Отражение

Дракула забирает все, что Валериусам дорого. Иногда Анна всерьез задумывается о том, чего в этом больше: силы древних клятв, предназначения, Божьей воли или случая. Иногда ей это совсем безразлично: главное, что у нее есть осиновый кол, а у Дракулы — сердце, и все остальное значит не больше пыли на вампирском саркофаге. Иногда она оглушена, ни больше ни меньше. Каждый раз, когда она видит Алиру, все затихает и бледнеет, и в голове звучит только одно: «Я счастлива с ним, разве ты не видишь?» Счастье Алиры — тело у ее ног, выпитое до дна, кровь на ее подбородке, алый безумный блеск в глазах. И ей все равно, как же ей до свербящей наглости безразлично, что с ней будет потом. Анна больше не говорит об этом, боится; у нее в пистолете серебряная пуля, а Алира стоит совсем рядом — и знает, черт бы ее драл, почему та медлит; улыбается широко и белозубо. «Может, и буду гореть, — сказала она однажды. — Только из-за тебя, и ты знаешь это». В конце концов, убить жену Дракулы — поставить всех под удар. К зиме у Анны дел невпроворот, и вместе с тем становится спокойнее: люди реже выходят из своих домов, нужно только укрепить их стены — а где вампиры будут искать себе пищу, уже не Анны с Вэлканом дело. В очередном доме ходит священник, окропляет входы и выходы; Анна стоит на улице, водит носком сапога по мостовой под свежим снегом, водит взглядом по следам чужих шагов. Точно так же она засматривалась снегом год назад, выйдя из церкви; она не помнила, чтобы чувствовала себя такой свободной из-за того, что ей отпустили — и если бы Алира спросила, Анна ответила, что вот это счастье — ее. Только Алира не спрашивала и не спросит, конечно. Алира вместо прощения Бога нашла одобрение Сатаны. Анна оглядывается, неуютно ведет плечами: улица пуста, никто не рискует высовываться, пока не выглянет солнце. Тонкий слой снега скрипит под подошвой, каблук звонко ударяет о камень, перезванивается металл на ножнах и кобуре. Шорох за спиной — пробивает холод. — Не надо, душа моя. — Одна рука Алиры зажимает Анне губы, другая удерживает правое запястье. «Да, душа осталась только у одной из нас», — злобно думает Анна, пытаясь вырваться, но вампирская сила — неумолима. И вот призрачная серость пасмурного дня сменяется полутьмой заброшенного дома. Пистолет отброшен, его даже не видно в издевательской темноте; острие шпаги замечательно устраивается между ключицами Алиры — та улыбается, веселясь. — Страшно, — замечает с озорством, но не двигается. — Чего ты хочешь? — Ты знаешь. «Чего ты хочешь?» — спросила Анна год назад, дочь приезжего купца сбивала ее с толку, насквозь пропитанная идеями салонов большого мира; тогда Алира поцеловала ее в первый раз. — Гарем при безумце не интересует, спасибо. Алира смеется, заливисто, запрокинув голову — будто не замечая, как по розовой коже ее поползла струйка крови; еще при жизни она была будто немного не в себе. Эхо боли разносится по телу — от спины, вдруг встретившейся с полом, вес Алиры на бедрах не позволяет толком двинуться. Шпага слишком далеко. — Ты можешь не любить Мастера, но не сможешь не полюбить то, что он предложит, — с упоением шепчет Алира, ведя пальцами по меху куртки — на ней самой неизменное легкое платье из восточных шелков, и от нее веет жаром, как от самого огня. — Что тебе предки, которых ты никогда не знала? Ты правда хочешь прожить несчастной и ничего не получить после — ради них? — Ты могла понять, пока не продалась за то, что у тебя и так было. Алира сверкает глазами: вечно молодая, вечно красивая — скорее всего, все это потеряет значение, когда постареет ее разум, и неизвестно, каково ей будет тогда. Саму ее волнует, конечно, не это. Навечно избалованная девочка. Она наклоняется, рыжие локоны щекочут щеку и шею, глаза, подернутые бесовской пурпурной пеленой, оказываются слишком близко — в глубине ее зрачков бездна, холодная, одинокая, бесчувственная, выворачивающая и пугающая до ледяного колючего вопля, застрявшего посреди глотки. Таков — ад; может, поэтому Алира всегда так заливисто смеется: чтобы заглушить его зов в себе. — Твои игры тебе не помогут, — говорит она вкрадчиво, едва не касаясь губ; Анна хочет почувствовать их, только чтобы тут же сжать зубы. — Хорошо подумай о том, что я говорю. Потому что свое я получу, рано или поздно. И она улыбается, Анна чувствует это; вздрагивает и жмурится, тяжело дыша — клыки касаются ее шеи быстрее губ, мягких и горячих. И она помнит, будто проклятая помнит, каково это — когда Алира целует крепче и ниже, и ее волосы скользят между пальцами; сколько Анна отдала бы, чтобы испытать это вновь; только Алира мертва, и ее клыки рвут кожу. И она стонет от вкуса крови так, как уже не отзовется ни на какую близость. Дракула забирает все, что Валериусам дорого. Но, может, иногда дело совсем не в нем.