает. стены в аудитории, отведенной для обсуждения постановок, персиковые, с больничным отливом. от них голова кружится и сердцебиение учащается. неприятный цвет, короче говоря. сонхуну не нравится от слова "совсем". по дороге домой он пару раз наступает в глубокую лужу, проклиная себя за то, что решил не переобуваться, а отправиться домой в туфлях; автобус уезжает прямо перед самым носом, и водитель намеренно не замечает перед дверьми размахивающего руками парня. классика жанра, шаблон всех шаблонов. пак матерится, но вслух, конечно, ничего не говорит. дома сонхун оказывается ближе к девяти вечера,  мокрый, злой и голодный. решив, что для похода в магазин за продуктами уже слишком поздно и лениво, распластавшийся на диване и снявший одну штанину, он просто лежит, переваривая день. по ощущениям, честно говоря, день переваривает его. сонхун запрокидывает голову на подушки, думает о том, что надо проверить мессенжер и ответить на сообщения, но с места не двигается. конечности кажутся тяжелыми, ноги морозит от осенних луж. закрывать глаза не хочется. сонхуну кажется, что если он их закроет, то снова вместо темноты увидит этот чёртов персиковый. кто вообще додумался смешать красный, жёлтый и белый, чтобы получить вырвиглазную массу непонятного теплого оттенка? справедливости ради, пак признает, что приятных глазу оттенков существует только два: белый и чёрный. белый и чёрный не кричат ни о чем, они отлично смотрятся вместе; белый и черный прекрасно сочетаются в паковом гардеробе, прекрасно смотрятся на стенах его комнаты.  даже обои на телефоне черные, с белым циферблатом посередине. персиковый слишком резко врывается в черно-белые будни пака. и, если аудитория драмкружка его бесит все сильнее и сильнее, есть единственный персиковый, который его не раздражает. кимовый персиковый практически прозрачный. сону сам по себе практически прозрачный, но чонвон этот миф развеивает, все время хватая того за руки. этот цвет не вырвиглазный, не больничный. он какой-то странноватый, случайно подобранный, самодельный. сонхуну каждый раз кажется, что сону этим цветом волос попросту пытается отметиться в жизни. не в пака, а в своей. чтобы, видя персиковый, сначала вспоминали волосы, а потом щекастого мальчика под метр семьдесят с ебанутым вкусом на свитера. смотрите, это я, ким сону! я хожу по тем же улицам, что и вы, и дышу с вами одним воздухом. это я, я существую! надо же, в чужой жизни, получается? от этих мыслей в комнате становится слишком душно, и сонхун, рвано выдыхая,  закрывает глаза.

***

на следующее утро у него нещадно болит спина. джейк заваливает его сообщениями, присылает злые стикеры, но следом шлёт мем со своей фоткой. сонхун понимает — не злится. они созваниваются по фейстайму, пока пак прибирает в комнате, переодевается,  наконец-то, в домашние штаны и футболку под джейково улюлюканье. настроение с "жесть я так заебался за вчера" меняется на "блин, прикольно утро начинается" и растёт в геометрической прогрессии до отметки "жизнь классная штука". джейк заполняет квартиру пака шипящей болтовней из динамика. о сону сонхун больше не вспоминает.

***

когда с крыши после дождя капало, маленький сону любил сидеть под ней и ловить капли в ладошки. они падали неравномерно, неуклюже,  иногда мимо поставленных в своеобразной ловушке рук. чонвону никогда не нравилось стоять с протянутыми ладонями под крышей, поэтому он убегал в сад за самым большим лапухом, размером с его голову, и ловил капли им. равномерный глухой стук воды о зелёный лапух служил для мальчишек своеобразным счетчиком. они нечасто соревновались в том, кто больше насобирает, слишком быстро поняли — бессмысленно, но все равно считали про себя. когда руки сону начинали замерзать от холода, он разводил их в стороны, и вода оказывалась на деревянной террасе, чонвоне,  в которого сону обязательно брызгал,  и шортах, о которые позже вытирал ладони. "хорошо быть ребенком," — думал сону, ощущая, как кожа под прохладной прилипшей тканью покрывалась мурашками. "поскорее бы стать взрослым,"  — думал чонвон, переливая сборище капель по лапуху. чонвон давно хотел вырасти, чтобы стать большим и сильным. у него всегда была эта черта, которая с каждым годом только разрасталась. сколько сону себя помнил, тот все время говорил, что будет защищать его, когда они пойдут в школу, что будет есть столько сладкого, сколько захочет, а еще не спать до поздней ночи и гулять не около дома. сону никогда не понимал, зачем расти и торопить время, если можно просто ждать. когда ты ребенок, все может привлечь твое внимание: щётка еловой ветки за окном, пропахшая хвоей; узор на окне в морозную зиму и то, как он исчезает, стоит дыхнуть на него; почему у девочки из группы глаза зеленые, а у него карие; даже сбор капель после дождя. когда ты маленький, тебе кажется, что у всего есть особенное значение. даже у тебя самого. чонвон верил, что в его силах спасти мир. сону верил, что мама будет им гордиться.

***

чонвон просыпается первым. джей ушел еще вчера, желая всем спокойной ночи и смеряя взглядом сону. на дисплее часы показывают начало десятого. чонвон переворачивается, скидывает чужие ноги и встает. после сна полы кажутся холодными, и парень, глубоко вздохнув, на пробу перекатывается пару раз с пятки на носок. сзади раздаются шебуршения, следом за ними — темнота и запах стирального порошка. ян падает обратно на подушки, пока сону смыкает руки в своеобразном коконе из одеяла и чонвоновой футболки. возня длится недолго, до первого пинка в коленку. — ты дурак, — шепчет чонвон. — ты лохматый, — отвечает сону. чонвон напыщенно серьёзный. у него на голове гнездо и один шпиль, торчащий под неестественным углом. сону смотрит на складки на футболке, чувствует, как острый локоть врезается в ребра и думает, что ничего не изменилось с того момента, как они начали дружить. чонвон все такой же воробей, а сону рядом с ним хорошо. сону вообще любит оставлять такие моменты в своей памяти, специально разглядывает чонвона, комкает в руках края футболки и отчего-то улыбается, смешно хмыкая. — вот ты сначала такую херню творишь, а потом спрашиваешь, чего это я тебя по башке бью. — ты же не испугался. — нет. — и чего тогда пыхтишь, как старый дед? — ты дурак. пока ким умывается, ян, румяный от утреннего душа, сидит за столом. стол выглядит так, словно сону вчера на нем танцевал, вывалил все, что мог, и снова потоптался. бардак ему не характерен, все его ручки и книжки имеют свое место, и не дай боже что-то будет лежать на другом краю. из выдвижного шкафа торчит смятый лист; чонвон тянет его на себя, пару раз дергает, а потом, округляя глаза, запихивает на место. завтракают они ближе к часу, прерикаясь и пихаясь на маленькой кухне. чонвон тщетно пытается приготовить яичницу — это называется скрэмбл, сону, а не жижа редкостная, — но в итоге заказывает пиццу. — а я знаю твой секрет. ким смешно раздувает ноздри, отводит взгляд, пока горячая пицца обжигает пальцы, и продолжает жевать свой кусок. чонвон чувствует, как тот начинает качать ногами под столом. — но я никому ничего не расскажу. сону кивает и силится успокоить сердце. кажется, что оно сейчас сломает ему ребра. — и ты больше ничего не скажешь? — а я должен? сону пожимает плечами и мысленно благодарит вселенную за такого друга. о таком не расскажешь маме, а чонвону, например, можно. чонвону все можно, и обо всем можно. и с ним можно, даже не обязательно,  чтобы об этом кто-то знал, потому что ян всегда будет в курсе. и ни за что не пошлет сону куда подальше. — спасибо, — буровит стену взглядом он. — пустяки, — ян чувствует, как сону перестает болтать ногой. — но это не значит, что мне не интересно узнать, как давно, насколько все запущено и каким образом. ким несмело поворачивается и снова ведет плечами: он сам не знает, что это, и каким образом  с ним приключилось. — не настаиваю, — чонвон отводит руку с куском пиццы, растягивая сыр, и ловит его ртом. — когда созреешь, дай мне знать. — гулять хочется, — как бы невзначай бросает сону, но, встречаясь с чонвоновым взглядом, икает. — или не хочется. — лекарства принять хочется и к врачу записаться, — теряется в трели уведомления. — одна химоза. я даже не уверен, что они помогают. знаешь о теории заговора на эту тему? ян из вежливости качает головой. телефон в очередной раз брякает. — ну, что на самом деле лекарства не помогают, а только ухудшают самочувствие, вынуждая людей верить в обратное, — сону выразительно приподнимает бровь. — как тебе такое? — херня, — телефон снова уведомляет о сообщении, но ян на него даже не смотрит. — кто тебе там написывает? чонвон тычет в экран пальцем, снимая блокировку, и заходит в мессенжер; переписка с джеем (сону не будет спрашивать, почему он записан просто как "джей") висит сверху непрочитанной. со вчерашнего вечера чонсон отправил ему "спокойной ночи" с дурацкой звёздочкой в конце, а сейчас спамит фотками с джейком. ян отправляет ему "прикольно" и выключает экран. — эмоционально, — сопит на ухо сону. "ну вот так вот," — закатывает глаза ян. до вечера они пересматривают прохождение какой-то игрушки, которая так нравится чонвону, а сону никак не может запомнить ее название, болтают о том, что плутон больше не числится в списке планет, что сону почему-то от этого обидно, что окно пора бы давно закрыть, а то холодно. к теме сообщений (найденных и полученных) они не возвращаются, хотя обоим очень хочется. — не помню, может быть я тебе уже рассказывал, — сону обращает взгляд на конечности яна, что неприятно и больно тычутся, кажется, повсюду, и спихивает чужую руку с себя. — когда ты в прошлый раз у меня на ночь оставался, мне сон снился. чонвон не отвечает, но дергает ногой, сбивая одеяло. сону принимает это за просьбу о продолжении. — мне аляска снилась. представляешь? — ким откидывается на подушки, заводит руки за голову, смотря куда-то в потолок и силясь разгледеть в нем что-то большее, чем просто крашеную бетонную перекладину с наклеенными звездами. — я там не был никогда. херню сказал, если бы я там был, ты бы знал об этом, — заплетается он в словах. — короче, не видел я ее ни разу. ни в интернете, ни в книжках. там так холодно было, что все трещало, а я шел в пижаме, и все мне было ни по чем. я шел куда-то, везде снег лежал, а над головой месяц висел. ты слушаешь меня? сбоку мычат. ким кивает и прикрывает глаза; в груди что-то приятно-тоскливо тянет. — я подумал тогда, что ты тут никогда не был, что надо тебе привезти отсюда что-то.  я встал на носочки и начал снимать звезды, пока не набрал себе полные карманы. — а что было дальше? — я привез их тебе. сону может рассказать чонвону все на свете. поэтому тот к нему тянется доверчиво в ответ. "хорошо, — думает ян, откладывая телефон в сторону. они безобразно завтра прогуляют пары, потому что не смогут встать с кровати. — хорошо, что над дружбой мы двое работаем. что у нас нет ожиданий. если он сотворит какую-то хрень, я не отвернусь от него, как и он от меня. хорошо, что мы дружим," — в голове витают самые очевидные мысли, но от них чонвон почему-то чувствует себя особенным. но сону лукавит: не говорит о том, как специально за ним хвостом ходил, прятался за головами и старшими курсами вперди, специально возился с ники, чтобы лишний раз на глаза не попадаться. чтобы он его не узнал, не увидел. а потом дома ждал сообщений, которых не следовало. сону не должен ревновать людей, которых мало знает; он никак не может справиться с тем, что в голове строит воздушные замки, в которых они проживут вместе и умрут в один день. сону завидует чонвону, потому что у того есть джей. у самого кима джей, правда, тоже есть, но он ему не чувствуется в том плане, как чувствуется чонвону. это убивает похуже лекарств, которые сону приходится глотать каждый день. а умирать он совсем не хочет, однако его мнением вселенная не интересуется, сбрасывает на голову одного студента другого студента и наблюдает, как ким будет эту кашу расхлебывать. ким каши не любит вообще, а с этой, не то, что с комочками, так вообще с огромным комом, приходится иметь дело один на один. у него с детства такого увлечения другими людьми не было. чонвон не считается; с ним они с одной ложки ели и близки были чуть ли не до одних трусов на двоих. им было хорошо вдвоем, так что сону особо не заморачивался по поводу впускания в свою жизнь новых людей. зачем ему люди, если они не чонвон? попробуй объясни это маленькому человеку. у него никогда не было искр в глазах от того, что он рассказывал о ком-то новом. просто джей появился как-то незаметно, прирос к чонвону, вот и дружат до сих пор. и ники тоже особого внимания не получал, хотя сливал на сону все свои тактильности. ким не реагировал бурно, позволяя младшему делать все, что тот захочет, потому что самому было все равно. но он, несомненно, любил своих друзей. поэтому и не замечал остальных, предпочитая сосредотачиваться на своих близких. но посторонние зачем-то к нему тянулись. сону не такой ангелочек, каким кажется на первый взгляд; иногда его сучья сторона бесит всех, и тогда в ход идут кулаки. чонвона, разумеется. сону не знает, как выдерживает, хотя прошел от силы месяц-полтора. героем он себя совсем не чувствует; как можно чувствовать себя героем, когда ты калека? вот и он тоже не понимает. зато впервые на себе испытывает, какого это — задыхаться не из-за проблемы, а из-за человека. он уверен, что чонвон так и не понял причины прошлой ситуации. а ким ему не расскажет, пока не созреет. он еще зеленый, ему страшно и непонятно. а еще хочется поскорее со всем разобраться, чтобы жизнь размереннее стала. зигзаги на ней слишком сильно расшибают зеленые коленки. когда со стороны подушек слышится сопение, сону выскальзывает из-под одеяла, одевается потеплее, завязывая капюшон под подбородком и пряча под него волосы. накидывает в прихожей куртку, обувается, гремя ключами в замочной скважине, мельком вспоминает о маме, но тут же забывает. выскальзывает на улицу, тут же разбивая замерзшую лужу, и выходит на тратуар. сону со стороны ничем не отличается от других. иногда прогуливает пары, иногда включает соплю и плачет("когда все заебывает, чонвон, я лучше пореву, чтобы потом полегче стало, чем буду сидеть и пассивно агрессивить на все живое"), иногда пялит в анимешки и сериалы. сону вовсе не особенный, если опустить один факт; невысокий улыбчивый паренек, который иногда читает и скупает дебильные свитера, чтобы поднять себе настроение. он идет под фонарями, прикидывая сколько времени они с чонвоном провалялись за ничего неделанием. ветер неприятно задувает в щели капюшона, и листья лопаются под ногами. отчего-то хочется похрустеть чем-то вредным, вроде чипсов или печенья, чтобы на языке трещало так же, как желтая с примесью красного паутинка листвы под подошвой. или сгрызть какую-нибудь карамельку, надуть  из жвачки внутри огромный пузырь и громко лопнуть, напугав бродячего кота у одной из лавок. сону заходит в один из круглосуточных магазинчиков, пропускает все ряды со сладостями и останавливается рядом со снеками. кукурузные чипсы находятся сразу; яркая красная упаковка с изображением маракасов кричит о том, что это именно та вредятина, которую ким искал. сону, не долго думая, хватает пачку; та шелестит на все помещение в холодных пальцах. на кассе девушка клюет носом, то и дело подпирая подбородок ладонью. она вздрагивает, когда слышит приближающиеся шаги, и встает со стула, расправляя толстовку и поправляя кепку козырьком вверх. они обмениваются дежурными фразами, пищит касса, шуршит купюра. сзади звякает колокольчик, оповещая о новом посетителе. у сону начинает кружиться голова. в воздухе тянет кофе и дорогим парфюмом. пояс от пальто едва дотрагивается кончиком до пола, шаги размеренно отпечатываются на плитке холодными разводами. сонхун, от скуки слонявшийся по всему городу, ловит в ловушку сону. последний спешит ретироваться, но краем глаза замечает вырасшего за спиной пака. потому остается дожидаться его у выхода. на лавочке, недалеко от сквера, сидят двое, хрустят кукурузными чипсами и молчат. сонхун ничего говорить не хочет; ему становится стыдно за единственную совместную ночевку, хотя ничего криминального он не совершил. пак запускает руку в пакет с чипсами, достает очередной треугольник и отправляет в рот. в магазине парень себе ничего не купил — забыл, зачем приходил. он совсем не смотрит в сторону сону, дергает ногой и боковым зрением замечает, как соседняя коленка тоже нервно дергается. все самые абсурдные и неловкие ситуации происходят рядом с сону. после того, как пак с ним, черт самого себя за язык дери, познакомился, хотя мог бы этого не делать, на него все валятся и валятся нелепости. он перестает жевать чипсину, запахивает пальто, выпрямляя спину, становясь похожим на какого-нибудь графа прошлого столетия, и смотрит в холодное осеннее небо. там, наверное, совсем никого нет. может, бога тоже нет, только атомы, газы и черные дыры вдоль какой-нибудь из эклиптик. в прорези облаков мигают первые звезды — наконец-то — и движутся спутники, сливаясь с холодными одинокими шарами. если там, наверху, ничего нет, то почему люди в это все верят? быть может, все-таки там кто-то сидит и всем заправляет? иначе как объяснить все случайности, в которые сонхун попадает? почему персиковый цвет все меньше ассоциируется с больничным оттенком стен драмкружка, а глаза, цепляясь за чонвона при встрече, первым делом заглядывают за его спину? если там наверху сидит судьба, то сонхун хочет ей крикнуть, что она сука. потому что он ничего не понимает и чувствует себя дураком. "если там кто-нибудь есть, — думает пак, растирая специи от чипсины между пальцами. — то пусть сейчас рядом со мной погаснет фонарь". они сидят с сону еще двадцать минут, потом еще десять, пока пакет в кимовых руках не начинает трястись. фонарь не гаснет, и у пака от произошедшего появляется уверенность наполовину с обидой — на судьбу; он все еще не знает, почему порой ведет себя нелогично. это сто процентов ее вина. уверенность обжигает легкие, или это сонхун  делает глубокий вдох, внутренне ощущая, как на той стороне ребер ползет иневая сеточка. фонарь слепит глаза и горит только ярче. — привет, — как взрослый поворачивается пак. — как дела? — так же по-взрослому отвечает ему сону.