шагая на красный

пчёлкина повидала не мало грязи: растление малолетних в благоугодных заведениях, домашнее насилие в стоимость половины прожиточного минимума, белые сыпучие горы на чиновнических островах. она знает, что её рука ни при каких обстоятельствах уже больше никогда не дрогнет — материал будет снят как положено. «профессиональная выдержка может в любой момент мутировать в профессиональную деформацию. отдыхай хоть иногда, пчёлка» — предупреждают коллеги по цеху в групповом чате телеграма, видимо, периодически разбавляя редакционные будни роликами от «справиться проще»*. юле даже немного лестно. папа с детства твердил, что у неё явные проблемы с трансляцией эмоций. ни причудливых гримас тебе на камеру, ни слёз от разодранных коленок, ни восторженных визгов от новогоднего подарка. ничего из того, что обычные, нормальные дети без тормозов выбрасывают в окружающий мир, как фантики. выбрасывают они их небрежно, бездумно, потому что внутри ждёт до зубного зуда желаемая начинка: внимание, объятья, поцелуи, та самая игрушка-лизун на прилавке перед кассой. это всего лишь маленькая очаровательная безответственность, свойственная абсолютно каждому ребёнку. но почему-то не юле, что укладывала маму спать по выходным, а после проветривала кухню. зато сейчас каково загляденье: её обворожительная улыбка сияет на полной яркости из каждого десятого смартфона по всей россии, а длинные ноги вышагивают по медиа платформам все выше и выше. она где-то на уровне цитадели мтс в москве — такая же кричаще красная, жемчужно ухоженная, почти до аллергического шока вездесущая. предложение о рекламной интеграции — вопрос времени. перед такой литой фигурой сдать бы по тормозам, чтобы не получить срок или огромный, ошеломляющий, одичалый штраф. желательно — но необязательно, как доказывают недостоверные источники информации, мужчины и члены правоохранительных органов. — ну что, гражданка пчёлкина, докудахтались? или вернее — дожужжались? знаменитая улыбка искажается в презрительном оскале с подтекшей в уголке губ то ли кровью, то ли помадой, то ли штемпельной краской. совсем не разберешь в тусклом освещении допросной — никто и не пытается. пётр хазин, оперуполномоченный, майор в третьем поколении, и, по мнению интернет изданий, — редкостная гнида, беспокойно шествует туда-сюда, почти сливаясь с изголодавшейся серостью стен, пока юля оказывает интерес покоцанному лаку на своих ногтях. он дышит шумно, тяжело, как если бы пчёлкина смирно сидела в номере гостиной и переключала режимы кондиционера. на резком повороте у стола пётр рявкает на неё едва ли не через рупор, изнутри пропитавшийся копотью. говорит, что мнимых адептов фемиды развелось прямо пропорционально распространению сифилиса и лжи, чиркает что-то на планшете (канцелярском — из уважения к служебным традициям, занявшим нишу на одной из слоновых спин). сообщает, что распространение материалов расследования карается законом. угрожает, что та ближайший год будет смотреть на солнце через окошко темницы сырой. он разбрасывается словами направо, налево, вдоль и поперёк, из-за чего юля еле протискивается с уже сформулированным возражением. — вообще-то согласно статье 47 УК РФ журналисты имеют право распространять правдивую информацию о том или ином событии в нашей стране. и обличать тех, кто препятствует деятельности просвещения мирного населения. — чеканит она, приподняв и задрав подбородок к верху. за этот самый подбородок её бесцеремонно хватают, словно какую-то супер-шпионку из совка, привязанную к стулу. приём дешёвый и шаблонный, как синоним "огнеборцы" по отношению к пожарным. пчёлкиной, с которой стаскивают блондинистый парик, страшно смешно. — ты себя что — прометеем всея руси возомнила, звёздочка питерская? — жеманная ухмылка майора естественным образом становится шире, а его грубые касания в поисках единого баланса "страшного и смешного" перемещаются на щёки журналистки, с силой стискивая смуглую кожу. — решила и у нас в столице без спроса посветить объективом? права покачать свои желтушные? пышек случаем в булошной не переела, а, милая? пчёлкина сжимает ладони в кулаки, карябая ногтями тыльную сторону, и задыхается, как карие радужки от натиска нездорово увеличенных зрачков. в черни хазинских глаз, отливающей лихорадочным блеском, как ящик пандоры, всплывает раскадровка чуждой, иной жизни, которую заволокла ядовитая дымка. от её токсичности размывается комната, заливаясь тошнотворным жёлтым светом, к уголкам век подступает предательская влага, а в носу неприятно свербит. из-за неё хочется настежь распахнуть наблюдательное окно. юле кажется на одно лишь жалкое мгновение, что в мужских руках сосредотачивается вся власть, способная вскрыть неподъёмную крышку и конфисковать содержимое позолоченного дна. но её отпускают, с победным видом вызывая кого-то извне, чтобы увести в изолятор. кроме отвратительной гари, осевшей никотиновым поцелуем на тонких пальцах, от петра хазина не несло ничем мерзким. ни дешёвым кагором или пивом, ни слюнявым, пубертатным желанием излиться ей на лицо. да что уж там — для редкостной гниды от него парадоксально вело лощённым асфальтом на сенной, омытого дождём со второго по третье августа. юля убеждена — подкопаться к истине удастся тогда, когда получится вздёрнуть гладкий, отшлифованный слой сверху. журналистка прокручивает назойливую мысль в голове с тем же усердием, с каким проезжается по колёсику мышки, мониторя статьи на новостных порталах — как городских, так и всероссийских. отличий в публицистических опусах особо никаких, но какова многогранность в самом герое инфо-повода: здесь майор был задержан за вождение в нетрезвом состоянии (природу происхождения состояния, история умалчивает), здесь в тёмном переулке передавал пареньку в болоньевой куртке нечто не менее тёмное и загадочное, здесь на торжественном юбилее приобнял за плечи полковника (по совместительству — собственного отца, «к счастью, вдохновившего сына на выбор правильного пути»), а здесь послал на четыре весёлые буквы судью, всучившего условное хозяину бизнес-центра на содовой за то, что тот «распивал алкогольные напитки с несовершеннолетней, которая по материалам дела начала употреблять наркотики до знакомства с подсудимым». — во что ты снова ввязалась? — доносится с другого конца трубки вместо должного приветствия. — юля, ёлы-палы, ты же на конференцию поехала. а вот тебе нате — в обезьянник загремела на три дня. — всё под контролем, игорь, не мороси. я нашла довольно… — протягивает в ответ пчёлкина, придерживая телефон щекой и плечом, — любопытное дело. как закончу — вернусь, обещаю. под клацанье клавиатуры раздаётся обречённый вздох. — жить тебе совсем скучно. — это ты так завуалированно назвал меня "бедовой бабой" или мне показалось? с правдой, даже с очень горькой — лучше не спорить. её можно проигнорировать, забетонировать, придать забвению, даже искажению во спасение нервной системы, но никак не переиграть в потасовке фактов. фальшь будет чувствоваться на языке кислинкой пережёванного хлеба. поэтому правда пчёлкиной делится на слои, обмазанные жирными, но приемлемыми допущениями: она действительно дала клятву грому в том, что остатки её отпуска они проведут вместе, но не уточнила какие именно остатки. и игорь в итоге не придирается, ссылаясь на рабочий-собачий-завал, и юля с рвением приступает к расследованию, устанавливая за обозначенным объектом слежку. даже без вина на двоих на крыше питерской панельки оба остаются в плюсе. однако красный всё равно настигает юлю, как ежемесячное окрашивание корней волос у стилиста. в подворотне новомодного клуба с избитым полицейским и прицелом, наведенном прямо на бывшего заключенного. если быть точнее, на илью горюнова, в прошлом студента филологического факультета мгу, пойманного на распространении в клубе «рай». предположительно, несправедливо осуждённого и, судя по нанесённым увечьям, испытывающего нетерпимость к архангелам в погонах. — откуда у журналюги, блять, табельное? — сипит хазин и, протерев дисплей телефона о ткань серого пальто, чертыхается. пчёлкина искренно удивляется сторонней прыти, учитывая то, что в этот момент точкой опоры для петра выступает далеко не уголовный кодекс российской федерации. — а вы что в штатском, товарищ майор? — со слабой усмешкой отзывается юля, не сводя взгляда и дула с поникшего горюнова. — сможете вызвать скорую? полицейский раздражённо вторит что-то неразборчивое, стараясь твёрдо встать на ноги. и юля, возможно, оценила бы заявку на самостоятельность, но постоянные поползновения на её плечах только лишний раз нервируют, заставляя острее ощутить ребристую поверхность рукоятки. вселенское же разочарование в глазах напротив делает ожидание патрульных невыносимым, а желание по освобождении залить красным внутренности — непреодолимым, практически чудодейственным. к приезду мигающих, завывающих машин у пчёлкиной успевают онеметь разом две руки и испариться любые задатки на безапелляционную сентенцию при даче показаний. удачно, что заткнуть хазина способна только душегубка: он врывается в диалог на начало расспросов о необоснованном присутствии оружия в женской сумочке, без единой запинки и с компрессом у носа уверяя сослуживцев в том, что журналистка оказывала содействие в введении следствия над бандой, толкающей синтетику гостям клуба. юлю с пристально-оценивающими взглядами в спину отпускают восвояси, пожелав хорошо добраться до дома — а она сама перед уходом благодарно кивает майору, чью расхлябанную, горемычную фигуру обхаживают врач и фельдшер. на следующее утро пчёлкина запивает аспирин водой, сменяет окровавленную рубашку на кристально чистую, слегка помявшуюся в дорожной сумке, и примеряет к лицу парик с карамельно-каштановыми локонами. на пути к участку она приостанавливается у лавки с апельсинами и яблоками, вглядывается в ценники, прикидывает, сколько лежит на счету, но, активно замотав головой, отказывается от внезапной затеи, которая настойчиво стучалась к ней ещё ночью. — но вы же спасли его. — ну, у нас же мораторий на смертную казнь, господин грюнов. иван горюнов, что вчера беззащитно трясся под мушкой, с зародышем горделивого ехидства соглашается на помощь в суде взамен на честное и непредвзятое интервью об «оборзевшем» наследственном принце мвд.