Претензии

Я бы хотел почувствовать

И украсть его,

Отречься от него и разрушить, но я не смогу

У Кэйи не было претензий к Фатуи. У него были претензии к Чайлду. Шумный, яркий и похожий на огромную неугомонную собаку — до отвращения честный и до восхищения лживый: в каждом его слове за правдой, стоило только всковырнуть, как тут же бы открылись гнойники. Смех его — дробь, разбивающая перепонки в ушах. Взгляд его — бездна, взывающая к чему-то, отчего инстинктивно желаешь отвернуться. Руки его — оружие, исполняющее волю архонтки. Речи его — сплошная грязь, от которой не отмыться. Всё в нем, словно его отражение: и Кэйя боялся поднять даже взгляда, сказать хоть слова и услышать то, что знал сам. — Капитан, — из его уст лился яд. — Вы выглядите уставшим. — Не говори со мной столь формально, — легонько оттолкнул от себя, чтобы чужое дыхание перестало щекотать кожу. В таверне жарко от свечей, выпитых трех бокалов вина и присутствия Предвестника. А ещё потому что этот самый Предвестник приближался максимально, будто вычеркнув из своего словаря понятие «личное пространство». — Ты знаешь, что от тебя воняет? — Странно, я помылся и надухарился перед нашей встречей, — улыбка не слезала с моложавого лица Чайлда, точно приклеенная маска. Её хотелось содрать: поцелуем или кулаками Кэйя не знал. — Ты просто пытаешься скрыть смущение? — Ещё слово, и за меня будет говорить мой меч, — Альберих терял всякую гордость и притворство рядом с ним. То ли от отсутствия надобности, то ли от недовольства — у него не было ответа и на это. Тарталья лишь пожал плечами. — Я буду только рад схватке с сильным противником, — засмеявшись, он уткнулся в чужое плечо, крепко взявшись за локти, будто ища опоры и боясь упасть. На самом деле от него пахло потом, терпким одеколоном и железом. — Кажется, я опьянел. — Проводить до кровати? — Твоей? — Можно и моей, — он устал припираться: его и самого ужасно клонило в сон. Покидая таверну, Кэйя чувствовал, как сложно идти прямо — неужели он мог напиться всего с пары бокалов? — и как жарко от повисшего на нём Чайлда, шептавшего очередные глупости, смеявшегося почти не переставая и не отводящего от него взгляда. Предвестника словно ничто не волновало, мурлыкал и игрался, точно обыкновенный ребенок. «А если я перережу тебе горло ночью?», — оставляя губы на шее, раскрывая их в хитрой пьяной улыбке, не ведая смущения и страха. «А ты собираешься?», — слегка подбрасывая неожиданно тонкое юношеское тело [это уловка][только расслабишься][и он натянувшись тетивой в одно слаженное движение][вонзится тебе в самое сердце] — Кто знает. «Джинн это не одобрит», — мысль, что почти его отрезвила, но по какой-то причине Кэйя наоборот лишь бросил Чайлда на свою кровать. Взгляд у парня был нежный, пьяный и взывающий — он всегда и во всем бросал вызов. Лег на спину, отклонив голову к плечу, глядел из-под дрожащих длинных ресниц — лицо его всегда казалось грязным из-за мелкой и слабой россыпи веснушек, но именно сейчас Альберих желал поцеловать каждую из них. Желал взять за руку, сцепить в замок и никогда не отпускать. Желал услышать все глупые клише и фразы для флирта. Желал быть обманутым. [потому что внутри][как бы ты не закрывал уши] [как бы не надевал крепко на себя маску] [ты знал — ничего не бывает просто так] — До сих пор думаешь о том, что я сказал тебе на улице? — В синих пустых глазах Кэйя видел собственный силуэт, точно заточенный во льду. Так на него смотрела бездна. Так он смотрел на всех. — Только не молчи. Не уходи. Пожалуйста… Тарталья, сколько сильным воином не был, всё же оставался двадцатилетним юношей — армия выточила из него оружие, но дефекты затереть не смогла. То и гляди — один не удачный выстрел, и окончательно развалиться. Кэйя словно смотрел в зеркало, но при этом не видел там себя — Чайлд, будто искаженная версия, более вульгарная, открытая и честная с собой. Более травмирующая. Опасная. «А если буду молчать? Расплачешься?», — и он желал его задеть. Желал его познать. Желал понять сам себя и перестать убегать. Ж е л а л [когда же это непонятное дурное предчувствие перестанет назойливо повторять раз за разом][что опасность рядом] — Не знал, что у тебя такие предпочтения, — хохот почти оглушил Кэйю. Ржавый — вот точно слово, которым он мог его описать: Чайлд подвергся коррозии, и его уже было не спасти. Он изначально не искал спасения. Тарталья упивался своим превосходством, своей порочностью и своей возможностью отдаться бою полностью. Вызов — только это волновало его. Только это двигало вперед. Только это сейчас тянуло Кэйю к нему. — Пока тебя не встретил, сам не знал, — Альберих сел на чужие бедра. Опустил руки на запястья — кожа горячая и почти обжигала. Пульс зашкаливал, и внутри всё него всё стучало ему в такт: это только их танец. Только их разговор, что не записать, не пересказать, не унести с собой. Он существовал только здесь и сейчас. — Скажи: все, кто тебя знает, ненавидят? Или есть исключения? — Хочешь стать этим исключением? –Альберих лег рядом. Чайлд ничего не сказал. Тишина была удушающей и родной одновременно. Потолки в Ордо Фавониус белоснежные, без трещинок и сколов — солнечными днями от них резало глаза. Но в темноте Кэйя мог различить лишь огромную тень люстры. Чайлд прижался своим плечом к его. Казалось, он хотел всё же что-то сказать. Альберих прикрыл глаз — повязка давила и хотелось её снять, но пошевелиться было лениво. Все силы и стремления покинули его тело, оставив только желание спать и забыть этот день [завтра ты вновь капитан][а он предвестник][завтра ничего из сегодня не будет иметь значения][завтра наступит страшный день][что выжжет на сердце] [ненавистью и злобой][всё то, отчего так хочешь сбежать] [но это завтра] — Звезды ночью всегда так ярко сияют, — Тарталья почти шептал. — Это было первое, что я увидел, когда поднялся на поверхность. Они горели так далеко и ярко. Так заманчиво. И моё сердце стучало сильнее и громче любого звука, что я когда-либо слышал. Пока я был на грани смерти, единственное, чего хотел выжить. Но стоило оказаться в безопасности, как моё сердце затребовало боя. Глупо? — Не думал, что тебя терзают моральные вопросы, — Кэйя положил свою ладонь на живот Тартальи. Рука вздымалась след чужому дыханию. — Ты ранимее, чем кажешься, не так ли? — Я, — и не успев ничего сказать, Чайлд резко подмял под себя Альбериха. Во взгляде его читалась странная злоба, которая была острее ножа.-…не такой. Не слабый. Не жалкий. Не нуждающийся в твоем ебанном мнении. — Какие грозные слова, — Кэйя засмеялся. Всё превращалось в странныйсюр. Крепко вцепившиеся в его локти руки немного отрезвляли и вместе с тем выбивали его из колеи: никто не смел прикасаться к нему так. — Убери руки, глупый мальчишка, пока я не проткнул твою ногу мечом. — Сначала делай, потом говори, — и потянув сильно парня на себя, Чайлд уткнулся в чужие губы. Поцелуй был смазанный, вульгарный и странный — их обоих трясло от злости, раздражения и возбуждения. Они были противны себе. Они были опьянены друг другом. Прошло минут пять, как они перестали целоваться — комнату наполнило их тяжелое, сбившееся дыхание. В оглушающей тишине сердцебиения были громче всего: Кэйя думал, что вот-вот оглохнет от этого звука. Тарталья вновь уткнулся в его плечо. Он дрожал, точно как при лихорадке — казалось, впал в безумие. Несмотря на сильную хватку, был хрупок, словно тонкий бокал — одно движение и разобьется [а разве не уже?][ты мог бы понять][нормальные люди себя так не ведут][не притаскивают врагов в постель][не целуют][не ищут понимания][поддержки][любви]. «Я всегда ненавидел звезды», — признался Кэйя, — «ждал всегда, когда же они просто все потухнут и перестанут быть». — Потому что? — Тогда и я мог перестать надеяться, что всё будет хорошо. — Какая глупость. — Да, согласен. Тарталья обвил руки вокруг его талии, кладя голову на грудь, будто огромный рыжий кот. «Ты такой противный», — не удержался от колкости Кэйя, трепля чужие волосы. «Какой уж есть», — но в этот раз Чайлд уже не смеялся. Его голос звучал умиротворенно, и почему-то это обрадовало Альбериха даже больше, чем вкусное вино в таверне. Больше, чем возможность тогда сбежать из дома Рагнвиндров. Больше, чем падение той злосчастной страны и погружение её в бездну. Больше, чем мысль, что он свободен от всего и всех. От долга. Обязательств. От тени собственного отца. От любви. — Лучше бы ты вонзил мне нож в горло. — Лучше бы ты не говорил таких грубостей перед сном. Сон на удивление был глубоким и спокойным, впервые за долгое время он не видел чужих локонов красных волос, возвышающиеся воздушные сады и скрытое за маской лицо.

***

У Кэйи не было претензий к Фатуи. У него были претензии к Чайлду. К Чайлду, укравшему информацию. К Чайлду, крепко обнимающему его всю ночь и сбежавшему с первыми лучами, получив желаемое. К Чайлду, что был хитрее, умнее и сильнее, чем он. К Чайлду, что никогда и никому больше не даст себя обмануть. — Какая глупость, — закрыв лицо руками, Кэйя впервые заплакал с момента получения глаза бога.

Я бы хотел, чтоб был кто-то,

Кто любит меня…