Тот самый из детей ланисты

Доверие способно открыть любые двери — Рикс убедился в этом сразу, как безумная ночь с клятвой на крови сменилась не менее безумным днём. На следующее собрание Флавиев и фрументариев он шёл как на казнь, морщась от грубой одежды, трущейся о невыносимо медленно заживающее имя, выцарапанное на груди своими руками. Обычно флегматичный Лабель же был в совершенно ином расположении: на его лице блуждала улыбка, в глазах — сплошное искрящееся предвкушение. Но чего? Рикс не знал, что тот задумал, не спрашивал, у него язык не повернулся даже спросить, точно ли не придётся теперь убивать ради семейки Флавиев своего друга. Впервые за всё время с момента прихода клириков в его дом Рикс просто доверился. Не принял без выбора свою участь, не склонил голову перед роком судьбы, не отдал на откуп кому-либо будущее, а искренне поверил, что Лабель сдержит обещание. Расположение совсем иного рода чувствовалось по одному взгляду, которым доминус смотрел на него утром, скрывалось в расслабленных движениях, в стонах под сводами терм, когда ему хотелось ещё и ещё, как будто насытиться Риксом было невозможно за ночь, утро, день. Как будто в нём перестали видеть опасность или угрозу. Всё было на уровне ощущений и Рикс не смог бы их описать или объяснить, но нутро чуяло — спал некий барьер, последний бастион, отныне он просто не может себе позволить предать, потому что наказанием будет только безжалостная смерть. Впрочем, то же нутро подсказывало — безоговорочная преданность может быть награждена ровно наоборот, с невиданной щедростью. Когда они прибыли на сбор, то оказалось, что взгляд изменился не только у Лабеля, но и всех остальных. Исчезли враждебность Сторции, насмешливое снисхождение Хотча, подозрительность Гарса, потух интерес Августы и даже Паулина смотрела как будто действительно доброжелательно, а не притворяясь, как всегда. Один Кассий оставался собой — в ровном взгляде без оттенков не добавилось и не убавилось, он был закрытой книгой за семью печатями в стальном сейфе под силовым полем, прикосновение к которому мгновенно убивало. Что-то, в конце концов, должно оставаться неизменным. Рикс слышал про то, что секс с нужными людьми способен дать многое, но такого поворота определённо не ожидал и только всё больше внутренне каменел с каждой обращённой к нему улыбкой от тех, кто методично запугивал и угрожал ему неделю за неделей. С Лабелем было иначе, с ним была обоюдная игра, зашедшая слишком далеко, Рикс ещё не представлял насколько, но эти… они вдруг стали ему противны и приходилось давиться колюще-режущим раздражением. Но были и другие мысли, например, что их отношение к нему зависело от Лабеля, будто с его разрешением все смогли вздохнуть и сбросить притворные маски, однако, откуда такая власть? — Добро пожаловать в команду, — с ехидной ухмылкой Хотч похлопал по плечу после того, как Кассий коротко кивнул на шёпот Лабеля у его уха, но Рикс промолчал. И чем больше он узнавал с того момента — тем больше молчал до стёртых суставов стиснутой челюсти. Информация обрушивалась на него слово за словом, нанизываясь в предложения, а те собирались в куски таких размеров, что невозможно было не то, что переварить, — даже прожевать. Хотелось вернуться в момент, когда страх из-за боя с Афием затмевал собой всё, потому что теперь страхи лепились из другого теста, из которого обычно фигурно вырезаются ковры для интриг под ними и приобретают свои роскошные формы заговоры. Рикс молчал и слушал, слушал и молчал, понимая, что стремление просто заручиться поддержкой сына ланисты привело его в точку невозврата. Здесь, на корабле Блора, планировалось свержение предателей-клириков на Паитруме и полная передача власти над колонией Лабелю Флавию, как законному наследнику Цезаря — его первый триумф для заявления своего права на наследование Императора мог быть только с таким размахом. Боги, не этого ожидал Рикс. Совсем не этого. Изначально от него, при любом раскладе, ожидалось немного: стать лучшим гладиатором сезона на арене, к чему его вели с момента прибытия на Блор, дальше — награждение победителей, которому суждено было превратиться в кровавую резню, вместе с золотым венком венчающую сезон прилюдным признанием Лабеля лично Цезарем. Теперь же, когда Публий сделал первый ход, ждать было нельзя. — Но как…? Наедине, когда Флавии и их доверенные разошлись для финальной подготовки, Рикс сыпал вопросами, Лабель снисходительно пояснял: — Несколько десятков лет назад Цезарь, будучи в начале своего пути, но уже подавая надежды, заболел странной болезнью, которая стремительно развивалась. Прогнозы были неутешительными, будущий Император искал лекарство, не желая мириться с приближавшейся смертью. У его фрументария Кассия Флавия подрастала дочь, рождённая… — голос Лабеля, набиравший силу с каждым словом рассказа, внезапно затих и от гребня высокой волны остались лишь лизнувшие берег брызги: — рождённая от суррогатной матери. — Неужели Августа… — Да. Её мать, возлюбленная отц… кхм, Кассия, не могла иметь детей, но была удивительным генным инженером. И ребёнок с их генами появился на свет из чрева другой. Цезарь был на грани отчаяния, пробовал множество способов продлить жизнь и в том числе обратился к Кассию с просьбой о наследнике. — О тебе? — Если можно так сказать, — губы, как и глаза, Лабеля блестели от вина, ставшего его частым спутником наравне с Риксом. — Та же женщина родила и меня от материала Цезаря не без помощи настоящей матери Августы. Воспитывала как своего. Сколько ей пришлось пережить… и как она быстро сгорела от какой-то ничтожной болезни. Мрачная тень скользнула по лицу доминуса. — Это звучит совершенно невообразимо, — устало оседая в кресле, отвечал Рикс. — Мне тоже было сложно поверить в это, — в тон ему продолжал Лабель, — но наше различие с сёстрами между собой говорит само за себя. Одна Паулина рождена от настоящей связи Кассия с мамой, той женщиной… мы все звали её мамой, она и была ей для нас, — долгая пауза, пока сухую глотку смачивало вино. Назвать её имя для Лабеля было, видимо, также сложно, как и имя Горация раньше. — А как же мать Августы? — Отношения с Марк не выдержали испытания разными интересами. Кассий хотел быть для Цезаря серым кардиналом, а она — смерти Императора. — Вот уж не думал, что Августа такая сумасшедшая из-за плохих отношений её родителей. — Хах, — Лабель не сдержал снисходительной усмешки, откидываясь в своём кресле и упираясь взглядом в зашторенное окно перед собой. — Августа никогда не упоминала Марк… Не знаю, помнит ли она её. Я вот не помню, только со слов Кассия. Жестокая и жадная до власти женщина. — Ей нужно было быть не с Кассием тогда, а с Цезарем, — хмыкнул Рикс, бросив взгляд на доминуса, который с каждым новым словом менялся на глазах, будто цепи недосказанности, опутывающие его раньше, спадали вместе со старой кожей. В нём пробудилась уверенность, ждавшая своего часа. Тихо рассмеявшись, Лабель слегка повернул голову, ловя осторожный взгляд своего телохранителя. — Кто знает, может именно смесь их генов во мне. — Шутишь? Лабель пожал плечами, печально улыбнувшись и не сводя с Рикса глаз. — Тогда, после Горация, вся эта информация обрушилась на меня как цунами, я барахтался в ней, утопая, — его взгляд расфокусировался, он смотрел уже сквозь, отстранённо. — Сначала казалось, что никогда не смогу оправиться от услышанного, что это лишь насмешки судьбы. Я ушёл в себя, срывался на рабах вместе с Августой за своё разбитое сердце и ложь, в которой жил всю жизнь. И сам себя боялся. Но потом… — влажные от вина губы тронула странная ухмылка, — потом я успокоился. Принял новые правила и ждал, когда понадоблюсь Цезарю. Или, вероятно, лучше теперь говорить отцу. Он сделал большой глоток, допивая последние капли из кубка, и глубоко вздохнул. — А если бы клириков не было? — прервал его мысли Рикс, тоже прикладываясь к своему едва пригубленному вину. — Они бы обязательно были, — с неприязнью ответил Лабель. — Не кто иной, как Понтифик спас жизнь Цезаря от той самой болезни и взамен просил дозволения остаться при нём, развивать свой орден, заручившись поддержкой, и получать некоторые привилегии. Достойная плата за жизнь величайшего из величайших. Цезарь не поскупился, но не мог дать полной свободы столь нестабильному последователю, у Императора всегда должна быть управа. — Умно, получил сильных союзников, раскопавших ему скариум, а теперь хочет уничтожить. И забрать, я так понимаю, труд клириков себе. — Ну, они сами виноваты, — Лабель зевнул, изящно прикрыв рот ладонью, затем взмахнул ей, рассекая воздух. — Не надо было собирать свою армию гастатов, вести себя на Паитруме как хозяева и планировать покушение. — И всё это только ради… — Власти. — Кстати, поэтому твоя кровь чёрная? Я слышал в детстве, что у Цезаря чёрная кровь, но полагал, это лишь слухи. — Ох, Рикс, ты такой очаровательный, — отставив давно опустевший кубок, Лабель опёрся предплечьем на подлокотник и с умилением взглянул на Рикса, опешившего от перемены настроения. — В клинке той девушки… — Тори. Лабель наморщил нос, но быстро справился с эмоциями. — Тори, да, так вот её клинок был смазан особым ядом. Одна капля красит кровь с генами Цезаря в чёрный на какое-то время, пару часов. Ей удалось меня ранить и продемонстрировать тем, кто обладает этой информацией, возможно, союзникам клириков среди патрициев, доказательство нашей родственной связи. Ну, помимо внешнего сходства, этот аргумент ведь легко оспорить. — Не понимаю… — Уж не от родителей ли ты слышал подобные слухи о Цезаре? — Может быть, но кто их не болтал тогда… — голова у Рикса болела от пазла, который складывался так, словно каждую часть вдавливали на своё место ударом молотка. Заметив его состояние, Лабель поднялся на ноги и, потянувшись, бросил как бы невзначай: — Не перестаю удивляться, как ты умудряешься ничего не знать, находясь в гуще событий. Вспыхнув от колкости, Рикс тоже встал и, наткнувшись на спокойный взгляд доминуса, только грубо оправил свою одежду, словно она и была целью резкого подъёма. Усилием он сдержал первый порыв недостойных слов и постарался прозвучать почти равнодушно: — И что ещё я не знаю? Лабель встал напротив него, сложив руки за спиной и склонив голову набок, сверкнул серыми глазами, вспарывая взглядом как наточенным до смертельной остроты металлом. — Когда ты освободишь своих родителей, сможешь сам у них спросить. — Когда я что? Под ногами стало зыбко, всегда твёрдый пол пошёл волнами, заставляя Рикса пошатнуться, но уверенные руки вцепились в его запястья, удерживая в сознании, перед глазами совсем близко оказалось бледное лицо, сейчас подёрнутое румянцем хмеля. — Рикс, — медовый голос, от которого само собой начинало быстрее биться сердце, — я хочу, чтобы ты знал, что я сожалею обо всём. — О чём? — голова предательски кружилась, Рикс всматривался в Лабеля, выглядящего неожиданно растерянным. — О своих поступках. В начале. Тогда, увидев тебя впервые, я мстил. Мстил как обычно Горацию, как делал со всеми, кто напоминал мне его, пусть он уже и много лет мёртв, уж мне ли не знать, — горькая усмешка, опущенный на мгновение взгляд, вновь вернувшийся к лицу Рикса, пока прохладные пальцы скользили по рукам выше локтя. — Но ты оказался совсем другим. И доказал свою преданность, и я на всё ради тебя готов. — Лаб… От нетерпеливого поцелуя мягких губ перехватило дыхание; Рикс не сопротивлялся, с упоением отдаваясь властному напору Лабеля, обнимая того за талию и прижимая к себе ближе. Пусть руки у него были всегда холодные, но от горячего тела едва ли не шёл пар. Оторвавшись от распаляющего их обоих поцелуя, доминус прижался лбом к лбу Рикса и проговорил еле слышно с закрытыми глазами: — Всё случится завтра. Принеси мне голову Публия. — Но… — Тш, — оставаясь в крепких объятиях, Лабель отклонился немного назад и заглянул Риксу в глаза. — Твоя возможность отомстить мой тебе подарок. Рикс молчал недолго, губы сами растянулись в неприятную ухмылку. — Спасибо. — Ты — всё, о чём я мечтал, Рикс, — пальцы хаотично очерчивали узоры формы фрументария на груди, пока взгляд из-под нахмуренных бровей был упёрт в лицо напротив. — Я обещаю, что после захвата власти на Паитруме не забуду о твоих родных. Рикс только кивнул, не смея выказывать сомнения в словах сына Цезаря, да и не чувствуя его. Всё разрешится завтра.

***

Ещё одна победа на арене не составила для Рикса труда: он почти играючи вспорол глотку противника с разрешения Цезаря, удостоившись, как и всегда, громогласных аплодисментов, от которых, казалось, дрожал весь Колизей. Также дрожало всё его естество, когда, отмывшись от чужой крови, вернулся на своё место в ложу, где его давно ждали. В сопровождении охраны Флавии отправились к Цезарю, его ложа — огромная как гостиная зала, места достаточно и всей прибывшей делегации, и Верховному Понтифику с его свитой. Не стесняясь пожаловавших гостей, тот продолжал горячо шептать что-то Императору, который хмурился, но слушал. Рикс напряжённо осматривал помещение, пока глаза искали золотой капюшон авгура и, поймав ответный взгляд чёрных мелких глаз, адреналин скакнул в крови до запредельных значений — Публий его узнал. Извечная гадкая ухмылка погасла под натиском догадки, клирик стиснул челюсти и резко обернулся на своего главного, занятого Цезарем. Поздно. — Император, — привлёк внимание Кассий, беспардонно прервав переговоры и приблизившись; за ним тенью следовали Граут и Августа. Сухая ладонь Рикса сжалась на рукояти меча. — Как смеете прерывать аудиенцию? — голос Понтифика звучал ровно, не без нотки недовольства. Цезарь только поднял руку, призывая замолчать, кивнул Кассию, позволив продолжить, тот склонил почтенно голову и выпрямился. В императорской ложе сгустилось напряжение: забегали масляные глаза Публия, заполыхали мёртвые глаза гастатов за спинами клириков. Рикс оценивал шансы — их четвёрка гладиаторов (Флавии биться, конечно, не будут) против пятерых гастатов (вряд ли высшие чины ордена вступят в бой), не самый худший расклад, учитывая, что вблизи Цезаря подавлялось действие скариума. Главный козырь и причина, почему всему было суждено случиться здесь. — Прошу прощения за наглость, — елейно начал Кассий, переводя взгляд на Понтифика и стирая со своего лица фальшивую приветственную улыбку, — но дело срочное. — Какое же? — Именем нашего Императора я обвиняю орден в измене. Своды ложи сотряс лязг оружия, вытащенного из почти десятка ножен наполовину в боевой готовности. — На каком основании, — Понтифик и бровью не повёл, но взгляд его потяжелел, на долю секунды, выдавая нервозность, метнулся к стоявшему неподалёку Публию. — Любопытно, — сухо вмешался Цезарь, оборачиваясь на клирика, будто заметил его подле себя только теперь. — Это серьёзное обвинение, Кассий, но я готов выслушать твои доказательства. — Благодарю, — ухмылка тронула губы Флавия; все замерли в напряжённом ожидании и Рикс почувствовал как в прохладе помещения по виску потекла капля пота. Отпустив чётки, пальцы пробежались по цифровому браслету, выудили нужную информацию, и свет выведенных экранов заставил на мгновение сощуриться всех близстоящих кроме Цезаря. — Здесь всё. Незаконная добыча скариума сверх установленных норм, забираемый излишек, боевые настройки гастатов, при которых они подчиняются только клирикам, подготовка армии для захвата власти, принуждение женщин в колонии к проституции и, прошу обратить особое внимание, организация покушения на Лабеля Флавия. — Хм, — лениво скользнув взглядом по тексту и изображениям, будто видел их не впервые, Цезарь строго посмотрел на Понтифика, чьё серое лицо посерело ещё больше. — Тебе есть что сказать в своё оправдание? — Отец, — вперёд неожиданно выступила Паулина, скромно улыбаясь и заправляя прядь волос за уши, — простите за вмешательство, но я не могу не упомянуть детей Паитрума, обучаемых в закрытом интернате в интересах ордена, а не Империи. — Змея… — прошипел едва различимо Публий, но Паулина встретила его ненавистный взгляд с наигранным удивлением. — Вы ведь сами привели меня на экскурсию, — её холодная улыбка пронзила авгура подобно стреле насквозь. — Я думал… — голова Публия дёрнулась, как от удара, он поднял вдруг руку и гастаты за его спиной подобрались. — Публий, — рявкнул Понтифик и занесённая ладонь авгура мелко затряслась. — Достаточно. Кривясь, тот сложил руки перед собой, едва скрывая ярость дрожавших пальцев. Рикс сам не мог расслабить вскинутые брови, так Паулина действительно заигрывала с Публием, ему не казалось, неужели она усыпляла бдительность авгура и представлялась ему предательницей своей семьи? Хорошая актриса. — Всё это, — развернувшись, Понтифик небрежно махнул рукой на цифровой браслет Кассия, хранившего невозмутимое молчание, — лишь заговор Кассия Флавия против моего ордена. Я могу предоставить не меньше против него и его семейки, вплоть до незаконных биоэкспериментов, — его взгляд вильнул в сторону Лабеля и вернулся к лицу ланисты. — Что, Кассий, тебя снедает зависть? — Меня ли, — усмехнулся Флавий, — ты был так ослеплён близостью успеха переворота, что не заметил, как твои приспешники начали ошибаться, подставляя тебя. Я много лет следил за делами ордена. — Какая наглость, — свистящий шёпот Понтифика напряг Рикса, поза клирика была угрожающей. — На моей стороне правда, на твоей — лишь липкая паутина, в которой ты запутался. Задрав подбородок, Понтифик обернулся к Цезарю, с интересом наблюдавшему за их перепалкой, и заговорил тоном оскорблённой гордости: — Это возмутительно. Если вы хотите судить меня за что-либо, хотя я всегда служил Вам беспрекословно, то сделайте это, Император, но я не намерен выслушивать обвинения от какого-то ланисты, возомнившего из себя… — Глаза! Звякнула сталь мечей фрументариев, ударивших по броне роботов, чьи чёрные зеницы под конец пламенной речи Понтифика стремительно налились красным для лазерного удара, но теперь погасли, пока обладатели были вынуждены отражать нападение. Никого из присутствующих не охватила паника — в ложе Цезаря случайных не было, потому на первый взгляд неорганизованный хаос был вовсе не случайным; своды заполнились криками, всхлипами, рычанием, топотом, механическим шумом гастатов и лязгом. Силы, как ожидалось, были не равны: за Флавиев сражались только их верные гладиаторы, за клириков — не менее верные роботы под прямым управлением хозяев. Но первой жертвой стал тот, из-за кого всё началось. Воспользовавшись вступительной секундой суматохи, Августа, стоявшая всё это время рядом с отцом, выхватила из ножен на бедре острый тонкий клинок, больше напоминающий большую булавку, и, размахнувшись, всадила его в спину Понтифика. Тот с удивлённым вздохом подался вперёд на Цезаря, который немедленно отступил, впрочем, скорее из соображений брезгливости, страха на его лице не было; серые руки попытались поймать одежды императора, но полы ускользнули, следующий более выверенный удар между рёбер заставил ловить воздух раскрытым ртом. Раненого Понтифика дёрнули с силой на себя за капюшон, срывая его, прижали спиной к груди, игнорируя кровь и перекрывая кислород предплечьем, — Кассий, место которому уступила Августа, зашипел на ухо: — Думаешь, я не узнал бы, что тамерланцы были вашими союзниками? Я годами ждал, когда смогу поймать тебя за руку. Ты проиграл. — Я… — Понтифик хрипел, кривясь от боли, но даже в таком состоянии, когда каждое слово давалось ему с надрывом, выглядел слишком гордым, с него хотелось сбить спесь, — …всегда… действовал… в интересах… Цезаря… За ними продолжалось яростное сражение фрументариев с гастатами: один из клириков уже погиб под весом собственного робота, который придавил его, упав из-за резкого выпада Граута, а затем не встал, будучи выведенным из строя. Этому их научил Рикс. Против великанов не было смысла применять силу и им оставалось полагаться на ловкость и хитрость, в чём особенно был хорош Хотч, но он в ту секунду был с повстанцами в ожидании сигнала для нападения на Кардом. — До последнего вздоха будешь врать, — клацнул зубами Кассий, поднимая вопросительный взгляд на Цезаря, возвышающегося над ними своим ростом. Император посмотрел в глаза Понтифику: однажды спасший ему жизнь — теперь лишь сброшенная с доски фигура, хоть и не пешки, а, пожалуй, туры. В его недоступных остальным мыслях шёл суд и, наконец, он коротко кивнул. Приняв приказ, Кассий резко развернулся со своей жертвой к Августе, уже занёсшей кинжал для смертельного удара. — Он… и от тебя… избавится… или она… — промычал Понтифик, смело встречая сверкающий взгляд разъярённой женщины перед собой. — Давай! — крик Кассия заглушил последнее слово умирающего и Августа опустила руку со всей силой, на которую была способна. Всадив прямо в сердце, тут же вжалась во вздрогнувшее тело Понтифика и провернула орудие насколько смогла, жадно высасывая взглядом жизнь из угасающих глаз. А через мгновение она взвыла, отступая от мёртвого, осевшего на руках отца, и вжала ладони в глаза — заискривший лицевой биомеханизм Понтифика в такой близости неожиданно ослепил её. Паулине и Лабелю повезло больше: как только всё началось, младшая, обезоруженная ролью прилежной дочери аристократа, скользнула в ближайшую нишу, умело растворяясь в обстановке, а доминус, как было обговорено, тенью метнулся к защищённому своей охраной Цезарю, чтобы под его покровительством следить за боем и помогать гладиаторам через чипы. Августе достались софиты, шедшие вкупе с риском. На них уверенно шагал гастат — даже смерть предводителя ордена не остановила одного из клириков от нападения на Флавиев — и Кассий опустил взгляд на Понтифика в своих руках, на чьём лице посмертной маской с открытыми глазами осталась победная ухмылка. Вздрогнув от осознания, он бросил тело и попятился в сторону стонущей от боли дочери. — Сторция! Гладиатрикс и головы не повернула, сразу поняв, зачем её окликнул Рикс, и, ловко увернувшись от меча очередного гастата, рванула на помощь своей госпоже. Робота же взял на себя вовремя подоспевший Гарс. Раздался треск энергетического поля, служившего ложе Цезаря вместо стекла, — в него, забывшись, спиной врезался ещё один клирик, в спешке не сумевший защититься от настигшего его Граута и потерявший от удара током сознание. Полагаться на одних только гастатов при таком низком владении навыками боя было не слишком дальновидно и в мыслях всех из лудуса Флавия эта неувязка застряла острой шпилькой. Кнут Рикса щёлкнул, обманывая гастата, и огненный кончик повредил одну из глазниц; рука взметнулась вверх перехватить врага, но тот был неуловим — ещё щелчок и робот остался совсем слепым, оба глаза нещадно искрило. Маловато, чтобы вывести из строя, достаточно, чтобы не тратить много времени, потому что в хаосе Рикс ни на секунду не терял свою цель — Публия. Скользкой змеёй тот пытался исчезнуть из его поля зрения, прятался за своих же, истерично искал что-то в своём цифровом пульте, вероятно, запуск лазерного зрения гастатов, которым пытался накануне воспользоваться Понтифик. Рикс следовал за ним по всей ложе, помогая то Грауту, то Гарсу, то самостоятельно всаживая гладий в чёрную броню. Они побеждали и крыса хотела сбежать с корабля, этого нельзя было допустить. Глаза обожгла яркая вспышка и Рикс зажмурился на мгновение, инстинктивно пригнувшись. Над головой что-то просвистело, как меч, но вместо него — лазер из глаз того самого робота, чьи глазницы он выбил кнутом. Обернувшись на корточках, Рикс выругался себе под нос из-за не сработавшего плана, а чёртов робот продолжал, вертя головой, жечь помещение, когда за спиной раздался визгливый смех авгура. Где были гладиаторы, Цезарь, Флавии, да даже Лабель, каков был расклад в то мгновение — Рикс не видел и не знал, потому что в его голове пульсировало лишь одно желание. Покончить с Публием. В воздухе встал тяжёлый запах гари, от загоревшегося интерьера помещение стремительно наполнялось дымом, который едва ли просачивался сквозь недостаточно треснувшее цифровое поле. Немедля Рикс снял с пояса маску, прижал к лицу, позволяя той обхватить нижнюю половину лица, и почувствовал, как дышать стало самую малость легче. Поднялся на ноги, глазами выискивая Публия и находя его как раз рядом с окном на арену, где он, возможно, хотел выключить поле и потоком кислорода окончательно подорвать загоревшуюся ложу. «Не хватает зрелищ, ублюдок?» Обернувшись, Рикс быстро оценил ситуацию, отметил, что Сторция уже помогала Августе, стоявшей на дрожащих ногах над клириком со стрелой в плече, Гарс и Граут держали натиск оставшихся двух, одного из которых Рикс оставил слепым, хотя всё ещё, к сожалению, действующим. Его внимание вернулось к Публию, который, какая насмешка, даже не был главным злодеем в этой истории, лишь личным врагом того, чью жизнь разрушил, переступив через неё ради своих ничтожных целей. Какая же чёрная ненависть овладела душой Рикса в момент, когда он, скрывая шаги в шуме боя и треска пожара, приближался к копошащейся фигуре. В одной руке был кнут, в другой — гладий, но ему не нужно было оружие, он мог бы голыми руками переломить птичью шею и оторвать голову. Сердце отбивало первобытный ритм, звуки мира потухли, зрение сузилось до Публия, существующего теперь в пустоте, из которой он пришёл и в которой должен сгинуть. Авгура, стоявшего рядом с пультом управления от цифрового поля, накрыла тень и до того яростно стучавшие по кнопкам пальцы потянулись по привычке к шарам скариума, но Рикс успел раньше: рывком завёл руку Публия за спину и вжал того в стену — хрустнул ударившийся о твёрдую поверхность нос. — О, любишь пожёстче? — даже в сложившейся ситуации, клирик продолжал язвить. — Наслышан. — Закрой пасть, — Рикс ударил его об стену ещё раз, теперь лбом, резко швырнул на пол к самому краю, в ноги потерявшего сознание соратника, чьим телом поле было повреждено ранее, но Публий ловко перекатился и прыжком вновь оказался на ногах. Без малейшего страха он поймал взбешённый взгляд гладиатора перед собой: из разбитого носа текла кровь и его оскал был окрашен в красный, делая лицо клирика ещё более пугающим, чем оно было и так. — Я не боюсь смерти, мальчик, — небрежно утерев и скорее размазав тыльной стороной руки кровь, Публий прищурил чёрные глаза, пока Рикс, думая над тактикой, закружил с ним в танце смерти. — И ты не боишься. Мы вообще с тобой очень похожи. — Заткнись! — Рикс сделал выпад, поймав край плаща Публия, на мгновение они сцепились, но авгуру, хитрому бесу, удалось ускользнуть и отпрыгнуть дальше, отступить ещё на несколько шагов назад. — Мы нихрена не похожи! — Ошибаешься, — рука гладиатора сжала рукоять кнута сильнее, напряглись мышцы, готовясь к атаке, — я от тебя за версту чую тьму. Я сам из такой же. — Да ты… — кожаный шнур неистово рассёк воздух, в то же мгновение Публий завёл руки за спину и уверенно нажал что-то на пульте управления от энергетического поля рядом с ними. И оно исчезло. Кислород ворвался в помещение голодной волной и последующий взрыв разбушевавшегося пожара заставил натренированное тело Рикса припасть к полу лицом вниз; в ушах нещадно зазвенело, он ощутил горячие всполохи на открытых участках тела. Его волосы зашевелил ветер. Не поднимаясь, Рикс приоткрыл глаза и плохо сфокусированным зрением рассмотрел перед собой Публия, оставшегося на месте, и одинокую тёмно-фиолетовую сферу, спутником державшуюся в воздухе за его спиной. Чёртов ублюдок мечтал воспользоваться скариумом и снял барьер ложи, разрушив окончательно и её заодно. Неужели, это конец? Запах дыма и гари даже с гигантской дырой в стене становился всё невыносимее, Риксу следовало бы взглянуть на своих товарищей, только взгляд упёрся в грязное наглое лицо перед собой и не мог оторваться даже на мгновение. Сделав неровный вдох, он с трудом поднялся на колени, а затем и встал на ноги, морщась от шума арены, где неистовствовали гости боёв. Что там сейчас происходило невозможно было даже представить, Рикс не обернулся, стоя к пропасти боком, только тряхнул головой и встретил недоумение на лице клирика, чей рот удивлённо приоткрылся. — Что-то не так? — саркастичная ухмылка гладиатора едва не ввела Публия в ступор. — Почему не действует?! — он занервничал и запах его страха забился в ноздри, опьянил. — Может… — в руке Рикса оказалась вторая сфера, которую он ловко снял с чужого пояса во время стычки и теперь играючи подбросил на ладони, — …поэтому? — Ха, — Публий попытался рассмеяться, насколько смог, но закашлялся, давясь своей же кровью из носа; ему приходилось почти кричать, чтобы они слышали друг друга: — И что? Ты не можешь её использовать! Но Рикс мог, о чём и сам не догадывался. Обжигающе холодная при первом касании, сфера нагрелась теплом его тела и крови, мелко завибрировала в руке, пуская под кожу нечто похожее на ток, будто связывая себя с новым хозяином. Он чувствовал её. Вздрогнул, когда Публий взвыл и рухнул на колени, зацарапал свои виски обломками ногтей из-за слепящей боли в голове. Рикс сглотнул, осознавая, — это его рук дело, точнее его мыслей. От привкуса власти вязало язык, жгло в груди не хуже беснующегося в ложе пламени, которому уже нечего было пожирать. Ещё один полный отчаяния вскрик авгура привёл гладиатора в чувство. Почему он мог управлять скариумом — не знал, но в то мгновение некогда было размышлять о природе бытия, Рикс жаждал информации другого рода, потому грубо схватил клирика за капюшон и дёрнул к краю пропасти, опрокинул на спину так, что серая голова откинулась в пустоту. Измученное лицо стонущего Публия на фоне бесконечной высоты арены вызывало тошноту, а сразу после — восторг, бьющий в голову, пульсирующий в каждой клеточке тела. Рикс, стоя над ним и пригвоздив край чужого плаща гладием к полу, сжимал в руке сферу и направлял её на авгура, не зная, как точно она работает, но надеясь, что будет достаточно для нужного воздействия. Поднимающийся ветер заставлял орать, срывая голос: — Ты похитил моих родителей! Где они?! Хриплое шипение Публия различить было невозможно, Рикс, раздражённо рыкнув, упал на колени поверх тщедушного тела и сжал одной рукой шею с дёргающимся кадыком — цепкие пальцы авгура схватились за его запястье в ответ. — Где?! — Ра… раз… «Пусть скажет! Пусть он скажет», — не понимая, как ослабить действие скариума, Рикс молился про себя и сфера словно услышала. — Разве… — черты Публия расслабились, видимо, боль незначительно отступила. — Что? Рикс затаил дыхание, напрягся до последней мышцы, лишь бы расслышать в хрипе заветные слова, и вдруг поймал нахальный взгляд авгура, чья мерзкая рожа, даже после пережитого, искривилась в привычную ухмылку. — Разве… я их… не убил? Каждое слово — гвоздем в живое мясо. Глаза Рикса потемнели, казались отныне двумя чёрными дырами, подобно гастатовским, над маской, закрывающей нижнюю половину лица, и сверлили смеющегося над ним в очередной раз Публия нечитаемым взглядом, в котором даже ненависти уже не было — чистая тьма. — Где? Они? Ему приходилось контролировать силу руки на шее клирика, иначе он бы смял и сломал её одним уверенным движением, так удобно она умещалась в ладони. И как сильно ему этого хотелось. — Зачем… мне отвечать? — впервые не ёрничая, Публий посмотрел в ответ серьёзно и холод прострелил вдоль позвоночника гладиатора. — Ты всё равно… убьёшь меня. Ну… так давай. Играть с обезумевшим врагом, против которого больше нет приёма, было в духе Публия и за предсмертное желание лишить радости мести хотелось уничтожить его с особой жестокостью. Ноздри Рикса раздувались от тяжелого дыхания, из грудной клетки рвался душный гнев, залепивший глаза и уши, стирающий существование мира вокруг. Наконец, спустя долгую секунду, взял себя под контроль и сжал во второй руке сферу — Публий стиснул челюсти, скалясь окровавленными зубами. Отпустив авгура, Рикс резко ударил его в лицо и голова, висящая в воздухе на ослабевших мышцах шеи, неестественно дёрнулась; если бы не ветер, не крики, не треск огня за спиной — услышал бы и хруст костей. — Ты скажешь, — Рикс потянул его на себя за грязную одежду, всмотрелся в глаза, которые от боли не могли сфокусироваться на лице перед собой, — где они?! По Публию было видно, что он на грани потерять сознание, если не умереть, но пересохшие губы всё же прошелестели: — У… Марк… — Что? От неожиданности пальцы разжались, позволяя авгуру упасть обратно на спину, его голова откинулась, ударившись с силой затылком о стену снаружи, глаза закрылись. Тело клирика забилось в судорогах, из ушей, ноздрей, рта и из-под закрытых век потекла багряная кровь, улетающая каплями вниз в бесконечность, заискрили треснувшие лицевые импланты — от шока Рикс потерял контроль над скариумом и необузданная ярость, вырвавшись, убила клирика. Сильное жжение в ладони заставило Рикса зашипеть вместе со сползающей кожей и отшвырнуть от себя сферу скариума, как источник яда, но она не собиралась покидать хозяина — отлетев недалеко, по той же траектории вернулась назад и зависла рядом в воздухе. Рикс, продолжавший сидеть на коленях над мёртвым, медленно поднял голову, прищурился, оглядывая подслеповато из-за солнца и сильного ветра арену. Почему не разбежались гости? Они прыгали и кричали, но слова не различались, превращались в вязкий живой шум, с которым сердце гладиатора билось в унисон. Целой рукой он вяло отстегнул маску, упавшую с глухим стуком на пол, и, прикрыв глаза, вдохнул всей грудью сухой воздух Паитрума. Всё кончилось. Пусть он ещё не встретил родителей и не обнял сестру, пусть было непонятно, как они связаны с Марк (и кто она, чёрт возьми, такая), пусть вопросов было миллион, а ответов — пересчитать по пальцам руки, и в голове не было представления, чего ожидать не только завтра, но и через минуту, — всё могло подождать. Он отомстил и сладкое удовлетворение истомой разлилось по телу, Рикс не заметил, как губы сами растянулись в блаженную улыбку. До слуха сквозь пелену донёсся слабый звук чужих шагов, ставший громогласным, когда некто приблизился к самому краю и его смогла разглядеть вмиг затихшая толпа. Обернувшись в бок на подошедшего и задрав голову, Рикс встретился снизу вверх со спокойным взглядом серых глаз, непривычно блестящих жизнью. От вида чистой, нетронутой боем, церемониальной одежды и белой, будто сияющей, кожи Риксу в очередной раз стало стыдно за свою грязь, но только родившиеся мысли немедленно потухли под прикосновением прохладных пальцев к подбородку. Нежно огладив, Лабель мягко улыбнулся самыми краешками губ, без слов благодаря за верную службу и поздравляя со свершившейся местью. Душа Рикса ощутила безмятежный покой, накативший волной, под разрушительной силой которой исчезали все сомнения, недоверие и страхи. Ему хотелось поймать ласкающую руку, покрыть нежную кожу поцелуями, увидеть в глазах Лабеля желание, сжигающее изнутри их обоих. Хотелось убедить в своей преданности, обещать ему всё, положить весь мир к красивым стройным ногам. Отпустив Рикса, Лабель выпрямился перед краем и по другую его руку встал Цезарь, гордо оглядел ожидавшую объяснений толпу. Казалось, сидящий на коленях гладиатор и труп клирика никак не умаляли торжественной обстановки. Рикс только теперь взглянул мельком на разрушенную ложу позади них, где уже не было пожара и не было видно Флавиев или фрументариев из-за плотной шеренги личной охраны Императора. Вздрогнул, когда Цезарь, воспользовавшись усилителем голоса, заговорил подготовленную речь. Обнаруженный заговор и последовавшее наказание вызвали у гостей арены горячие перешёптывания, новость же с представлением законного наследника Империи — буйное неистовство. Под всеобщие вопли Цезарь уверенно вскинул их с сыном сцепленные руки в воздух; на секунду усмехнувшись, Лабель тут же вернул себе величественное выражение, приковывая к своему профилю взгляд Рикса. И тут он понял, что с их разрушением основы ордена клириков ничего на самом деле не закончилось. Всё только началось.