Куколка

Городские трущобы нижних уровней — крысиная помойка. Грязные, узкие улочки, кишащими ворами, наркоманами и шлюхами на каждом повороте. Юнги вжимает окурок в кирпичную стену и швыряет под ноги, осматриваясь по сторонам. Уже давно стемнело, поочередно зажглись огни вывесок и фонарей, и находиться здесь уже менее безопасно, чем днём, особенно омеге. Особенно одному. Мин достает телефон, проверяет время. Чёртов Чонгук, чтоб его. Набирает номер, слушает долгие гудки.  — Проваливай. Омега с отвратительным макияжем, расплывшимся по красному лицу, тяжело встает, подбирает трусики, единственное, что уцелело из комплекта нижнего белья, иногда шипит от боли. Чонгук закуривает, отлёживаясь на ливпне среди хаоса из одеяла, скомканной простыни и подушек, все пахнет потом и смазкой, а на полу валяются использованные презервативы. — Заплатишь сегодня? — единственно, что спрашивает парень, натянув ужасные кожаные шортики, едва прикрывающие тощую задницу, топик с пятном, и взявшись за порванные чулки. Гук презрительно хмыкает и пожимает плечами: — Разве что на новые чулки дам. Омега фыркает и опускает голову. — Ты же сам знаешь, что долг твоего отца слишком большой, Дэсу, — говорит Чон спокойно, — ты наверное и не отработаешь столько. Разве что тебя затрахать до смерти. Чонгук никогда не отличался вежливостью. Насмехаться, унижать — это по его части. Глядя омеге в спину, альфа представлял, что когда-то он уже не войдёт в жту квартиру, не раздвинет перед ним ноги. Это и радовало, и печалило. Когда-то Гук знал Чхве Дэсу как своего одноклассника, очень красивого парня, с которым сидел за одной партой, за которым даже ухаживал. Но время идет, и жизнь меняет каждого. Красивые и успешные быстро оказываются на дне, бедные — поднимаются к вершинам, греются под солнцем успехов. Чонгуку пришлось идти по головам, почти поттрупам. Начав с воровства, он грыз, выгрызал каждый день для себя. — Сколько ещё? — спрашивает омега, доставая из маленькой сумочки влажные салфетки и становясь перед зеркалом. — Много. Твой отец крупно задолжал. Вы с ним вдвоем там долбите, а? Дэсу ничего не сказал. Вытер подтеки туши, накрасил заново ресницы до отвратительного жирно, обвел губы яркой помадой. — А даже если и долбим, — позволил себе шикнуть парень, поворачиваясь к вставшему с кровати Чонгуку. — Ты и так много забрал. — Например? — Девственность, — тихо сказал Дэсу. Чонгук хмыкнул, затянулся в последний раз и вдавил окурок в пепельницу, находившуюся на прикроватной тумбе. Что такое девственность? Ранее этот товар был на вес золота. Сейчас же это то, что легко отобрать, то, чем платят. — Смешно тебе. А мне вот нет. Ты мне жизнь покалечил! — Ляпнуть бы тебя сейчас по лицу, — внезппно злобно рыкнул Чон, заставляя омегу попятиться назад, — да только ежели потеряешь товарный вид… Дэсу прикусил нижнюю губу и быстро прошел, почти допрыгнул до призожей, обулся, схватил кожанку и вылетел из квартиры, даже не оборачиваясь. Альфа облегченно выдохнул, осознав, что остался один, но радость прервал звонок телефона. Мелодия, поставленная на Юнги. Вот блять. — Алло. Юн-и, я… — Ты сука где? Я блять стою тут, жопу отмораживаю! — раздалось разъяренно и громко. — Ну прости, куколка. Я завтыкал немного. Выбивал долг с одного тела. Быть должником Чонгука мало кто хочет. Альфа известен своими изощренными методами, и Мин не завидовал тому, кто попал в эту немилость. — У тебя десять минут, — шипит омега и сбрасывает вызов. Надо где-то переждать. Мимо проходит компания громко смеющихся мужчик, и оставшийся шлейф алкоголя едва не заставляет поджать губы. Отвратительно. Через дорогу, прямо напротив, мигает вывеска кофейни. Юнги давно не пил кофе, а надо бы. Сунув руки в карманы бомбера, он уверенно переходит дорогу и скрывается за стеклянной дверью с тыбличкой «янйефок». — Какие люди и без охраны. За барной стойкой, упираясь в её гладкую поверхность, стоял высокий альфа с короткими чёрными волосами и в клетчатой рубашке. — Ох нихуя ж себе, — выпаливает Мин, удивившись. — Кого я вижу. Сам Ким Намджун. Неужели вернулся? Альфа хмыкает добродушно и кивает, сразу берясь за холдер и насыпая в него кофе. — Американо без молока и сахара, — утверлительно распевает Намджун, смотря на посетителя через плечо. Знает, что омега обычно пьет. Не зря столько лет пробыл рядом. — Всё ещё носишь их, — Ким нажимает на кнопку пролива, подставляя стакан и кивает на чёрную короткую юбку и колготки в крупную сетку. — Ты не меняешься, детка. — Это ебаная стабильность, чувак, — вздызает омега, — которая хоть где-то должна быть. Намджун ставит перед Юнги готовый кофе. — Стабильность, — хмыкает альфа, — её давно похоронили нахуй вместе с покоем. Мин пожимает плечами. — Сколько с меня. — Забей, — Ким небрежно машет рукой. Халявный кофе. Намджун всегда отлично его готовил. Особенно для Юнги. Зазвонил телефон, заставляя омегу дергнуться. — Да. Ты тут? Ок, — омега прячет телефон в карман: — Я пойду. Был рад увидеть. — Захаживай ещё. Городские трущобы нижних уровней — крысиная помойка. Грязные, узкие улочки, кишащими ворами, наркоманами и шлюхами на каждом повороте. И выдивает здесь только сильный. Лиам — дикая природа. Монстр, вечно голодный, с желтыми зубами и налетом ок крови, с застряющим между ними мясом тех, кто не смог, кто сдался, кто оказался слабым, недостойным. Чонгук ждал в машине, слушая музыку. Юнги впрыгнул на сидение рядом, едва не расплескивая свой кофе. — Вложился. Чон хмыкает надменно: — Ещё бы, — и хлопает омегу по бледному худому бедру с грубыми, грязно-розовыми, бугрящимися шрамами от порезов. Мин принюхивается и морщится: — Трахался с кем-то. Хоть бы душ принял. — Ну, куколка, ты сам меня торопил, — пожимает плечами альфа и заводит мотор. — Покатаемся? Юнги плевать. Он не спешит домой, его там никто не ждет. Омега пьет кофе, смотря в окно. — Ты ревнуешь? — внезапно спрашивает Чонгук, резко поворачивая и съезжая вниз. Мин дергается, едва не ударяясь головой об стекло. — Блять, ты меня убить решил? — О, ожил, — усмехается альфа. — Нет, куколка, ты слишком ценный, чтобы тебя убивать. Могу разве что покалечить. Дома становились примитивнее, меньше, мелькнуло несколько недостроек и высокий, кирпичный забор старого кладбища. — С чего, кстати, ты взял, что я ревную? — Юнги вертит в руках пустой стакан. — Ты не разговариваешь со мной, как обычно, — жмет плечами Чонгук. — И даже не смотришь на меня. И ты пытался убрать ногу… — Мне не приятно, — признался омега. — Вот как. Может и в одной машине находиться мерзко? Может мне тебя высадить нахуй, а, куколка? — И остаться без кокса? Можешь. Альфа поджал губы. Чертов омега, знает, куда бить. За ещё одним поворотом спуск к невероятно красивому каньону. Гук тормозит и хрустит пальцами правой, потом левой руки. — И что мы тут делаем? — омега ставит таки стакан в специальную выемку возле сидения. — Романтизирую передачу товара, — язвит альфа. Юнги закатывает глаза. Сколько он знал Чон Чонгука — романтика никогда не была его коньком. Такие люди, как Гук, не способны любить ничего, кроме денег и наркотиков. — Ты фильмов пересмотрел, Чон? Альфа запрокидывает голову и смеется тихо, но от этого у омеги мурашки по телу бегут, а нутро скручивает. — А ты никогда этого не хотел? — интересуется Чонгук. — Романтика. Луна, звёзды, этот каньон, я… И мой член в тебе. Мин вздыхает. — Придурок. — Я скучаю. Юнги замирает, неверяще глядя на альфу. Ему не послышалось? Скучает? Сам Чонгук? Пальцы начали нервно мять край черной юбки. — Ты разрушил всё, — тихо говорит омега. — Тогда, выбрав наркотики и шлюх, ты уничтожил всё. Ты ушел. А я был вынужден разрушить свое здоровье, жизнь. Ты разбил не одно сердце, два… Чонгук слушал, впитывал. И сам не верил. — Два, — тихо говорит альфа. — Ты не сказал… — Говорил. Я писал тебе сообщение от имени Чимина. Я писал, что беременный от тебя. И что ты сказал? Что ты не веришь и тебе похуй. И я сделал аборт. Чонгука размазывало. С каждым словом его квасило, он превращался в кашистую кровавую мазню с ошметками мозгов и кусочками костей. С каждым словом ненавидел себя сильнее, настолько, что мысленно тянулся к пистолету в бардачке и приставлял дуло к виску. — Юнги. А у Мина слёзы градом впервые за долгое время, и остановиться нет возможности. Он мотает головой, сжимая челюсти и почти задыхается. Он тоже скучает. Каждую минуту, каждый грёбаный день скучал. Когда-то Чонгук стал его первым. Стал его. И так же когда-то все уничтожил, растоптал, превратил в пыыль, которую вдыхал потом. Чонгук подается вперед и прижимает омегу к себе, позволяя уткнуться в шею мокрым лицом. Юнги позволяет себе эту слабость, но через несколько секунд начинает слабо отбиваться: — Сволочь. От тебя бздит другим омегой. Сука. Выпусти меня. — Тогда дай мне пропахнуть тобой, куколка, — альфа пальцами чужой подбородок обхватывает и глубоко, мокро целует, вылизывает так, что на языке мерещится сладковатый привкус. Мин ещё дергается, но уже сжимает ворот гуковой толстовки, прмжтмаясь к широкой крепкой груди. Чужие руки скользят по талии вниз и сжимают худые бедра, заползают под юбку. Правой рукой Чон накрывает член омеги, левой сжимает правую ягодицу. — Стой, — просит Мин, разрывая поцелуй. — Я не… — Можешь. Мы можем, куколка… Юнги. Юн-и. Не просто может. Хочет. Позволяет Чонгуку целовать шею, оставлять засосы, томно вздызает, чувствуя как рука чуть крепче сжимает член и начинает водить по стволу. — Сладкая детка, — хрипит альфа, и омега слышит треск. Это его любимые колготки, а вместе с ними и трусики. — Блять, ты… — Куплю такие же. Даже лучше, — обещает альфа. — Не думай сейчас ни о чем, кроме меня. У Мина выхода нет. Он плавится в руках Чона, извивается, словно змея. Чонгук стаскивает куртку, откидывает на соседнее сидение, задирает легкую толстовку и кидается в соскам, вылизывая и кусая. Юнги трясёт. Он выгибает спину, в итоге почти ложась на руль, пока альфа не разворачивается и не заваливает его на спину, нависая сверху. — Ох, Гук-а, — испуганно выдыхает Мин. — Ты такой красивый. — С кем ты трахался? — вдруг серьёзно, насколько может, спрашивает омега. — Блять, куколка, это так важно сейчас? — Да, — Юнги смотрит в глаза, как в душу. — Дэсу. Чхве Дэсу. Должник. — С каких пор ты трахаешься с этими отбросами? — Его отец не может вернуть долг деньгами полностью. В замен считай продал мне своего сына. — Не смей с ним трахаться больше. Чонгук хмыкает и сильно сжимает член омеги, заставляя выгнуть спину и таки застонать громче, закрыв глаза. — А то что? — Я оторву… вам головы, — проскулил Юнги. — Да? — усмехается альфа, убирает руку с члена и закидывает чужие ноги себе на плечи, складывая Мина напополам. — Пока всё, что ты делаешь, это течешь, детка. Юнги смущенно хмыкает, когда пальцы Гука касаются его мокрой дырочки. — Оух, — омега вздрагивает от неожиданного проникновения, сразу хватаясь за плечи альфы. — Красивый. — Ему ты тоже так говорил? — выдыхает Мин. Знает, что Чонгук не ответит или съязвит. И ему не хочется слышать, знать это. Но ревность и всё ещё оставшиеся чувства диктуют. Омега насаживается сам на пальцы, тянется за поцелуем. Он позволяет себе кусаться и тоже оставляет два засоса на шее альфы, облизывает их, посылая по телу Гука волны удовольствия. Эти забытые ощущения теперь снова новые. — Я хочу вставить тебе, — как признание, шепчет альфа, сильнее смущая Юнги. Тот краснее красного. — Да. Да. Одно такое, и Чонгук быстро расстегивает пуговицу и ширинку на джинсах, спускает неаккуратно и обхватывает стоящий колом член, направляя в Юнги. — Папочка дома, — усмехается альфа и проталкивает головку. Теперь по телу Мина разрядки тока идут, по натянутым проводами нервам. Второе «да», и чонгуков член в Юнги уже на половину. Сердце колотится бешено, в голове воспоминания об их первом разе. Такие неуверенные, неумелые, видели только в порнухе. — Блять, давай же, — требует Мин и сам насаживается, нижнюю губу кусая. У Чонгука перед глазами пятна мелькают. Внутри омени тесно, мокро, его щапах окутал весь салон. Ладан. — Бля, Юн-и, — не выдерживает альфа и делает первый толчок, после которого остановиться уже нельзя. Тело неконтролируемо. Он так хотел этого, ждал. Ни выпивка, ни наркотики, ни все те шлюхи, с которыми он был, а это желанное тело, бледная кожа с порезами, эти глаза, ещё немного красные от слёз, этот запах, от которого голова кругом. Юнги хочется не трахать, любить, сексом заниматься. Юнги просто хочется. От макушки до пальчиков на ногах, и если бы не стилы, Чон сам себе клянется, что эти пальчики поджимаются от удовольствия. — Поцелй меня, Гук-и, — выстанывает омега щарываясь пальцами в чужие отросшие пряди тёмно-синего цвета, жмёт на затылок. И альфа целует, переходит на размашистые толчки, а разорвав поцелуй, выпрямляется и смотрит сверзу внмз на извивающегося Юнги, на его чистое сумасшествие. И Чонгук тоже сходит с ума. — Блять, куколка, я сейчас кончу. — Блять, не в меня, — просит Юнги. — Тогда тебе на лицо, — усмехается Чонгук, просто втрахивая омегу в сидения, и только сейчас он чувствует помявшийся стаканчик и расстояние между сидениями, и боль в пояснице, оловом разлившуюся. Несколько завкршительных толчков, и Чон вынимаеитчлен, окропляя горячими каплями живот, грудь и лицо. Юнги открывает рот и высовывает язык. — Ёбана. Детка, ты такой, — стонет хрипло альфа. Юнги же принимается себе дрочить, пока его руку Гук не перехватывает и не начинает сам дрочить. — Оуф… Аккуратнее, Гук-и, больно, — назодит силы возмутиться омега, но на последнем слове голос срывается. Он кончает себе на живот, вздрагивая в сладких конвульсиях. Отдышавшись первым, Чонгук лезет в бардачок, выуживает пачку салфеток, протягивает Мину. — Вои теперь долго спина будет болеть, — кряхтит Юнги, вытирая лицо и живот, проверяет волосы. Ему бы вообще в душ. В салоне жарко, пазнет ладаном, потом. — Хочешь, буду массажи тебе приходить делать. — Ой блять, знаю я чем эти массажи заканчиваются. — Только не пизди, что не нравится, куколка. — Заметь, я такого не говорил. Так, а что с заказом? — А, точно. Юнги закатывает глаза.