Фея смеется

Понимаешь, мы звери особой весенней крови, мы вышли из долгой тьмы, и опять всё внове, что-то гулкое, медное слышится в нашем зове — это буйная юность почти сорвалась с цепи. Нас всё тянет куда-то — к югу, на льдины, в поле — но апрель заходил, и был безнадёжно болен, он не знал, то ли мир пробуждать ему, то ли, то ли... Может, лучше его не трогать, пускай поспит. Остаётся весенний дух да мечты о лете, остаёмся и мы — кочевники, звери, дети — чтоб познать все пути на маленьком хрупком свете — провожает в дорогу нас хоровод ветров. В синеве промелькнув далёкой изящным взмахом, не сдадимся теперь ни смерти, ни злу, ни страху, нам подарена сила — луч зажигать из праха! Ведь должна же во всём этом хаосе быть любовь... Мария Килден

      Гарри свернул на площадь Гриммо, ловко лавируя между прохожими и с каждым шагом ускоряя темп. Он спешил. Очень спешил домой. Опоздал! Опоздал страшно и без оправданий. И был уверен, что наслушается сегодня... Хоть бы успеть обезоруживающе поцеловать, закружить, увлечь в ласку, а потом... может, и обойдется.       Его драгоценный, невозможный, ошеломляющий супруг был вдобавок ко всем эпитетам ещё и очень строг. Та ещё привереда. Со стороны могло бы показаться, что сожительство с этим ментором кромешный ужас, но что они все знали!? Жизнь с Драко Малфоем была для Гарри бесконечными именинами сердца, правда, перемежающимися с оглушительными вспышками чванливости, снобизма и дотошного ворчания. Ходить по дому в шортах? Ты что, на пляже!? Есть бутерброд без ножа и вилки? Ты что, неандерталец!? Покрасить стены гостевой в персиковый цвет? У нас что, тут будет будуар Марии Антуанетты?! Связать ему чудесные митенки с кошачьими усиками? Я что, ребёнок?! Чавкать? Вообще смерть! Оплатить втихушку счёт Уизли?.. Лучше даже не вспоминать, что было!!! Гарри и слов-то таких не знал и был удивлён, что их знает Малфой, да не просто знает, а очень искусно ими владеет и применяет на практике с меткостью Робин Гуда, наметившего стрелу в зад шерифа Ноттингемского.       Всеми счетами вообще теперь занимался только Драко. Он грубо, резко, без каких-либо душевных метаний перекрыл всем бывшим поборникам денежные каналы, всем-всем, кто привык за столько лет не знать нужды и слова «долг» благодаря сердечности, одиночеству и состоянию Гарри Поттера. О, нет! Драко расправился с ними за неделю. Едва вступив в права законного супруга и представителя, он сухо объявил, что теперь, если нужны деньги — то только займ, и тот под такой процент, цифра которого привела в трепетный ужас даже ничего не смыслящего в этом вопросе Гарри. Как же они ссорились из-за этого! Но Драко был неумолим и на разумный вопрос мужа: «А на черта нам столько денег? Ну правда!» он весомо заявил:       — Для наших будущих детей! — и смеясь добавил: — Я хочу десятерых! — а потом и вовсе расхохотавшись: — Или на старость, когда все эти десять неблагодарных, конечно же, деток, ведь они все будут в меня, бросят нас, старых и дряхлых, и тогда мы соберём все свои миллионы, мой любимый старикашка, и уедем доживать свой век на Ибицу, — шутил он, теплея взглядом.       — Почему на Ибицу? — спрашивал, тоже смеясь, Гарри, хотя место назначения часто менялось.       — Потому что я люблю танцевать голышом, — подхватывал его Драко, кружил в безмузыкальном танце и утанцовывал в спальню, где перепалка заканчивалась сразу, потому что стоило ему снять рубашку и растянуться на простынях, как разум Гарри тут же отключался, превращался в перламутровый кисель, и он, сходя с ума, начинал быстро скользить губами по этой дивной груди, по острым ключицам, по нежной впадине пупка, млея от ласки и гибкости рук Драко, что тут же вплетались в его волосы, оглаживали спину, взметались крыльями к спинке кровати, вцепляясь в тонкие прутья, едва Гарри касался языком его члена, и о-о-о... Эти звуки, эта небесная музыка экстаза Драко! Он был такой шумный, отзывчивый, сплошная эрогенная зона, мякоть нежнейшая, его сочные стоны не давали Гарри покоя даже днём и порой в самый неподходящий момент, стоило только прикрыть глаза, и вдруг в памяти всплывали эти дивные, томные, страстные «Аххх... Охххх... Да-а-а... Ещщще-е-е... Боже-е-е... Гаррри-и-и!!!» — и всё тихим, урчащим тембром, мурлыкающим, исходящим похотью, желанием, заводящим так, что терпеть было невыносимо, и потому Гарри часто просто срывался, срывался сразу же, не успев толком раздеться, брал этого сладкоголосого гибкого котяру, почти набрасываясь, умирая в нём каждый раз на несколько десятков диких толчков. Он был невозможен! Не-воз-мо-жен! Красив, порочен, умён, добр и ласков, но только с Гарри, все другие вызывали в Драко в лучшем случае интерес, но скорее пренебрежительное равнодушие. У него был Гарри — зачем ему ещё кто-то?! Мир полон дураков, глупцов, сумасшедших прилипал, злобных агрессоров, тунеядцев, невеж и невежд, а вот Гарри... его Гарри был идеальным.       Так и жили, рука в руке, сердце к сердцу. Ссорились, мирились, хлопали дверьми — это Драко, яростно вязали шарфы-злобы — это Гарри, но любили друг друга до беспамятства, до безумия, до луны и обратно. Одурманенные друг другом, они создали свой идеальный мир, мир только для двоих. «Пока для двоих», — как иногда замечал Драко, и Гарри сладко леденел внутри от страха и восторга, что пророчило им будущее. Семья! У них она уже была, но могла стать ещё больше, ещё полнее, ещё счастливее и совершеннее, хотя Гарри порой казалось, что он и так давно умер и просто попал в свой идеальный момент, по воле богов просто замер в той наивысшей точке наслаждения жизнью, о которой мечтал всегда, но никогда не верил, что это возможно. Он получил всё, всё, о чём грезил и вздыхал, и даже больше, получил с лёгкостью и нараспашку — на, бери, я твой, я рядом, я навсегда в тебе! Семья! Большая... Не сейчас, но позже, он верил, так и будет. И Гарри растекался умилением, представляя себе втайне Драко, укачивающего их малыша, белокурого, нежного, но наверняка даже в своём прелестном младенчестве уже строгого и целеустремлённого, как и его отец. А Драко в секрете лелеял мечты о смешной смышлёной чернокудрой девчонке, озорной и бойкой, которую Гарри гордо будет учить садиться на метлу или на, спаси Мерлин, велосипед! Всё это было ещё вскользь, в шутках и сонных разговорах в кольце горячих объятий, а пока...       Пока Гарри грозила взбучка и адский прищур, а возможно, и показательный игнор на пару часов. Право, ничто так не раздражало его педантичного супруга, как опоздания! Даже просто задержка на десять минут вызывала у Драко кислую мину, и это в обычные-то дни, что уж ожидать сегодня?! В день, который они вот уже четыре года отмечают как день их любви. Не день свадьбы или, упаси Мерлин, знакомства, а день, когда фея смеялась возле них долго и упоительно-огненно с вечера, всю ночь напролёт, до самого утра и даже обеда следующего дня. День счастья, день смеха и бесконечных разговоров взахлёб, день распалённой кожи и воспалённых губ, день стёртых коленей и сладостной ломоты мышц, день, когда они стали единым пульсом, лавой желания, патокой, лаской, поцелуями, влагой, солью с висков. День, когда стало ясно, что нет идеальнее сочетания на земле, чем Драко Малфой и Гарри Поттер. Тот день — высеченная в веках статуя любви, Эрос бесподобный, неповторимый, слияние полное и окончательное. В тот день под гулким обстрелом камер они, забыв обо всём мире, окунулись в свой и больше не появлялись на поверхности реальных вод, в счастливом, обретенном забвении проводя свои дни и ночи, ничуть не жалея о былом. Они вросли друг в друга, пустили корни, обменялись золотом магии и сплелись как стебли дикого вьюна в один сложный, узорный, прочный трос — драгоценнейшую цепь, сковавшую их навсегда.       И вот в этот самый день, что для обоих был будто день рождения и рождество, и вообще все праздники мира, именно в этот важнейший ИХ день Гарри случилось опоздать! Неслыханная дерзость. Проступок, достойный серьёзной кары, и Гарри был уверен, что огребёт изощрённого воздаяния. Когда Драко сердился и не хотел с ним говорить, он всегда хитро и безапелляционно обращался в Лапочку и, сделав финт ушами, скрывался где-нибудь в шкафу или на карнизе так, что никакие чары не найдут. Лихой пройдоха мог часами изводить своего хозяина далёким обманчивым урчанием или стервецом нападать хищно на беззащитные лодыжки, впиваясь в них с наслаждением до крови.       — Инквизитор! — шипел тогда Гарри, и только годами вышколенная выдержка и опыт останавливали его порой от того, чтоб не швырнуть в засранца тапкой, но он знал, что за такое злодеяние с того станется потом в эту же тапку ему набуздырить... просто из вредности. Лапочка был ещё хлеще своего оригинала... Впрочем, они друг друга стоили. Очаровательные демоны, злобные пушистики — сплошное противоречие и красота. Мягколапка с когтями как заточки, железная рука в бархатной перчатке, слизеринец до кончика хвоста — цапнуть из-под дивана и тут же прикинуться дохлятиной! В этом был он весь — Лапочка, Драко, шерстяной комок любви и спеси... единственный!       Охапка роз жгла руки, рот был полон раскаяния, и вся надежда Гарри была на сюрприз, что он приготовил, ну и на смиренное своё обаяние.       — Дорогой, я дома! Прости меня! Прости, прости, прости... — с порога, ещё даже не зайдя толком, стал извиняться Гарри, на ходу сбрасывая обувь и мантию.       Дом встретил его затаившейся тишиной и дрожанием пылинок в рассекающем прихожую луче вечернего солнца. Гарри огляделся и прислушался. Он уже было вновь хотел звать своё обидчивое чудо, но не понадобилось. Из коридора к нему вышел, чуть подергивая хвостом, Лапочка, бесподобно пушистый, аж искрящийся на свету, вальяжный и, судя по движению ушей, разумеется, сердитый.       — О-о-о, не-е-е-т... Детка, не-е-е-е-т! — простонал Гарри, присаживаясь на корточки. — Ну, ты серьёзно?! Серьёзно хочешь провести наш день вот так?! — он с наигранной обидой посмотрел на снежного упрямца и прошёл в комнату, призывая того смешливым, нежным «кис-кис» идти за собой. Кот медленно, с явной неохотой пошёл следом и демонстративно сел в середине гостиной.       — Прости меня, — сел рядом с ним Гарри. — Я же не нарочно. Знаю, это не оправдание, но, пожалуйста, не дуйся. Сегодня же наш день, наш праздник. Я хочу тебя видеть, — ласково потянулся он к мягчайшей шёрстке, но кошак тут же ощерился и, сделав спиной дугу, сдвинулся недовольно вбок.       — Только не убегай, — строго попросил Гарри. — Дай мне хотя бы шанс, — улыбнулся он. — Смотри, что я принёс тебе, — он плюхнул рядом на пол охапку нежно-розовых роз, бутонов почти прозрачных, тонкостебельных, душистых. — Смотри, какая красота, я выбирал под стать тебе. Они такие же прекрасные, но шипастые. А ещё этот цвет, такой бледно-нежно-розовый... Мне напомнил твои ушки и носик, и твой язычок, — ласково перечислял Гарри и придвигался чуть ближе, — в твоей кошачьей форме, конечно, — добавил он. — И они такие же коралловые, как твои соски, когда ты возбуждён в своём естественном обличье. Твои нежные, сладкие соски... — с придыханием говорил Гарри, а кот будто бы хитро щурился, — и моя любимая маленькая дырочка... — Гарри медово-тихо произносил все эти пошлости и придвигался всё ближе и ближе к Лапочке, как вдруг замолчал на полуслове... услышав странный приглушённый звук, будто кто-то сдавленно прыснул со смеху где-то неподалёку, совсем-совсем рядом. Гарри напряжённо обернулся, бегло оглядывая все затемнённые углы в комнате, но его вновь отвлёк на себя вздорный, неугомонный котяра, вознамерившийся видимо всё же сбежать — тот потянулся всем гибким телом и уже было стал разворачивать к кухне...       — Нет, нет! — снова сосредоточился только на нём Гарри, отмахнувшись от странного шороха. В конце концов, кто бы посмел влезть в его дом и, что ещё страшнее, в дом Малфоя! — Пожалуйста, не уходи, — ласково улыбнулся Гарри. — Я понимаю, что просто цветами тебя не задобрить, — он выпрямился и стянул с себя свитер, — но я подготовил тебе сюрприз. Правда, я надеялся продемонстрировать его после ужина и тебе самому, а не этой хитрой пушистой моське, но раз уж ты так суров и несгибаем в своей позе... — Гарри щелкнул пальцами, и тут же, заполняя всё пространство, громко, мощно, дерзко зазвучала музыка. — Помнишь, ты как-то сказал, что хотел бы увидеть от меня... ну... стриптиз, — Гарри чуть покраснел, но уже вполне томно стал покачивать бедрами. — Я не очень много тренировался, так что будет танец медведя, но я постараюсь вложить максимум эротизма для тебя, — рассмеялся он смущённо и вскинул вверх руки, а потом стал, медленно опуская их, оглаживать свой торс вдоль боков и по груди, поддел край футболки, кокетливо поиграл им и резким движением, как раз к сильной доле в песне, стянул футболку с себя и, крутанувшись, бросил в Лапочку. Который, к слову, не проявил ни малейшего интереса к происходящему, вначале просто валяясь на боку и недовольно обмахиваясь хвостом, а чуть позже и вовсе стал заторможено подёргивать усами и, когда в него прилетела эротично скинутая одежда, он, помяв её чуть лапами, сел сверху ткани и, задрав кверху заднюю лапу, стал вылизывать себе пузо, да и не только пузо... Гарри, заметив это его занятие, всё ещё танцуя, рассмеялся и крикнул:       — Эй, не начинай без меня!       Музыка ещё звучала, и Гарри, не сводя глаз со своего бесцеремонно вылизывающегося наглеца, ещё танцевал, каждым жестом пытаясь добиться его прощения, как вдруг... взгляд его уловил странность. Секундное замешательство, осознание, и волна паники и страха охватила всё тело Гарри! Он нервно дёрнулся, музыка мгновенно стихла, обрываясь на полуаккорде. Гарри очертя голову метнулся к Лапочке и сотворил неслыханную дерзость — он схватил кота за шкирку!       — Драко! — завопил он и потряс котяру в воздухе. — Драко, что с тобой?!! Что произошло?! — он приподнял обездвиженную хваткой кошачью тушку к своему лицу и вперился взглядом в пушистое пузико, как всегда белоснежно-пуховое, дивное, нежненькое, такое беззащитное сейчас, но ниже, там, где обычно хорошо виднелись признаки принадлежности к мужскому полу, не было теперь ничего! НИЧЕГО!!! Мягкая шёрстка, белая пушистость брюшка кончалась не двумя внушительными комочками, нет, теперь там ничего не было — две бордовые дырочки и совершенно полая меховушка вместо привычных круглых пумпончиков.       — Драко! Драко, Мерлин тебя задери! Где твои бубенчики, где наши славные кокушки?!! Драко, малыш, это не смешно!.. — тряс он испуганного кота и уже готов был реветь навзрыд и рвать на себе волосы, но тут раздался легкий шорох за его спиной, и Гарри почувствовал вначале тонкий запах, терпкий, хвойный, так пахнет утреннее поле в росе знойным летом — свежесть, но и нагретая земля, тёплые травы, резеда, жимолость, покой, нега... и тут же прикосновение холодных рук к своему животу. Он вздрогнул от неожиданности и ледяного этого касания, уже оборачиваясь, замечая длинные пальцы, блеснувшие перламутром лунки ногтей и серебряную искру кольца. Лицо его обдало звонким родным смехом, и Гарри выпустил из рук всё ещё дёргающегося под его хваткой кота, ещё не до конца осознав произошедшее, но уже медленно закипая.       — Ты придурок совсем, что ли?!! — крикнул он в смеющееся прекрасное лицо, хитрые глаза, вздернутый подбородок. — Я чуть богу душу не отдал от страха, а он ржёт!       — О-о-о-о! Я в восторге! — почти урчал Драко сквозь тихий смех, перемещая свои руки Гарри на спину. — Ты бы слышал себя! Розовые дырочки... Ушки... Сосочки... Бубенчики... — новый спазм смеха чуть не согнул насмешника пополам, а Гарри запылал красным от макушки до кончиков пальцев.       — Шут гороховый, — обиженно насупился он и отвернулся, полыхая щеками.       — О, Мерлин, я просто счастлив, детка! — не унимался Драко, притягивая упрямо сопротивляющегося Гарри к себе. — Ну согласись, было смешно, — уже тише и примирительно сказал Драко, отсмеявшись. — И ты заслужил. Ты задержался на двадцать минут!       — А ты задержался в развитии, раз творишь такое! Я подумал... Я... Я решил… — от возмущения и негодования Гарри не мог подобрать слов, даже ругательных, он и правда перепугался не на шутку. Хотя теперь, уже холодной головой, запоздало понимал, что вообще-то предполагать странные изуверства было нелепо — Малфой был силён как сатана, изворотлив, быстр, меток — предполагать, что кто-то ВОТ ТАК ему навредил, было просто глупо. Но разве любящему сердцу объяснишь, остановишь вмиг возникающее это дрожание и волнение за самое бесценное на земле. Когда даже его усталость, температура или простая головная боль с похмелья вызывали желание развернуть ось земли, остановить светила, заколдовать время, лишь бы не страдал, не болел, не изгибал в досаде губы. Он же мирра, блаженство, ласковый мрак, божество и слабость внутри и огонь, самый хрупкий цветок и острый кинжал в груди, он же свет, он тени и смысл, и полная пустота без него, даже если всего-то не виделись полчаса, он вся плоть, все реки живые по ней, он под кожей, под ребрами... поднебесный!       — Я прощаю тебя. Сатисфакция удалась, — мягко шептал Драко, прижимаясь к обнажённой спине. — Я, конечно, просил бы тебя не злиться, — нежно заскользил он губами по Гарриной шее, вжимаясь в него ещё сильнее и обхватывая руками, уже тёплыми, ласковыми, трепетными, — но ты так красив в гневе, мой Тион, что я, пожалуй, не стану, — он зарылся лицом в кудрявый шелковистый затылок и шумно вдохнул запах ветра с волос.       — Ты кошмарный муж. Совсем не бережёшь мои нервы, — откинул ему голову на плечо Гарри и вскинул лицо, ища поцелуя.       — Неправда, — чмокнул его в нос Драко. — Смех продлевает жизнь. Я как раз забочусь о тебе, — лукаво улыбнулся он и развернул Гарри к себе, — а вот ты меня поражаешь своей наивностью и невнимательностью. Как ты мог не заметить, что кот, пусть я сделал его похожим, но Гарри, он же без ошейника! Как ты мог это не разглядеть?! — удивлено изогнул он брови.       — Я заметил, — вскинулся Гарри, — но решил, что ты наконец-то снял его, — хмыкнул он и стал медленно раскрывать пуговицы на муслиновой рубахе Драко. Пуговка за пуговкой. Воротничок разошёлся, являя взгляду тонкий ремешок на великолепной шее.       — Никогда, — дотронулся Драко ладонью до кожаного ободка. — Так я всегда помню чей я, — и он прикрыл томно глаза. — Согласись, это придаёт пикантности нашим отношениям. Мне нравится думать о тебе в таком ключе, — сладко улыбнулся он и качнул бедрами навстречу, совсем чуть-чуть, пока ещё только дразня. — Знаешь, я даже иногда возбуждаюсь ненароком, вспоминая, как ты порой, забывшись, тянешь меня к себе именно вот за ремешок на шее.       Гарри сглотнул сладкую вязкость рта, тело его тут же дрогнуло и напряглось, реагируя на этот волнующий тембр, на слова, на поволоку в глазах Драко, на его стояк, что упирался теперь Гарри в бедро.       — Так вот какой подарок меня ждёт, — игриво потёрся он об член Драко. — Мнимая покорность? — скользнул он рукой по штанине, по бедру и остановил ладонь на ширинке, проходясь игриво пальцами по абрису члена и властно сжимая Драко за яйца. Драко сладко охнул и запрокинул в наслаждении голову, ресницы его задрожали, и губы приоткрылись, выпуская тихий стон. Он притёрся к руке Гарри сильнее и ехидно улыбнулся:       — Как же ты испугался за этих малышей.       Гарри чуть ослабил хватку и стал медленно поглаживать Драко через ткань.       — Обожаю их, — совсем уже дурея, шептал он в пряную шею, терзая её губами, чуть проводя зубами по плечу и обратно, прикусывая кожу под ухом и слушая чудесные вздохи Драко, чувствуя его напряжение, дрожь, возбуждение, ответную пылкость.       — Не заводись так быстро, — Драко запустил руку Гарри в волосы и чуть потянул за них, отстраняя его лицо от своей уже заласканной шеи. — Я ведь ещё не до конца получил свой подарок, — хитро улыбнулся он и медленно, пошло, влажно лизнул Гарри от кадыка, через весь подбородок к губам и сладко поцеловал их, чуть прикусывая, чувствуя, как Гарри волна за волной накрывает желание, как ему уже не терпится, как хлещет он его поцелуем в ответ, почти впиваясь с жадностью. Он всегда был таким — страстным, резким, возбудимым, хотел всё и сразу, будто был вечно голоден, и утолить этот алчный его голод мог только Драко, только он. Свет замигал и стал приглушённым, шторы сами съехались, даря полумрак, Драко с усилием отстранился от губ Гарри и щёлкнул пальцами, тут же вызывая у того смущённый смех, потому что, теперь уже по воле Драко, зазвучала та же самая музыка, и Гарри неловко помялся.       — Но я уже почти раздет, — усмехнулся он, глядя, как Драко садится в кресло, располагается в нём так показно вольготно — рубаха расстёгнута до живота и едва держится на плечах, ширинка топорщится, и Драко широко расставляет ноги, чтобы было удобнее, и откидывается на подголовник. Вся его поза вальяжная, томно-выжидательная, зовущая. Красные, будто искусанные, губы приоткрыты, Драко глубоко вдыхает и дышит часто, нервно, он сдерживается, его прекрасные пальцы вжимаются в подлокотники, и он, гипнотизируя Гарри взглядом, едва слышно говорит, совсем тихо, но Гарри знает, что для него это нежный приказ: «Танцуй!»       У Гарри по позвоночнику потёк жар, липкая волна удовольствия, и вся неловкость и смущение покинули его. Драко пожирал его глазами, Драко хотел его так, словно это в последний раз... или в первый, Драко сочился истомой и красотой. Для такого Драко хотелось не только танцевать, но и служить ему, тереться лицом об его колени, о его руки, целовать его ступни, ведь только для этого они и созданы. О-о-о, Драко одним своим этим взглядом из-под чуть опущенных ресниц мог установить господство, что уж говорить о простеньком стриптизе!       Эротики не вышло, впрочем, как и томных заигрываний и тягучих движений, соблазнительных изгибов и призывных покачиваний. Нет, Гарри почти мгновенно разделся, словно воин, скинувший латы по команде, смеясь покружил он под музыку, и, схваченный за запястье нетерпеливой рукой, был сразу усажен на колени Драко, а позже и на его член, заласкан, занежен, прощён и оттрахан до звезд и искр, так долго и упоительно зацелован, затерян в горячем шепоте: «Лучший, лучший подарок... ты лучший...» Драко ласкал и ласкал его часы напролёт, будто ворожил и заколдовывал собой до самой зари, как тогда, в их первую ночь, как тогда сходил с ума от любви и радости обладания.       А утром Гарри вспомнил, что свой-то подарок он ещё так и не получил... Но сил уже не было и, прильнув к влажной горячей спине, уже сквозь поволоку дрёмы и чувствуя под ладонью такое же мирно-сонное дыхание, Гарри шепнул через сладкий зевок в любимую спину, в аккуратную невообразимую родинку между острых лопаток:       — Завтра не жди пощады, кошара... — но Драко уже спал, хотя даже во сне он совершенно точно был не против, и губы его, реагируя на родной голос, тепло улыбнулись в подушку.