Ghost of the past

любовь к тебе принимает опасность за безопасность

После так называемого дебюта у всех команд, кроме художественных, наступило что-то вроде каникул, где нам дали несколько недель отдыха. За эти самые две недели я успел несколько раз умереть и воскреснуть, постоянно возвращаясь памятью к тому, как закончился для меня праздничный вечер. Ещё помня эти ощущения на губах, я иногда притрагивался к ним пальцами, закрывая глаза и восстанавливая хорошо отпечатавшиеся в памяти картинки. Я мог с лёгкостью вспомнить такие желанные мной ощущения, в которых меня грели любимые объятия и обжигало чужое дыхание. Матитьягу терзал меня примерно пять минут, искусав все губы и чуть не доведя до обморока от недостатка воздуха. Он держался за меня так, словно я могу выскользнуть в любую минуту, целовал и касался с такой жадностью, будто я самое сладкое в жизни пирожное. И мне было так же мало, и я так же хотел задохнуться и умереть, лишь бы этот момент не заканчивался. А потом он медленно отстранился и, даже не взглянув в мои глаза, стал торопливо пятиться назад, пока не нащупал дверь и не ушёл. Что это было? Я не понимал причину такого поведения, что за импульс заставлял его срываться и делать ровно противоположное своим словам. Я мог бы скосить всё на обычное сексуальное влечение, но то было иным, особенно если сравнивать с тем же влечением, которое испытывает ко мне Энтони. Матитьягу не переходил грань, не пытался добиться большего. Он был напористым, но не грубым; эмоциональным, но не эгоистично жадным; лаской его действия даже не пахли, но были пропитаны насквозь таким отчаянием, что в конце я был уверен, что он не оставит на мне и живого места. Даже несмотря на то, что мы всего лишь целовались, внутренне я ощущал себя так, будто являюсь грушей для битья. Каждым вздохом, каждым еле уловимым движением своего тела или губ он словно напоминал мне, кем мы являлись в прошлом и кем стали теперь. На моём опустевшем сосуде, в котором доселе плескались лишь чувства, вонзающиеся в сердце, он оставил новый, еле уловимый отпечаток, коим являлось не что иное, а именно сострадание. Он жалел меня? Пытался от чего-то защитить? Обезопасить? Но отчего? Я так и не понял. И от этого путался ещё сильней, уже не понимая, где Матитьягу настоящий, а где нет. Так я проводил свои выходные дни, старательно продолжая делать вид живого человека, состоящего из плоти и крови, с эмоциями, что играли на моём исхудалом и бледном лице. Я пытался разгадать загадку поступков чужого человека, даже не догадываясь, какую ошибку тем самым совершаю. Пока не догадываясь. Благо… В моей жизни происходили и более положительные события, которые я, хоть с трудом, но замечал. У Лизы, как бы она ни отпиралась и боялась в этом признаться, действительно всё налаживалось. Ещё в тот день, когда после страстных объятий с Матитьягу я вернулся домой, она ждала меня заплаканная на кухне, дабы рассказать о том, как допустила слабость и позволила Югёму себя поцеловать. Умолчав о том, через что прошёл сам в тот вечер, я делал серьёзное выражение лица и внимательно её слушал. Было немного забавно осознавать, что моя взбалмошная старшая сестра, которая иногда не могла даже уследить за своим языком, может быть настолько ответственной. В то время как я, старающийся всегда вести себя серьёзно, не просто поддался своим желаниям, но и даже ни разу о них не пожалел. Хотя должен был. Единственной, наверное, благодаря кому я становился по-настоящему тёплым и менее болезненным, была Аннабель. Девчушка росла словно, как в поговорке, не по годам, а по часам. Её взгляды на те или иные события менялись, её привязанность ко мне больше не была резкой, а, скорее, несла в себе более плавный, с отточенными углами характер. Тактильная, своевольная, ласковая. Она утопала в необходимости ко мне прикоснуться каждый раз, когда желала показать свои чувства ко мне. Дотрагиваясь, она вела пальцами по моему запястью вниз, сжимая или перекрещивая их с моими собственными; наблюдая за мной, она смотрела своими глазами с оттенком тёмного шоколада чётко в мои, в то время как тянула руки к моим щекам. В какой же восторг её приводили мои волосы, я не мог даже описать словами. Она не видела во мне недостатков. Моя худоба её не смущала, а посеревший взгляд не вызывал ничего, кроме радости. Она будто бы, несмотря на многолетнюю в них печаль, могла пробиться глубже и разглядеть то, что не могли остальные. Даже я сам. Поэтому, последний день своего так называемого отпуска я полностью посвятил ей, гуляя с ней по парку и играя в разного рода игры, которые она сама и придумывала. Для неё было счастьем, что я целыми днями сидел дома и мог таким образом уделять ей время. Вечно улыбаясь, она ходила за мной хвостиком и пыталась принимать участие во всём, что бы я ни делал. И даже если это было иногда утомительно, я не смел её отталкивать, соглашаясь на всё, что бы она мне ни предложила или ни попросила. Её радость и смех были усладой для моих глаз и ушей, благодаря чему моя внутренняя боль хоть на время, но утихала. Даже Югём, что успел познакомиться с ней ещё в день выставки, к ней прикипел. Бывая довольно частым гостем в нашем доме, сразу, как только бабуля уехала, он быстро стал её заменой. Поплакав лишь один день после её отъезда, Аннабель быстро переключилась на нашего друга, и теперь в доме заместо громкого «бабуля!» мы слышим часто «дядя Югём!». И, слава Богу, на этот раз слово «дядя» она произносила правильно. Позволив своей сестре побольше побыть наедине с этим самым дядей, я несколько часов прогуливался с Анной по Лондону, в конце концов ближе к вечеру, когда та проголодалась и устала, вернувшись домой. Сам Югём, открыв нам дверь, был таким растрёпанным и по домашнему уютным, что я невольно улыбнулся. Я действительно был рад, что он вернулся в нашу жизнь, ибо он был единственным, кто смог принять меня без обид и препирательств. — Дядя Югём! — воскликнула Анна, уже забыв о былой усталости и побежав навстречу парню. Схватив её на руки, он под заливистый смех стал с ней играться, подбрасывая и щекоча собственными волосами, что забавно топорщились из-под повязки. Наблюдая за этой картиной, я быстро переоделся и, проследив за тем, что Югём помог Анне снять верхнюю одежду, направился на кухню. — Ужинать будешь? — тут же спросила сестра, стоящая у плиты и старательно делающая вид, что я не помешал её с Югёмом уединению. Будто я не вижу, как обычно ровно повязанный на голове пучок сейчас весит набекрень, а волосы торчком стоят в разные стороны. Но решив никак над ней не иронизировать, я лишь мысленно порадовался её счастью и ответил: — Я не хочу есть, а вот Анну надо покормить. Я видел, с каким скепсисом она посмотрела в мою сторону, но не придал этому никакого значения. Прекрасно понимая, что та видит мои проблемы, связанные с резким похудением, я всячески старался не затрагивать эту тему, не навлекая ещё больше проблем в её сторону. Я должен был справиться с этим сам, на что та безоговорочно соглашалась, хоть и переживала. Но это не значило, что я не догадывался, что подобная тишина не продлится долго. Лиза просто поставила её на таймер, дабы позволить мне попытаться решить проблему самостоятельно и забить тревогу ровно в тот момент, когда я дам для этого повод. Ничего так и не сказав, а лишь тяжело вздохнув, она кивнула и тут же достала одну тарелку для Анны, дабы положить ей поесть. Я тем временем, сходив за девочкой, помог помыть ей ручки, после чего вновь подхватил на руки и, немного с ней побаловавшись, отнёс на кухню. И пока та старалась есть настолько аккуратно, насколько это было возможно для ребёнка её возраста, а я следил, чтобы она не дай Бог не обожглась, в квартире раздался звонок. Югём, достав из кармана домашних шорт, в которых ходил у нас по квартире, телефон, хмыкнул и поднёс его к уху, отвечая: — Самый лучший рэп-исполнитель на связи. Покосившись в его сторону и заметив, как от произнесённых им слов закатила глаза сестра, я вновь улыбнулся. Такая по-настоящему домашняя идиллия всегда вызывала у меня приступы непонятной мне радости. Может быть, потому, что раньше такого в моей жизни не было. А может, и из-за того, что моя измученная душа хваталась за всё, что могло принести ей хоть капельку счастья. — Понятия не имею, где твоя гитара, — вновь заговорил Югём, начав корчить рожицы Анне, — может, в нашем гараже. Не сдержав улыбку, Анна издала лёгкий смешок, отчего чай, который она отпила буквально секунду назад, потёк по её подбородку. — Ой, — проглотив остатки, произнесла она, продолжая улыбаться и уже с опаской смотря на меня, видимо ожидая, что я, как обычно, пригрожу ей пальцем. Но я в тот момент, хватая полотенце и вытирая её испачканное лицо, смотрел недовольно лишь на продолжающего корчиться Югёма. — Конечно, у меня ключи. У кого же ещё? — тем временем продолжил тот свою беседу с неизвестным мне человеком. — Я сейчас не дома, но если тебе прям срочно надо, то могу скинуть адрес. Зайдёшь, заберёшь. На этот раз Югём повернул голову в мою сторону и по непонятным мне причинам, ехидно заулыбавшись, закончил разговор. Аннабель к тому моменту уже закончила есть и пить свой чай, весело болтая под столом ногами и явно желая заняться чем-то поинтереснее, чем просто сидение за столом. — Хочу рисовать, — произнесла она, смотря мне в глаза. Озвучивать то, что она хочет делать это именно со мной, она считала необязательным. Кивнув и выйдя из кухни, я ненароком услышал, как Югём стал энергично что-то нашёптывать Лизе, но решив, что те просто флиртуют друг с другом, я не обратил на это внимание. Вместо этого я быстро нашёл карандаши и бумагу, с чем и вернулся к ждущему меня ребёнку. Не успел я всё это разложить на уже убранном благодаря Лизе столе и сесть рядом, как Анна, быстро перебежав со своего места на мои колени, начала активно что-то выводить карандашом. — Что рисуешь? — спросил у неё я, аккуратно прижимаясь щекой к её волосам. — Листья, — гордо сказала она, начав преображать свои линии в что-то похожее на рисунок, — те, что мы видели сегодня в парке. Протянув короткое «Ммм», я продолжил терпеливо сидеть с ней за столом, внимательно следя за тем, как рисунок постепенно стал походить на кленовый лист. К моменту, когда она уже заканчивала рисовать такой третий по счёту, я чуть не уснул, клюя носом, но резко вздрогнул из-за дверного звонка. — Откроешь? — обратилась ко мне Лиза. — Я послежу, — кивнула она в сторону Анны. Хмурясь и аккуратно поднимаясь со своего места, я решил не спрашивать, по какой причине она сама или тот же Югём не захотели открывать дверь, решив, что они просто не хотят отлипать друг от друга. Внутри меня стали просыпаться крупицы сомнения, что всё это не просто так, но я не стал на них зацикливаться. Мои собственные демоны находились в спящем режиме, отчего мне не хотелось лишний раз загоняться ещё и из-за проснувшегося интуитивного сигнала. А стоило бы. Это я понял уже буквально меньше, чем через минуту. Потирая глаза и смахивая с лица сонную пелену, я подошёл к двери и, даже не посмотрев в глазок, без задней мысли её отворил. Как только до моего сознания дошло, кто именно стоит передо мной, как у меня тут же спёрло дыхание, а недавнее желание уснуть моментально улетучилось. Матитьягу, одетый в чёрную водолазку и поверх неё такого же цвета кожанку, стоял с чуть влажными от моросящего на улице дождя волосами. И если я был в шоке от нашей внезапной встречи, то тот был явно удивлён не меньше. Густые брови тут же взметнулись вверх, а зрачки, увеличившись, практически заполнили всю кофейную радужку. Мои же переживания и только-только угомонившиеся воспоминания о завершении Хэллоуинского вечера вновь обрели былую силу. Мои щёки залил румянец, а глаза, я был уверен, передавали не только испуг, но и неподдельное смущение. — Мэтт, я здесь! — из кухни раздался голос Югёма, что заставил нас обоих вздрогнуть и выйти из общего ступора. — Заходи! Поражённый тем, что Югём посмел со мной так поступить, я, еле сдерживаясь, чтобы не пойти и не настучать ему по голове, в приглашающем жесте отошёл в сторону. Матитьягу, моментально нахмурившись и явно борясь с желанием уйти, всё же шумно выдохнул и зашёл внутрь. Он не сводил с меня глаз, продолжая соблюдать сдержанное молчание. Я не мог понять, что именно скрывается за его пристальным вниманием, даже несмотря на то, что его взгляд был ясен, как утренний рассвет. Он не был холодным, но не был и пылающим, как в нашу последнюю встречу. От него всё так же вкусно пахло кофе, только на этот раз с наложившимся поверх ароматом тлеющей листвы и дождя. А потом он сделал шумный вдох. И в глазах отразились еле уловимые искры тлеющих углей. Было невероятно тяжело делать вид, что я не замечал всколыхнувшиеся внутри него чувства. Боль, что непременно дала о себе знать колющим ударом где-то под рёбрами, вызвала очередное невыносимое желание сократить между нами расстояние и хотя бы коснуться такого полюбившегося мне родимого пятна. Но, к собственному сожалению, мне пришлось сделать ровным счётом обратное. Из-за того, что в коридоре было узко, я шагнул назад, прижавшись спиной к стене. Задержав дыхание, я ждал, пока тот медленно пройдёт на кухню, и с силой сжимал пальцы в кулаки, дабы привести себя в чувство. Зайдя следом за ним, я обошёл его и, кинув злобный взгляд в сторону Югёма, попытался обезопасить себя с помощью Аннабель. Выхватив её из рук Лизы, я, так же осуждающе посмотрев и на неё, так как успел догадаться, что значили те их шепотки, сел обратно за стол. Мои руки мелко подрагивали в то время, как я сжимал в них хрупкое тело. Во рту жутко пересохло, а в горле образовался ком от невысказанных слов и вновь захлестнувших меня эмоций. Стоило мне разорвать с ним зрительный контакт, как реальность обрушилась на меня с новой силой. Воспоминания минувших дней не давали покоя, а бешено стучащее сердце вызывало тянущую боль. — Смотри! — тем временем с улыбкой стала показывать мне девочка рисунок, не обратив внимание ни на внезапного гостя, ни на моё напряжённое состояние. — Красиво? — Очень, — тут же ответил я чуть дрожащим голосом, — потом повесим на стену. Анна приподняла голову, намереваясь кинуть на меня мимолётный взгляд, но тут же замерла. Заметила. — Югём? — подал наконец-то голос Матитьягу. — Что за чёр… — Попей пока чайку, — резко перебил его Югём, вставая из-за стола и буквально усаживая того на своё место, — я пойду поищу ключи. И пока он выбегал из кухни, я насильно заставил себя расслабиться и улыбнуться. Стоило мне добиться желаемого результата, как ребёнок поддался моему настроению и улыбнулся в ответ, спустя пару секунд отвернувшись. Я медленно выдохнул. — Аннабель, — позвала девочку Лиза, так же встав из-за стола, — с гостями нужно здороваться, иначе ты ведёшь себя невежливо. Мне было искренне стыдно, что я поступал так глупо, намеренно прячась за ребёнком. Однако, я не видел иного выхода, кроме ещё более трусливого поступка — побега. Мои мышцы вновь напряглись, а в голове от нахлынувшей на меня паники застучали молоточки. Практически не шевелясь, я покосился в сторону сестры, пытаясь найти в её глазах хоть какое-то объяснение её вместе с Югёмом поступку. Но вместо хоть какой-то поддержки или помощи, она, наоборот, игнорировала меня, лишь серьёзно сводя на переносице брови и смотря чётко на девчушку в моих руках. — Привет, — произнесла Анна, посмотрев наконец на Матитьягу. Её волосы слегка колыхнулись, мягкой волной пройдясь по моему лицу и оставляя за собой шлейф апельсинового шампуня. Перемешавшись вместе с моим собственным ароматом ванили, он вызывал целую какофонию запахов. Это немного меня отрезвило и даже успокоило. В ответ ничего не последовало, отчего я медленно покосился в сторону гостя, уловив только молчаливый кивок. Мой пульс снова ускорился, но на этот раз по другой причине. Лиза, удовлетворившись тем, что Аннабель её послушалась, также вышла из кухни, направившись в комнату к Югёму. Оставшись с главной причиной своего стресса, я продолжал сидеть особняком, крепко держась за девочку, что невольно тоже напряглась в моих руках. Только сейчас я понял, что он для неё обычный незнакомец, которого она видела лишь однажды и, возможно, даже не успела запомнить. Я походил на робота, пока механически приподнимался и поворачивался в сторону Мэтта, заставляя себя говорить ровно и уверенно: — Анна, это Матитьягу, — указал я в его сторону кивком головы. — Матитьягу, это Аннабель, — теперь уже обратился к нему я, смотря тому в грудь и избегая глаз, которые в этот самый момент прожигали во мне дыру. Атмосфера постепенно менялась, отчего я стал воспринимать кухню как очередное поле для битвы. Мы не кричали друг на друга и не предпринимали физическую силу; избегали любое проявление страсти и телесных касаний. И тем не менее, любое направленное в каждую из сторон слово можно было бы интерпретировать как ход, в котором в конце концов должен был появиться проигравший. Однако, я желал не этого. Мне нужна была ничья. — Лучше просто Мэтт, — спокойным тоном произнёс Матитьягу, пресекая попытки девочки произнести его полное имя. Меня это почему-то позабавило. Девчушка, продолжая держать в одной руке карандаш, другой потянулась к моей собственной, вылавливая большой палец и хватаясь за него, как за спасительную соломинку. Я знал этот жест и лишь поэтому понял, что она не напугана внезапным знакомством, а, наоборот, стала на нём сосредоточена. Каждый раз, стоило ей чем-то увлечься, она неосознанно тянулась ко мне, дабы сохранять так называемую связь с реальностью. Будто бы боясь, что, пока она блуждает в каком-то построенном собственном мирке, я исчезну, и она потеряет своего рода защиту от общего, жестокого мира. В этом мы с ней были похожи, ведь я тянулся к ней точно так же. — А почему у тебя волосы фиолетовые? — спросила Анна спустя недолгую паузу. Вроде бы совершенно обычный вопрос, вызванный детским любопытством и наивным предположением, что в нём нет ничего скрытого или негативного. Но я-то понимал, как много он в себе несёт из-за нашего общего с ним прошлого, и именно по этой причине я тотчас напрягся. Готовясь к худшему развитию событий, я тут же перехватил ребёнка покрепче и уверенно посмотрел Матитьягу в глаза, стойко выдержав их черноту и не позволяя ей запугать меня. Мне не хотелось впутывать маленькую девочку в наши разборки, и поэтому я с опаской смотрел в его сторону, одним взглядом предупреждая, чтобы он не смел переступать ту самую незримую черту, что сам же и провёл однажды. Баш на баш, как говорится. — Меня взяли на слабо, — спокойно отозвался он, тем не менее хмурясь и отвечая на мой настороженный взгляд своим. Только сейчас я обратил внимание на позу, в которой он сидел. С прямой, как струна, спиной, с чуть наклонившейся вбок головой и со спрятанными под столом руками. Перспектива находиться со мной в такой близи, так ещё и на моей территории его явно не радовала. Приглядевшись, я понял, что даже дышит он через раз. — Что значит «взяли на слабо»? — непонимающе уточнила Анна. Снова переведя взгляд на малышку, Матитьягу будто усиленно смягчился, сменяя напряжение в лице на доброжелательность. От того, каким знакомым мне было это выражение, я ощутил, как к щекам прилил новый, ещё более обжигающий румянец. А потом меня обурила зависть и последовавший за ней приступ стыда. Ведь на меня он не смотрел так уже очень и очень давно. — Это когда тебе сказали что-то сделать, желая проверить, способен ты на это или нет. Если не способен, значит ты слаб, — на последней фразе он вновь обратил свой взор в мою сторону, отчего я испуганно шире распахнул глаза. Матитьягу, заметив мой личный момент слабости моментально переменился, не успев надеть жёсткую маску, а показав неподдельное удивление. Я быстро отвернулся. В груди тут же забилось с бешеной скоростью сердце, а кое-как дошедшие до моего сознания чужие слова, вместо отрезвляющего эффекта, вызвали лишь больше негодования. Это так он называет мои заметки? Серьёзно? — Папа? — обернулась ко мне Анна, сведя на переносице свои маленькие бровки и надув губки. — Купи мне торт. Всё ещё находясь под неким впечатлением от гляделок с Мэттом, я не сразу понял просьбу, заглядывая в шоколадные глаза ребёнка. Когда же я осознал, что именно она от меня хочет, я не смог сдержать искренней улыбки. Чуть не рассмеявшись от того, как мило та восприняла словосочетание «взять на слабо», я серьёзно ответил: — Не куплю. Сделав брови домиком, она с хитрым прищуром спросила: — Ты слаб? Всё-таки издав еле уловимый смешок, я покачал отрицательно головой, спокойно объяснив: — Нет, Анна. Мне не сложно купить тебе торт. Просто если человек не хочет что-то делать, то неважно взяли его на слабо или нет, он имеет право отказаться. И ты никогда не позволяй брать себя на слабо, поняла? Произнося всё это, я, конечно же, подсознательно обращался не только к ребёнку, но и к самому Матитьягу. Его формулировка, связанная с моими заметками, предстала для меня очередным ударом под дых. Я никогда не хотел его «брать на слабо» или тем более заставлять что-то делать. В то время, когда я писал их, в моей голове громко кричало сожаление, а с губ постоянно срывалась просьба простить. Я думал, что оставь я подобный след после своей смерти, то смогу таким образом хотя бы частично смягчить ту боль, что нанёс своим уходом. Неужели даже такой жест с моей стороны принёс ему лишь разочарование? И пока я думал об этом, с моего лица вновь исчезла улыбка, а Анна, окончательно отложив карандаши в сторону, несколько раз кивнула, соглашаясь с моими словами. Отпустив мой палец, она легонько откинула свои волосы в сторону и выпрямилась, поднимая ручки вверх и обхватывая ими меня за шею. Положив голову мне на плечо, она удобно устроилась в моих руках, после чего задала новый вопрос, но уже намного тише: — А просто так торт купишь? Не на слабо. Обнимая её в ответ одной рукой, я другой провёл по её лбу, аккуратно смахивая лезущие ей в глаза локоны. Я уже не улыбался и не чувствовал веселья от случившегося между нами разговора, но всё равно не смог не испытать прилива нежности от видения такой откровенной к себе тяги. Её любовь была искренней и невероятно чистой. — Просто так куплю, но весь его съесть тебе не позволю. Не хватало потом лечить тебя от кариеса. Прикрыв глазки и сильнее ко мне прижавшись, она шумно выдохнула и что-то неразборчиво пробурчала. Её хватка постепенно становилась слабее, а дыхание, выравниваясь, стало походить на сопение. Понимая, что та, скорее всего, утомившись за весь день, засыпает, я не знал, как лучше поступить. Уйти и оставить Матитьягу на кухне одного? Или подогнать запропастившегося Югёма? Но какие бы внутренние терзания меня ни мучали, я так и продолжал сидеть за столом, придерживая Анну на своих руках и стараясь игнорировать чужой пристальный взгляд. Матитьягу тем временем впервые сменил позу, медленно протянув руку и взяв один из листов, на котором хорошо виднелись кленовые листья. — У неё неплохо получается, — шёпотом сказал он, оценивающе разглядывая рисунок, — для её возраста. Выдавив из себя одно-единственное «угу» и не зная, как ещё реагировать на его слова, я продолжил иногда поглядывать на него из-под опущенной на глаза чёлки. Выражение его лица больше было не таким недовольным или безэмоциональным, а, скорее, таким же сосредоточенным, как у Анны в момент их знакомства. На фиолетовых и каштановых прядях всё ещё виднелась влага, маленькими кристалликами отражая закатное солнце, что пробивалось через незанавешенное окно позади меня. Мириады звёзд играли на его коже и в глазах, а моё сердце трепетало от вида такой красоты. Время будто вновь замерло, как и моё собственной дыхание, давая понять, что ловушка, которой я всячески пытался избегать, снова захлопнулась. — И давно Югём… — почесав большим пальцем лоб, начал было говорить Мэтт, но не закончив свою мысль. Он снова нахмурился, продолжая изучать содержимое стола и время от времени водя по бумаге кончиками пальцев. Перекатывающиеся от движения вены вызывали танец запечатлённых на тыльной стороне руки мелких букв, что составляли целое предложение — rencontrerons-nous dans les cieux. Как жаль, что я не знал французского: возможно, я бы понимал того Матитьягу, что вижу перед собой сейчас, куда лучше. — С той самой выставки, — догадавшись, что он имеет в виду восстановление отношений Югёма с Лизой, ответил я, — они начали общаться. Продолжая сосредоточенно наблюдать за тем, как солнце играет с его золотистой кожей, я невольно поёжился, почувствовав пробежавшие по спине мурашки. Перед глазами моментально стали всплывать воспоминания нашей второй после концерта в пабе встречи. Его грубые слова и признание ко мне ненависти до сих пор являются для меня самым болезненным увечьем, что он нанёс моему сердцу. И тем не менее, я достаточно быстро позабыл об этом, стоило мне увидеть, как Матитьягу от услышанного поник, на этот раз не скрывая свои настоящие чувства. — Я не знал, — тихо произнёс он, вновь вернув ко мне свой взгляд, наполненный сожаления. — В последнее время он со мной редко говорит. Интересно, чья в этом вина? Однако, я всё же был поражён тем фактом, что Матитьягу впервые с моего возвращения разговаривает в спокойном тоне, без агрессии и криков. Не зная, попал ли он под влияние Анны или же дело в том, что у него просто не было выбора, но выглядел он сейчас немного уставшим, но никак не злым. — Я так понимаю, то, что он меня сюда позвал… — Я его не просил, — довольно резко перебил его я, отчего в чёрных глазах вспыхнули уже знакомые мне искры. Правда, то была не злость, а нечто иное, что я понять, к сожалению, не мог. — Я так и подумал, — спокойно отозвался он, всё так же прожигая во мне дыру. Не прошло и пары секунд, как он спросил: — Скажи, ты теперь с ним? Меня обдало холодом, внутренности застыли, а моё собственное дыхание сбилось. Нервно выдохнув, я крепче схватился за свернувшийся на мне комочек, как за единственный в этом мире безопасный объект. Всё это время пряча глаза за волосами и лишь украдкой поглядывая на Матитьягу, я не смог пересилить себя и сдержаться, чтобы не ответить на его изучающий меня взгляд своим. Выпрямляясь, я заслонил последние лучи закатного солнца, уводя фигуру человека перед собой во тьму. Какая ирония. — С кем? — уточнил я, хотя и так уже понял, о ком он спрашивает. — А у тебя много мужчин? — вдруг воинственно ответил он вопросом на вопрос, в тот же момент испортив только-только устоявшуюся между нами спокойную атмосферу. — Ты понял, о ком я говорю. Сердце сдавило в тисках, а мысли об Энтони, которые были сейчас так некстати, добавили ещё больше ненужного мне волнения. И как он только может меня спрашивать о таком, после увиденного в банкетном зале? После того, как последовал за мной в гримёрку, ведомый непонятными мне желаниями и эмоциями? — У меня много женщин, — так же воинственно ответил я, заставив того скептично поднять бровь, — старшая сестра, престарелая бабуля и малолетняя дочь. И обо всех, как ты мог догадаться, я должен заботиться. Чуть прищурив взгляд, Матитьягу тут же огрызнулся: — Не уходи от ответа. — Почему тебя это так интересует? — не удержался я от вопроса. — Что, если я скажу, что да, я с ним? Солнце окончательно скрылось за горизонтом, погружая кухню полностью во мрак. Точно такую же картину я наблюдал и в глазах напротив, что от произнесённого мною последнего вопроса стали темнее чёрного. От нахлынувшей на него злости его рот искривился, а слова, что тот изливал в ответ, были точно как яд: — А то, что если это правда, то лучше брось творческий центр и никогда там больше не появляйся. Я не верил тому, что слышу. Не хотел верить, ведь значение его слов приносило мне невыносимую боль. Похожий на мраморную и холодную статую, я не выдавал в себе и толику того, что творилось у меня внутри. В моей голове то и дело крутились вопросы, на которые, я точно знал, не получу ответы. Почему ты нарушал мои границы? Не телесные, а те, что я хранил в душе и открывал лишь для единственных, протянутых ко мне рук. Те самые, которые ты переходил, пока хватался за моё сердце мёртвой хваткой и сдавливал до последних капель крови. Зачем ты опалял моё тело? Ведь твои касания сейчас для меня были сравнимы с огнём из преисподней, что позже вызывали самую настоящую агонию и крики в подушку. Зачем выбивал последний воздух из лёгких, когда целовал мои губы? Если знал наверняка, что и самому будет от этого больно. Собрав последнюю волю в кулак, я медленно выпрямился, и под звук крошащегося мрамора поднял руку, и зачесал волосы со лба назад, открывая лучший обзор на сидящего предо мной противника. Глаза Матитьягу заискрили. Зрачки скользнули вверх и плавно двинулись по той же траектории, что и мои собственные запутавшиеся в локонах пальцы. Лишь на короткое мгновение он обнажил чувства, наконец дав обзор на настоящую причину его злобы. Ревность. Мне хотелось кричать, но всё, что я смог, — так это холодно уточнить: — С чего бы я должен это делать? Взгляд снова упал на мои глаза, а тьма, что так желаемо для её обладателя должна была вернуться вместе с ним, к его же разочарованию, отдалась в мои пучины. Пугающий эффект вернулся к нему бумерангом, а страх, что с таким нетерпением он пытался подселить мне в душу, пустил свои корни в его собственной. — С того, что я не хочу смотреть на то, как ты с ним милуешься, — сквозь зубы произнёс он, сжав кулаки до такой степени, что побелели костяшки. Его голос сквозил паникой и неподдельным отчаянием. Неужели мои «возможные» отношения с Энтони приносят тебе столько же боли, сколько мне, когда я вижу тебя с Артуром? — Ты делаешь то же самое с Вудом, — не сумев скрыть обиды, сказал я, внутренне уговаривая себя не реагировать на его слова так остро. Я уже достаточно показал ему в тот злополучный день и вечер, позволив не только играть с моей душой, но и телом. Аннабель тем временем, будто бы почувствовав неладное, стала ёрзать и что-то вновь бурчать, но, к счастью, не проснувшись, а лишь теснее ко мне прижавшись. — Мне можно, а знаешь почему? — приподняв одну бровь, с улыбкой, что больше походила на оскал, ответил вопросом на вопрос Матитьягу и, не дождавшись от меня какой-либо реакции, договорил: — Потому что мы с Артуром любим друг друга. Я не стал на это ему что-то отвечать, заместо чего очень многозначительно посмотрел. Сколько раз он повторял, что больше не любит меня, насколько я ему ненавистен и какой я ужасный человек. Каким безэмоциональным он старался предстать передо мной, с каким рвением игнорировал моё нахождение в центре и с каким жаром демонстрировал свою так называемую любовь к Вуду. Доказывал свою во мне незаинтересованность, в то время как я, правда поверив, не заметил, как поддался и стал воплощением человека, который рисовался с его слов. Пустой, с гуляющим внутри холодным ветром, с дрожащими руками, оберегающий последние крупицы тепла, которое мало согревало, но наносило ожоги. Наверное, именно поэтому я не стал с пеной у рта доказывать ему, что тоже могу любить Энтони. Я не хотел уподобляться ему и так же в отместку делать больно подобными словами. Во мне не было желания коверкать его душу, видоизменять нутро, ведь я и без того видел последствия своих некогда совершённых поступков. И дело было даже не в заметках, что оставили свой отпечаток на внешности или умениях человека передо мной. А в том, что это больше был не Матитьягу, которого я знал. Тот добродушный парень, с тёплой улыбкой и с вечно торчащей в разные стороны каштановой копной на голове был мёртв. Он не врал, когда говорил, что уйдёт вслед за мной, и теперь я мог видеть это своими собственными глазами. И я прекрасно понимал, что не смогу вернуть к жизни то, что сам же и погубил. Однако, мне невероятно сильно хотелось верить, что тот человек, который по-настоящему и безоговорочно мне верил и любил, сохранился где-то там, глубоко у него внутри. Замурованный под бетонной стеной, заслонённый тернистым, иссохшим кустом шиповника и обуреваемый вокруг адским пламенем, что уничтожает всех ему негодных. Я верил… Нет, я чувствовал. Он охраняет не только собственное, погубленное когда-то мною сердце, но и всё ещё цветущие, крохотные цветки василька. — А я люблю тебя. Наверное, это было самое честное, что прозвучало за весь наш диалог на кухне. Слова сорвались легко, как что-то само собой разумеющееся. Без прикрас, без лишних дополнений, просто и с чувством. В моих мыслях не было желания вызвать к себе жалость или сострадание. Я просто хотел быть искренним, настоящим, тем самым человеком, в которого он когда-то был влюблён. И, тем не менее, произнося их, я не предполагал, что вместо желаемого эффекта получу ровно противоположное. Сам же разглядев собственное отражение в глазах напротив, я понял, как на самом деле выгляжу для него со стороны. Измождённый, замерший, с наполненным болью взглядом, я выглядел как самая обыкновенная жертва. Неужели я таким был всегда? — Именно поэтому желаю тебе с ним счастья. Улыбка быстро соскользнула с губ Матитьягу, а весь тот агрессивный настрой, что был у него до этого, так же моментально улетучился. На короткое мгновение он стал мягким, ранимым и просто-напросто обиженным мальчишкой, чью гордость растоптали, а сердце разбили в дребезги. Его лицо приобрело поистине детское выражение, а мгновение назад сжатые в тонкую линию губы приоткрылись, возвращая себе свою припухлость и мягкость. В этот же момент на кухню вернулся Югём с глуповатой улыбкой, даже не заметив, какая атмосфера сейчас висела между мной и Мэттом. И пока тот не замечал ни наших гляделок, ни того, в каком состоянии пребывал Матитьягу, я встал из-за стола и вместе с Аннабель вышел в коридор. Отнеся её в комнату Лизы под внимательный взгляд сестры, я уложил ту спать и ушёл к себе. Как только я услышал, как дверь в прихожей захлопнулась, я тут же прикрыл рот рукой и, не выдержав навалившейся на себя тяжести, сдавленно заплакал. Столько уже слёз пролил, а они всё никак не заканчиваются. Дверь в комнату приоткрылась, но я никак на это не отреагировал. Как и на опустившиеся на мои плечи сестринские руки, что с нежностью притянули меня к себе и стали гладить по голове. Никто ничего не говорил. Да и слова в такой ситуации не требовались.

***

На следующий день я вернулся в творческий центр полностью разбитым. Последние крупицы надежды на маломальское счастье, осыпаясь под ногами, превращались в пыль. Мне было холодно и сыро, ведь всё, что меня наполняло, был мой океан, состоящий из солёных вод. Проливаясь через край, он омывал не только берега души, но и разбивался о скалы разрозненных воспоминаний. Я должен был покинуть творческий центр. Всю ночь меня не покидала эта мысль, расползаясь по сухожилиям, вонзаясь в вены и пуская яд по крови. Пульсируя в голове, вызывая тем самым мигрень, она мучила меня, швыряя из стороны в сторону. Боль была настолько невыносимой, что я практически решился. Согласился с тем фактом, что там мне больше делать нечего, ведь всё, что есть в центре, приносит мне исключительно страдания. Я впитывал их, как губка, позволяя моему океану переполняться, а после в ненависти к себе и в горе выплёскивал содержимое обратно, задевая всех, кто этого не заслуживал. Я не хотел вредить никому своим присутствием. Тем более танцевальной команде и бедняге Энтони, что по собственному невезению стал испытывать ко мне что-то большее, чем просто товарищество или дружба. Но маленький, тлеющий на глазах огонёк, та самая последняя крупица, что смогла спастись, находясь под натиском бушующего урагана, не позволяла мне уйти. Она держалась крепко, стойко, напоминая каждый раз о том, что в чувствах, что приносят мне непомерную боль, есть и иной смысл. Неважно, сколь сильны страдания, если они были не напрасны. А может… Я всё это себе придумал? Что если всё дело в привычном мне эгоизме? Но я же верю… Я чувствую. И от этого погибаю. Побитый судьбой, уставший от вечных попадающих под ноги кочек, тычков со стороны и грубых слов, я медленно ступал по коридору уже такого привычного мне творческого центра. Картины давно сменились на новые, более красочные, явно говорящие о том, что во время отпуска проводились выставки. Украшения, что я самолично вешал по углам, уже были сняты, а дух Хэллоуина, что витал в этих стенах, давно их покинул, растворившись в воздухе и оставшись маленьким воспоминанием в чужих умах. Сегодня я намеревался вспомнить важные позиции в балете и потренироваться, для чего даже купил удобную, подходящую обувь. Я не планировал надевать на себя мужские лосины или что-то в этом роде, так что не шибко переживал, что на меня будет смотреть Энтони или кто-то другой. С ним я планировал даже провести серьёзный разговор, дабы наконец поставить все точки над «i». Вспоминая каждый раз ситуацию в банкетном зале, я всё больше понимал, что собственным поведением дал ему повод думать, что он имеет право на что-то большее. Я не должен был тянуться к нему в моменты слабости, в надежде найти в нём какую-то опору или, того хуже, защиту. Я должен был сразу провести границу и дать понять, что между нами не может быть ничего, кроме деловых и, возможно, дружеских отношений. Ни больше ни меньше. И пока я размышлял об этом, я не заметил, как впечатался в спину какого-то бугая, лишь запоздало осознав, что это Артур. Контактировать и уж тем более прикасаться к нему я не имел ни малейшего желания. Стоило по собственной невнимательности попасть в его личное пространство, как меня тут же будто обдало ледяным ветром, обмораживая все неприкрытые участки моего нутра. Проснувшееся на короткий миг раздражение тут же потушила накатившая на меня усталость. Пусть морозит, если ему так этого хочется. Если тот огонёк не может потушить даже моё эго, то вдруг это будет под силу его собственному? Вряд ли. До этого же ему это не удавалось. Обернувшись, он посмотрел на меня так, будто я последний человек, заслуживавший его внимания. Шибко не обижаясь, так как уже привык к такому отношению, я лишь тихо бросил: — Прошу прощения. И намереваясь уйти, дабы тот снова не захотел вступить со мной в полемику, я с ужасом услышал: — Лиам? Замерев, я прикрыл глаза и, медленно выдохнув, уже приготовился к очередному потоку помоев в свою сторону. — Да? — сухо отозвался я, вновь обернувшись. Артур, продолжая стоять ледяным изваянием, смотрел чётко на меня, благодаря чему я смог уловить в его взгляде непонятное мне беспокойство. Обуздав свой холод, он предстал передо мной в непривычно открытом, даже уязвимом виде. — Ты не знаешь, где сейчас находится Мэтт? А вот это уже что-то странное. — С чего ты взял, что я должен быть в курсе его местонахождения? Я произнёс это совершенно бесстрастным голосом, по которому невозможно было понять мои собственные чувства. Мне не хотелось лишний раз давать Артуру повод думать о том, что после ситуации в танцевальном зале, которую тот самолично и застал, между мной и Матитьягу происходило что-то ещё. Конечно, я осознавал, что поступаю некрасиво, намеренно пытаясь утаить то, что касается не только человека, которого я люблю, но и его партнёра. Однако, как бы ни была сильна моя так называемая правильность, я всё равно не мог себе позволить приоткрыть перед ним завесу наших с Матти отношений. Вуд тем временем, ещё раз смерив меня холодным взглядом, сухо бросил «забудь» и, развернувшись, ушёл. Я же, стоило мне отойти от случившегося короткого диалога, ощутил лёгкое головокружение, а после сдавливающее моё сердце беспокойство. Несмотря на все наши с Артуром разногласия, я всё же мог понять причину его волнения. Я сам его испытывал каждый раз смотря на объект своей любви. Сколь бы сильной ни старался сделать Мэтт свою оболочку, каким бы ядом ни насыщался, он продолжал быть беззащитным, чувствительным и по-детски ранимым человеком. Он мог быть грубым, мог разозлиться, но никогда настолько, чтобы желать кого-то сильно ранить. Сейчас же, приобретя за прошедшие пять лет все эти противоречивые его натуре качества, он отбивался от любой напасти, одна из которых имела моё собственное лицо. Поэтому я и волновался теперь на пару с Вудом, предполагая, что, возможно, стал причиной его очередного срыва. Меня не радовала мысль о том, что после нашего с ним разговора на кухне он вновь решил затопить горе в алкоголе или того хуже… Нет. Я не хочу в это верить. Я не хочу быть причиной его самоуничтожения. Только не сейчас, когда от меня практически ничего не осталось. Иначе чем залечивать чужие душевные раны? Поднявшись наверх, не в силах выкинуть из головы Матитьягу, я стал нервно перебирать пальцами рукава своего пальто. Как только я переоделся и вышел в танцевальный зал, там уже находился Энтони, что, сразу заметив меня, стал выглядеть максимально виноватым. — Лиам… — начал было он, но я не позволил ему договорить, подняв руку. Сейчас или никогда. — Энтони, послушай, я могу понять твои чувства, — подойдя к нему вплотную, дабы тот видел всю мою серьёзность, я продолжил: — Но, к сожалению, не могу тебе на них ответить взаимностью. Ты спрашивал о том, остались ли у меня чувства к Матитьягу… Да, Энтони. И я не могу с ними никак бороться, как бы ни пытался. — Он же не любит тебя, — внезапно произнёс он то, от чего внутри меня всё сжалось, — отталкивает тебя и делает всё, чтобы ты видел, как он счастлив с Артуром. Ноги моментально приросли к полу, а в груди болезненно кольнуло, заставляя меня судорожно сжать кулаки и собственные челюсти. Неужели всё настолько очевидно? Покачав головой, я, не желая развивать диалог в подобном ключе, сказал кратко: — Это не отменяет того факта, что я к тебе ничего не испытываю. Энтони, посмотрев на меня ещё с мгновение, наконец отвёл взгляд и, коротко кивнув, вышел из зала. И по стечению времени, пока я занимался растяжкой, а после и собственной распланированной тренировкой, он так и не вернулся. Я понимал, что ему, возможно, нужно время для того, чтобы осознать всё то, что я ему сказал, и поэтому не переживал лишний раз, чаще всего возвращаясь мыслями к разговору с Вудом и к тому, кто действительно заставлял меня нервничать, — Матитьягу. Остальные ребята, заскочив лишь на пару часов, большую часть времени обсуждали прошедший отдых, задавая и мне вопросы о том, как я его проводил. Не имея представления, что им рассказывать, ведь всё своё свободное время я тратил либо на Аннабель, либо на самокопание, я отвечал коротко и уклончиво. Наверное, именно поэтому они не стали больше меня ни о чём расспрашивать, а позже и вовсе ушли, оставив меня с моими переживаниями наедине. Оттачивая свои балетные навыки, я время от времени забывался, отчего спотыкался и падал. В голове то и дело всплывали страшные картинки, где с ним могло что-то случиться. От этого я становился всё нервознее, руки начинала бить безостановочная дрожь, а ноги от усталости подкашивались, не желая слушаться. Уже ближе к четвёртому часу, когда я окончательно отчаялся в успехе сегодняшней тренировки, в зал внезапно вошёл Даниэль: — О! — воскликнул он. — А ты чего тут один? Пожав плечами, так как не хотел вдаваться в подробности своих теперь уже натянутых отношений с лидером и, возможно, после безучастного разговора, ещё и с остальной командой, я продолжал смотреть на всё приближавшегося ко мне блондина. — Хотел сообщить вам, что в следующем месяце несколько разных коллективов поедут в Ирландию. При упоминании данной страны я испуганно замер. Не веря, я уставился на Даниэля стеклянным взглядом, пытаясь понять: это такая шутка или очередная попытка судьбы надо мной поиздеваться? — Танцевальный тоже, — хлопнул он меня с улыбкой по плечу, — чтобы не отбирать у всех праздники, мы отметим Рождество заранее: проведём что-то типа праздничного вечера, как это было в Хэллоуин. — Я тебя понял, — сказал я и уже намеревался пойти в раздевалку, но тот, внезапно перехватив меня за локоть, вновь заставил к нему повернуться. От услышанной новости в мыслях стоял настоящий хаос, а дыхание замедлилось и стало обжигающе холодным, словно лёгкие заполнило водой. Переживая, что блондин заметит моё состояние, я судорожно сглотнул и попытался сосредоточиться на его лице. — У тебя всё хорошо? Вуд больше не достаёт? Почувствовав пробежавшие по спине мурашки, я отрицательно помотал головой и натянуто улыбнулся. Как только я это сделал, то краем глаза заметил странное шевеление в дальнем углу зала, где лежали гурьбой наваленные друг на друга спортивные маты. Мы их никогда не использовали, часто рассуждая о том, что их стоило бы убрать, дабы те не собирали пыль понапрасну. Правда, сколько бы мы это ни обсуждали, дальше разговоров у нас так и не дошло. Только по этой причине я замер, понимая, что те не могли двигаться просто так. И мне либо это почудилось, либо… — Если вдруг этот козёл захочет вновь до тебя докопаться, то сообщи мне — я разберусь, — дружелюбно отозвался Даниэль. Не желая, чтобы тот заметил моего внимания к матам, я посмотрел на него и благодарно кивнул, после чего проводил взглядом его уходящий силуэт. Как только он скрылся за дверью, я вновь обернулся и уже во всей красе смог наблюдать выглядывающую из общей кучи знакомую руку. Я не знал, плакать мне или смеяться. Почувствовав, как давящий на меня всё это время груз волнения стал постепенно отпускать, я испытал самое настоящее облегчение. Сколько бы боли мне ни принёс этот человек, сколько обидных слов ни сказал и как бы больно ими ни ранил, я всё равно растворялся в тягучей нежности только от взгляда на его вытянутую ладонь. И я бы хотел подойти к нему, опуститься на колени и мягко провести по ней пальцами, дабы после сомкнуть их с его собственными в замок. Показать, что он не один. И никогда не будет, сколько бы ни убегал и ни прятался, как сейчас. Но не успел я это приятное видение смаковать в собственном сознании, как в мою голову врезался до боли неожиданный вопрос. Он был здесь всё это время… Но… Почему? И я бы правда хотел знать ответ, да вот только прекрасно понимал, что он мне его не даст. Скрепя сердце и молясь всем богам, чтобы он был в порядке, я медленной походкой подошёл к протянутой руке. Не успел же я вложить в неё свои пальцы, как чужая, грубая хватка сжала их до хруста. Я не был удивлён, так как давно привык, что на любое проявление к нему любви в ответ всегда получаю лишь пинок. Как бы мне ни хотелось это признавать, но моё тело было слабым, а после многочасовых тренировок и подавно. Однако, это всё равно никак не помешало мне, задержав дыхание, одним рывком вытянуть крепко держащегося за меня человека на свет. Обрушив своё убежище, Матитьягу, в обнимку с каким-то крепким алкоголем, выкатился наружу и упал прямо к моим ногам лицом вверх. Окинув меня сначала серьёзным взглядом, он через мгновение переменился и очень приторно улыбнулся. Волосы, растрепавшись, красивым фиолетовым переливом рассыпались вокруг его головы, а щёки, покрытые румянцем от выпитого алкоголя, стали будто ещё пунцовее. — Ты совсем с ума сошёл? — поинтересовался я, продолжая стоять и нависать над ним. — Что ты тут делаешь? Я смотрел на него и не понимал, что в действительности происходит. Почему он снова пьян? Я ли в этом виноват? Неужто моё такое прямолинейное признание так сильно пошатнуло его внутренний мир? Я снова что-то в нём изменил? — Ты не рад меня видеть? — с наигранным удивлением спросил он заплетающимся языком. В глазах непонятное мне озорство, алые губы блестят то ли от алкоголя, то ли от слюны, а местами слипнувшиеся ресницы трепещут, словно бабочки. Совершенно не соответствующий своему возрасту он походил на зазнавшегося подростка, считающего, что сейчас ему всё по плечу. И мне так сильно хотелось поддаться его настроению, упасть вместе с ним на пол и, наплевав на всё, допить остатки горячительного напитка. Повернуться к нему, схватить ладонями за лицо и поцеловать. Да так, чтобы без остатка. Как жаль, что это невозможно… — Тебя искал Артур, — отозвался я сухо, проигнорировав его вопрос. Но как бы я ни старался вести себя сдержанно, я всё же ощутил накатившую на меня печаль, что, скорее всего, отразилось и в моих глазах. Я так безбожно сильно желал быть с ним, являться его опорой и поддержкой. Быть тем человеком, который имел бы право смахнуть налипшую к вспотевшему лбу чёлку или провести пальцами по губам, стирая влагу, что не в силах был скрыть сменившее печаль отчаяние. Пускающее ток по телу, оно вызывало дрожь в пальцах и сухость во рту, отчего я то и дело гулко сглатывал. Я прекрасно понимал, что его поведение нельзя приравнивать к нормальному. Никакой человек не станет напиваться и торчать столько времени в каком-то пыльном углу, прячась в спортивном инвентаре. Именно поэтому мне было так невыносимо плохо. Ведь в первую очередь я хотел ему помочь. Улыбка с лица Матитьягу постепенно исчезла, а игривость во взгляде, растворяясь, сменилась на известную мне сосредоточенность. Отставив бутылку в сторону, он безотрывно за мной следя, стиснул челюсти. Наверное, я вновь в его глазах предстаю жалким существом, от которого мне и самому уж тошно. Дрожь в пальцах я попытался унять, сжав их в кулаки до вонзающихся в ладони ногтей, а ненавистную мне грусть я смахнул, несколько раз быстро моргнув. — Я знаю, что он меня ищет, — всё так же с трудом произнёс он, — но я не хочу, чтобы он меня нашёл. Зачем ты здесь? — И почему же? Чего ты в действительности хочешь? — Потому что он расстроится, если узнает, что я в стельку пьян, — смешок, — а ещё потому, что я всё это время проспал в танцевальном зале, — на последних словах он шире распахнул глаза, а после нахмурился, словно понимая, что сболтнул лишнее. Это лишь маленький просвет, а я уже готов был сорвать остатки, дабы отворить то, что скрыто от моих глаз. Мне не страшно было ослепнуть, лишь бы услышать о его откровении чуть больше, чем тот позволяет. Но даже такая малость, по его собственному мнению, уже предоставляла кучу проблем. Я видел, как он физически напрягся только от мимолётной возможности обнажить передо мной свои истинные чувства. Он был уверен, что совершает тем самым ошибку. Оттого и злился. — Что не так с танцевальным залом? — спрашивая, я уже видел, как в глазах напротив вновь разинула пасть чёрная бездна. Маня своей темнотой, она сулила мне успокоение, тишину и мнимую безопасность. Но лишь стоит один раз заглянуть в неё поглубже, как ты тотчас понимаешь, что это самая настоящая ловушка. Уже позволив ей захлопнуться однажды, я позволил этому случиться вновь, разрешая блуждающим там демонам запустить в мою душу костлявые лапы. Ещё не сомкнув на сердце когти, они предупреждающе клацнули зубами, давая мизерный шанс на побег. — Здесь ты, — прозвучал ответ, от которого вся моя защита, плотный мрамор и крепкая маска безразличия треснули, опадая с громким стуком под ногами. Сердце пропустило болезненный удар, а скрываемая всё это время слабость, скользнув наружу, обожгла глаза. Острая боль в ладонях не отрезвляла, а, будто наоборот, пьянила и наполняла моё тело тяжестью, из-за которой ноги словно налило свинцом. Один лишь маленький укол в сердце, и вслед за ним скользнула тьма, заставляя ожидаемо замереть и задержать дыхание. От игривого ребёнка не осталось и следа. В уголках глаз Матитьягу проступили чуть заметные морщинки, а всё это время скрывающиеся за румянцем тёмные мешки от недосыпа, вырвались наружу, добавляя его выражению некой болезненности. Мгновение назад алые губы стали вдруг бледно розовыми и сухими, словно их владелец не видел влаги уже несколько дней. Рука Матитьягу внезапно резко дёрнулась и скользнула рядом с моей ногой ровно в тот же момент, как я отскочил в сторону. Времени чтобы вернуть себе уверенность или мнимую сдержанность не было, я успевал лишь делать испуганные вдохи, пока произносил: — Пожалуйста, не надо… — Что «не надо»? — строгий, холодный голос разрезал тишину, оборвав мою жалостливую просьбу. Чужая рука продолжала висеть в воздухе там же, где недавно была моя нога, изредка вздрагивая. Глазами же Мэтт словно пытался съесть меня живьём, отчего все мои инстинкты кричали об опасности. Только теперь я понял… — Не делай этого снова, — взмолился я и хотел было ещё раз шагнуть в сторону, но грубая хватка не позволила мне этого сделать. Что открыл ящик Пандоры. — Куда собрался? — ядовито прозвучало позади. Испуганно дёрнувшись, я попытался вырваться, но сделал этим только хуже. Матитьягу, тут же отреагировав, резко потянул меня на себя, из-за чего я не удержался и чуть не расквасил собственный нос, упав на пол. Это была не ласка, не внезапно проснувшаяся страсть или желание прикоснуться к моему телу. Нет. Это было самое настоящее насилие. — Отпусти меня! — не пытаясь сдерживать свой голос, громко крикнул я. Что я снова сделал не так? Каждый раз, желая уберечь себя от боли в попытках защититься, я будто делал только хуже, взывая к спящим демонам любимого человека. Стоит показать характер, как мне сразу указывают на то, что я должен пресмыкаться. Прошу выслушать — мне твердят закрыть свой рот. Прямо признаюсь в чувствах — давлю на жалость. Но что тогда мне следует делать теперь? — В той гримёрке ты особо не сопротивлялся, что сейчас вдруг изменилось? — певуче и с явной иронией в голосе задал вопрос Матитьягу, от которого я моментально застыл. «Он просто пьян» — твердил мой мозг. «Он делает мне больно!» — кричало сердце. Разве я не просил тогда остановиться? Не просил прекратить делать то, что он со мной делал? Неужто я умолял его целовать меня и трогать так интимно? Это была не моя ошибка! Так кто дал ему право перекладывать на меня за неё ответственность?! Не знаю, что на меня нашло в этот момент, но тот маленький огонёк, что неустанно давал мне сил хотя бы просто просыпаться по утрам, взорвался бешеным пламенем. Не желая потакать чужой наглости, я резко обернулся и смерил Матитьягу таким взглядом, от которого пошатнулась даже его собственная уверенность. Всё ещё чувствуя на своих ногах его руки, я стал активно пинаться, желая в лучшем случае заехать тому в глаз, а в худшем разбить нос. Однако, удача явно была не на моей стороне, ведь стоило мне вырвать хотя бы одну ногу и перевернуться, как Матитьягу тут же поднялся и буквально залез на меня сверху. Глубоко дыша, он смотрел на меня пристально и с нескрываемым недоумением, будто сам факт, что я могу дать сдачи, для него является целым открытием. И ведь не просто так, а даже используя его же оружие, в виде праведного гнева и адского в придачу к нему пламени. — Да сколько можно?! — всё ещё не переставая сопротивляться, прокричал я. — Почему вместо того, чтобы идти к своему любимому Вуду, ты достаёшь меня?! Иду на опережение. Ведь лучшая форма защиты — это нападение. Реакция Матитьягу на мои слова была молниеносной. Чёрные очи больше не просто запугивали или пытались утянуть в свою темноту, они активно поглощали, задавливая и метая в меня осколки. Не жалея сил, он перехватил мои руки и грубо прижал их к моей груди, после чего нагнулся и злобно прохрипел прямо в лицо: — Потому что любимый, вот поэтому и не иду. Не хочу делать ему больно. Я знал наверняка, что битва неравна. Не говоря о физическом преимуществе, морально он был закалён. Жёсткий, грубый и меткий, всегда знающий, куда удар придётся побольнее. Мне его способности были незнакомы, ведь пять лет я взращивал в себе не ненависть, а упорство и веру, любовь и нежность. Только поэтому я действовал импульсивно, необдуманно и глупо, надеясь, что отвечая ему его же монетой, я не сделаю хуже себе. И как я, оказывается, ошибался. Взвыв в голос от накатившей на меня агонии и отчаяния, я вновь попытался вырвать руки. Используя остатки собственных сил, подправленных злостью и обидой, я с трудом сумел освободиться. Однако, под впечатлением от ярких эмоций, что ещё никогда не использовал так рьяно, я не успел себя вовремя остановить, замахнувшись и полоснув Матитьягу по лицу. От случившегося мы оба замерли. Только если я от испуга, что впервые нанёс ему телесное увечье, то тот, скорее, просто удивившись, что мне в принципе это удалось. В следующую секунду на его щеке проявилась царапина, из которой стала медленно сочиться кровь. — Я не хотел… — тут же промычал я, уже и забыв, как желал недавно отпинать его ногами. Чушь всё это. Я хотел не его бить, а спасти себя от очередных страданий. — Да брось, — спокойно отозвался Матитьягу, — мы друг другу и больнее делали. Случившееся меня отрезвило. Я не мог оторвать взгляда от нанесённой ему раны, чувствуя, как развезшийся бурей огонь сходит на нет. Заместо него я ощутил усталость, эмоциональное опустошение и безумную жалость за то, что сделал. Я не сопротивлялся, когда тот, вновь взяв мои руки в свои, грубо их сжал, возвращая в ту же позицию, что была до моей попытки вырваться. Медленно скользнув взглядом к его глазам, я тихо произнёс: — В том то и дело, Матитьягу, я никогда не хотел намеренно делать тебе больно. Он смотрел на меня в ответ совершенно безжизненным взглядом. Не забавляла его моя покорность и не радовало то, что я сдался, позволяя ему пожирать меня. Не было во мне больше желания сбежать. Всё, чего я хотел прямо сейчас, — это чтобы он насытился и отпустил, дабы я собрал собственные останки и дотащил их до дома. — Не хотел, говоришь? — на его лице появилась полуулыбка, однако глаза не менялись. Я отрицательно мотнул головой в подтверждение. Окончательно расслабляясь под его телом, я стал походить на бесполезный кусок мяса, неспособный ни на что, кроме как плакать. Унизительно. Но я просто больше не мог всё это выносить. Остатки сил ушли на бессмысленную и мимолётную борьбу, от которой мне стало лишь хуже. Матитьягу же моё поведение совершенно не понравилось. Увидев, как я с каждой секундой становлюсь всё мягче и слабей, он чуть ли не взревел, предпринимая очередную попытку вывести меня из себя: — А знаешь, эта позиция мне даже нравится, — произнося это, он чуть приподнялся, выгибаясь в спине, — в ней всё ощущается так остро… И снова. Агония. — Пожалуйста, хватит… — прошептал я, зажмурившись, чтобы не дать волю слезам. Слышать настолько откровенные и режущие по живому слова было выше моих сил. — Артуру тоже нравится, когда я сверху, — чуть ли не смеясь в голос, продолжил он, — ему повезло, что я универсал, иначе вряд ли бы я ему это позволил. Моё тело обдало жаром, а дыхание, опаляя внутренности, оборвалось болезненным стоном. Боясь посмотреть в глаза напротив, я продолжал жмуриться, тем не менее чувствуя, как по виску стекла первая слеза. Мне хотелось кричать, молить о пощаде, дабы он больше никогда не произносил подобные вещи вслух. Но какой в этом прок, если для него это лишь повод не останавливаться? — А вот ты не такой, — я почувствовал, как тот, продолжая держать меня одной рукой, другой аккуратно провёл по щеке, — ты не смог бы кого-то трахать, слишком нежный. С тобой надо по-другому, ласково, терпеливо, чтобы не дай Бог не сделать больно. — Ты сейчас мне делаешь очень больно, — задыхаясь в собственных чувствах, промычал я, приподнимая веки и с мольбой заглядывая в бездну. В его глазах же был вопрос. Приятно встать лицом к лицу со тьмой? И вслед упрёк. Ведь ты её создатель. — Да что ты знаешь о боли? — вновь резко наклонившись ко мне, грубо спросил Матитьягу. По моим вискам уже активно текли слёзные реки, впитываясь в волосы и холодя воспалённый разум. — То, что ты сейчас испытываешь — лишь цветочки. Знаешь, что по-настоящему больно? На этот раз сработали инстинкты, ведь чувства окончательно вошли в кураж, взрываясь душевным хаосом. Подсознание, испугавшись, что тот начнёт мне сейчас эту самую боль демонстрировать, заставляя прочувствовать её на собственной шкуре, отдало импульс телу, что среагировало моментально, вновь начав брыкаться в попытке вырваться. Матитьягу отпустил мои руки, чем я незамедлительно воспользовался, тут же начиная ими размахивать. Я не понимал, попадаю ли я хоть куда-то, так как совершенно ничего перед собой не видел и не чувствовал, полностью отдаваясь воле паники. В голове тем временем возникла идея просто попытаться приподняться и скинуть придавливающего меня к полу человека, но и та быстро растворилась в обыкновенной беспомощности. Я весил слишком мало и был чрезвычайно слаб, чтобы хоть что-то сделать. Когда же я почувствовал, как Матитьягу вновь схватил меня за руку, я невольно съёжился и замер, ошарашенно распахивая глаза. И то, что я увидел вслед за этим, заставило меня сильнее задохнуться, сметая панику непередаваемым ужасом. Раздетый по пояс, он смотрел на меня безжалостно, с холодным осуждением и пылающей ненавистью. Присмотревшись, я скользнул взглядом по его шее к груди и увидел, что вся кожа исполосована следами, очень похожими на многочисленные порезы. В горле застрял крик, не дающий сделать лишний вдох. Внутри меня что-то, с громким треском надломившись, вонзилось в мышцы, оставляя за собой кровоточащие раны. Заикаясь, я не мог выдавить из себя и слово о том, насколько сильно мне жаль. — Вот следы настоящих мук, — заставил он меня прикоснуться к одному из его шрамов. От одного лишь касания к его коже меня словно пробило током. Дёрнувшись под ним, я замычал, попытавшись зацепиться взглядом хоть за что-то, дабы оставаться в сознании и не удариться в накатывающую на меня истерику. Но куда бы я ни посмотрел, везде я видел лишь следы его страданий. — Или вот это, — прижал он мою ладонь к своему предплечью, где красовались многочисленные татуировки, — чувствуешь? И если раньше я действительно не замечал, так как его руки были либо скрыты рукавами, либо я не мог заметить из-за бросающихся в глаза рисунков, то сейчас я во всей красе прочувствовал, насколько грубая и ребристая там кожа. — А вот это, — он надавил мне на руку и меня ослепила настолько внезапная вспышка боли, что я даже обрадовался, наконец-то закричав. Уж лучше это, чем то, что ощущаю я внутри. — Просто чепуха. Но знаешь, что болело сильнее, чем все эти увечья? — Снова схватив мой указательный палец, он с силой придавил его в свою грудь. — Моё сердце. Закашлявшись, я устремил взгляд в сторону, куда он указывал. Сквозь слёзы я смог разглядеть красующуюся там надпись: «Je préfère mourir dans tes bras que de vivre sans toi». И как ни странно, но её перевод я знал только потому, что уже встречал однажды в одной из прочитанных некогда книг. Лучше умереть у тебя в объятьях, чем жить без тебя. Я жалостливо всхлипнул. — Вот почему я с Артуром. Он никогда не сделает мне больно так же, как сделал мне ты. Он действительно любит и заботится обо мне, за что я ему всегда буду благодарен. Моё же собственное сердце стало отбивать неровный ритм, а вслед за ним мою голову прострелила резкая боль, вызвав головокружение. Знакомые мне признаки аритмии и мигрени сейчас ощущались как благодать, ведь они ослепляли, заслоняя собой всё остальное. — Благодарность и любовь — разные вещи, — как в бреду, пьяно проговорил я, не видя перед собой ничего, кроме плывущих стен. — Заткнись! — взревел Матитьягу, снова сдавив мои руки и всем весом навалившись на меня, отчего я распахнул губы в беззвучном крике. — Ты ни черта не понимаешь, чтобы что-то мне говорить! Вновь выпрямившись, отчего я смог сделать сдавленный вдох, Мэтт резко вытянул мои руки и прижал их к полу по обе стороны от моей головы. Для того, чтобы принять подобную позицию, ему пришлось съехать на мой живот, тем самым освободив ноги. Инстинктивно дёрнувшись, я вновь попытался скинуть его с себя, но тот, будто весив целую тонну, лишь чутка накренился вперёд. — Брыкайся сколько влезет, — ядовито произнёс он, явно не желая сегодня отпускать меня живым, — всё равно не выберешься. И я уже не знал, за что он больше мстит: за то, что я якобы умер или же за то, что остался в живых. Его безумие переходило все возможные границы. Боль, что он так рьяно демонстрировал, протекала из каждого уголка его тела. Я видел, как она вытекает из его чёрных, как у демона глаз; как путается в его собственных волосах, сплетаясь с фиолетовыми прядями; как скользит по каждой татуировке или прорывается сквозь шрам. Видел и наконец-то понимал, что должен сделать. Я обещал себе, что, вернувшись, попытаюсь частично забрать его боль и исправлю ошибки, проявляя смелость. Храбро решил, что это именно то, что ему будет нужно. Сейчас же, я впервые за всё это время осознал, что в действительности он хочет. Он упоминал однажды, что я выгляжу так, будто не испытываю муки совести. Будто то, что случилось пять лет назад — для меня пустяк, не нуждающийся во внимании. И я думал, что это в нём говорит лишь обида и нежелание видеть за своей болью мою. Как же я был неправ… Ведь на деле он хочет её видеть. — Матти… — с отчаянием произнёс я, вновь чувствуя, как он до хруста в суставах сжимает мои руки, — мне ведь тоже было больно. Я ведь тоже страдал все эти пять чёртовых лет. Услышав мои слова, Матитьягу лишь на короткое мгновение, но ослабил хватку. А я вдруг вспомнил, что демон — это тоже ангел. — Но я не мог даже ранить себя, как это делал ты, — меня продолжали бить рыдания, но я не останавливался впервые осознав, что он меня слушает, — мне не давали и шагу сделать без присмотра. Я терпел душевные муки каждый божий день, не зная с кем ими поделиться и был совершенно один. Никто не был мне другом, сплошь и рядом только враги. И если бы моя мать не умерла, то я бы так и остался в той проклятой клетке, закрытый в четырёх стенах и сходящий с ума от одиночества и тоски! В конце своей душещипательной речи я не сдержался и перешёл на крик. Наконец-то озвучив то, что копилось и мучило меня столько лет, я ощутил, как сквозящие во мне дыры стали постепенно затягиваться. Тяжесть былых дней, конечно, не могла просто так исчезнуть, но, по крайней мере, она перестала быть настолько ощутимой. — Но самое главное, — с тихим всхлипом договорил я, — я никогда не хотел наложить на себя руки, а знаешь почему? И не дождавшись, что Матитьягу что-то скажет, я сразу же ответил на собственный вопрос: — Потому что я готов был пройти и пять, и даже десять лет ада, если бы в конце снова смог увидеться с тобой! Закашлявшись, я почувствовал, как сковывающая меня всё это время хватка ослабла, а в следующее мгновение Матитьягу буквально слетел с моего тела. От резкой потери давящего на меня чужого веса я судорожно втянул воздух, что, словно лава, стал обжигающе наполнять мои лёгкие. Перед глазами моментально потемнело, а по вискам будто с новой силой стали бить молотки, вызывая просто невыносимую боль, от которой хотелось кричать. На мгновение от неё оглохнув, я испуганно закрыл глаза и задержал дыхание, пытаясь сопротивляться такой желанной сейчас, манящей меня темноте. Не прошло и минуты, как звуки вновь пробились через моё затуманенное болью сознание, и я услышал голоса, а после непонятный мне шум. Попытавшись сконцентрироваться на происходящем, я сначала разглядел мельтешащие перед глазами силуэты, а уже через мгновение понял, что в действительности происходит. Драка. Вот почему Матитьягу так резко исчез из поля моего зрения. Его с меня скинул заставший нашу перепалку Югём. Накинувшись друг на друга, они катались по полу, крича и разбивая друг о друга кулаки. Лишь на пару секунд я ощутил, как меня окутал страх и паника, ведь видеть, как из-за меня дерутся два лучших друга, я совершенно не желал. Переживая, что они могут покалечиться, я тут же попытался собраться с духом и оттеснить собственные страдания на задний план. Сквозь боль в теле и сердце, я с горем пополам попытался подняться с пола. Даже такая мелочь оказалась для меня целым испытанием, ведь в следующую же секунду мне пришлось замереть, дабы не упасть вновь от резко накатившего на меня головокружения. Держась рукой за голову и дыша через раз, я решился на один единственный рывок вперёд, в то же мгновение хватая Югёма за его куртку и с силой потянув на себя. Естественно, после этого я не удержался и моё тело по инерции потянуло назад, отчего я, пошатнувшись, упал на пол. Но, благо, это хотя бы привлекло внимание дерущихся передо мной людей. — Лиам?! — испуганно подорвался ко мне Югём. Как только его лицо оказалось в максимальной ко мне близости, я смог разглядеть, что у того разбита губа. — Боги! Ты же не помрёшь сейчас?! Какой же ты бледный! Как иронично звучат его слова. Даже в такой вроде бы страшной ситуации он звучит слишком комично. — Сука, реально что ли угробить его хочешь?! — отвернувшись, крикнул он, явно обращаясь к Матитьягу. — Может, врача вызвать? — неуверенно прозвучало с его стороны, а меня чуть не пробило на смех. То есть теперь он за меня переживает? А за меня ли? Физическая боль, перемешавшись с душевной, словно обретя собственную оболочку, внутренне оттолкнув меня в сторону, подорвалась к изредка искрящемуся огоньку. Обедневшее после такой продолжительной бури, отдавшее последние свои силы пламя, дёрнулось от резко нахлынувшего на него хаоса. Не успел я спохватиться, как вдруг всё то, что так сильно меня переполняло… исчезло. В то же мгновение мою душу обуревал холодный порыв ветра, а всё это время текущие по моему лицу слёзы, остановились. Всё, что осталось кричащим внутри меня, — это моё собственное чувство самосохранения, которое мигало сигналом «SOS» и пробивалось мыслью о том, что мне действительно нужна медицинская помощь. — Себе, твою мать, вызови! — вновь крикнул Югём, вырывая меня из такой внезапной и желаемой тишины. — Что ты творишь, Матитьягу?! Решил поиграть в чёртового Отелло?! Впервые слыша, как эти двое ругаются, я шумно выдохнул, желая скорее это всё прекратить. Попытавшись подняться, я опёрся ладонью о пол и болезненно зашипел, в тот же момент ощутив, как из носа пошла кровь. Опять двадцать пять. — Чёрт, чёрт, чёрт… — запричитал Югём, — реально надо врача вызвать, — и начал искать телефон, видимо действительно намереваясь это сделать. Мне не хотелось общаться с врачами. Только от одной мысли, что я вновь буду видеть перед собой людей в белых халатах, их серьёзные, вытянутые лица, я становился нервным и дёрганым. Я прекрасно понимал, что должен воспользоваться их помощью. Но внутренне искренне этого не желал. С трудом хотя бы присев, я вытер тыльной стороной руки капающую кровь и поднял слегка замыленный взгляд, в то же мгновение встретившись с ошалелыми глазами напротив. Отталкивающей, желающей уничтожить меня черноты я больше не наблюдал, а выражение лица и вовсе потеряло былую жёсткость. Я вновь видел перед собой ранимого, уязвимого и перепуганного мальчика, что будто только сейчас осознал весь ужас, что натворил. От вида разбитой брови и губы у меня сжалось сердце, однако… Я неожиданно для себя обнаружил, что того искреннего желания позаботиться или хотя бы как-то помочь больше не возникало. Мрамор больше не затягивался на моей коже, не закрывал измученное лицо, давая ему уверенную маску. Вместо него я ощущал тянущий по всему телу холод и безутешный ветер, что бился о рёбра, крича о потере такого нужного мне тепла. — В следующий раз, пожалуйста, дави сильнее, — сорвалось с моих губ раньше, чем я успел осознать смысл собственных слов, — чтобы уж наверняка. Лицо Матитьягу озарилось слишком яркой вспышкой боли, но я не придал этому никакого значения, вновь ничего не ощутив. Он не сводил взгляда с меня всё то время, пока я осторожно поднимался и, прихрамывая, медленно шёл в сторону раздевалок. Взяв оттуда свои вещи, я, не переодеваясь, а просто накинув поверх спортивной одежды пальто, так же медленно стал идти на выход. Уже на лестнице меня догнал всё ещё взбудораженный случившемся Югём. Придерживая меня под локоть, он что-то эмоционально говорил, пока не понял, что я совершенно его не слушаю. Полностью погрузившись в свои мысли, я впервые осознал, что действительно ничего не чувствую. Наконец-то тишина…