Ничего

       — Закурить дай— Курэто поднимает на Хосока глаза и усмехается. Голос его, как всегда наглый со смеющимися нотками, сейчас внешности вовсе не соответствует. Хосок стоит перед ним лохматый, промокший до нитки и очень усталый, совсем не такой, каким запомнился в первую встречу.        Молчат.        Закутанные в таинстве своих мыслей, запертые в лабиринтах одиночества. Вот только выход есть и он на виду, да толку, как если их решимость сложить и умножить на сто, ровно ноль. Немури часто говорила, что Курэто непроходимый болван, да и в этом толку мало. Своё звание Курэто привык лишь подтверждать. Вот и сейчас, вместо того, чтобы предложить свой тёплый плащ или хотя бы спросить, всё ли в порядке, Курэто протягивает Хосоку портсигар. Тот, чуть дрожащими пальцами выбирает сигарету, задумчиво, чуть нервно крутит в руках. Вообще то не курит. Курэто знает, что не курит, но всё ещё не спрашивает.        Хосок неуклюже и словно неуверенно зажимает фильтр губами, считает пуговицы на чужом плаще задумчиво, а потом подходит к Курэто ещё ближе, неприлично близко, так, что, когда он встаёт на носочки, их в миг сбившиеся дыхание смешивается. Игнорируя протянутую зажигалку, Чон прикуривает от сигареты Курэто, и в этот момент, взгляды их, наконец, встречаются. Замирают, ждут чего-то.        Не дожидаются.        Курэто наблюдает за тем, как капли стекают с его волос на лицо, за тем, как в глазах Хосока отражается огонь, полыхает, переливается. Курэто помнит их первую встречу.        Он новичок в лагере, чужеземец, лишь чудом ещё живой. У него на руках пятилетняя сестра и робкая надежда на лучшее будущее. У него в жизни ежесекундный страх, как член семьи, а в глазах желание жить. Курэто как сейчас помнит. Хосок, такой маленький и хрупкий, в нелепой растянутой футболке, но со взглядом победителя. Стоит в центре огромной арены совсем один, окружённый языками пламени, как выяснилось позже, чтобы не сбежал. Когда на арену выпустили его первого противника, Хосок улыбался, а волосы его чёрные-черные спадали на глаза.        Он был чудовищем, рвал врагов, как Курэто желание обнять и притянуть ближе, безжалостно и насмерть. Силён, опасен, прекрасен. Курэто помнит, Хосок навряд ли. Курэто помнит, как смотрел на него и мечтал стать таким же сильным, независимым, чтобы суметь защитить.        Сигаретным дымом Хосок давится уже после второй неловкой затяжки. Он кашляет надрывно, а Курэто машинально придерживает его за плечи, так нежно, что внутринности у Хосока скручиваются узлами. Хосок тоже их первую встречу помнит, как сейчас помнит.        Хосок тогда пытался сбежать, не вышло, конечно, но вкус свободы на языке ощутить удалось. Хосоку бы на этот вкус молиться, да забылся, прошёл. А тогда, когда ещё помнил, когда дышал через раз от пьянящего счастья, пытался скрыться, затеряться. И затерялся в чужой стране. Ни языка, ни улочек города, ничего не понимал, не знал. Только Курэто знал, узнал, когда в его дом через окно забрался, когда от страха быть пойманным дрожал, почти плакал в истерике. Ни своей матери, ни патрулю Курэто его не сдал, конечно, только обнимал заботливо, прижимая к своей груди, да по волосам гладил, успокаивал. Он говорил ему что-то, много говорил, но Хосок совсем-совсем не понимал, только имя запомнил. На всю жизнь запомнил. А потом, в лагере, выменял на это имя свою жизнь. Вышел на арену, улыбался, острил, только чтобы зубами себе право чужую судьбу решить выгрызть.        Курэто тушит свою и поправляет воротник плаща. В голове у него сплошной лентой воспоминания, в них, Хосок улыбаясь, так, что не понятно, честен ли он, шутит ли, неосторожно роняет: "дикие звери всегда будут бояться огня". Но у него ночное дежурство и времени в обрез, у него ком в горле и желание обнять в сердце. Но сил на это решительно нет. У него ночное дежурство и времени в обрез, у него ком в горле и желание обнять в сердце. Но сил на это решительно нет.        Когда Курэто делает из под навеса шаг, в объятия холодного ночного дождя, Хосок чуть не бросается за ним следом. Сердце звучит, как сумасшедшее, а осознание того, что сегодня между ними лишь пара слов да колючий холод ранит куда-то глубоко в грудь. Получите и распишитесь, ваша вина. Потому что годы идут, а они всё отираются неподалеку, но друг с другом не связываются, потому что чужие люди и дарят друг другу лишь колючее ни-че-го. Хосок наблюдает, как Курэто находу поправляет плащ, и машинально пытается закупаться в свою дырявую на локтях водолазку. Он, как мираж, растворяется в темноте слишком быстро, а ливень услужливо заглушает неуверенные шаги.        Хосок выкидывает истлевшую сигарету.