снег

на душе холодно и промозгло, на улице — тоже, и у глеба сдавленное чувство такое, будто он и есть главная причина внезапного похолодания посреди октября. безымянные, пустые люди безучастно двигаются туда-сюда, а с ними приходит ненависть, будто они этим специально хотят его в могилу загнать, ибо среди всех них нет одного-единственного желаемого лица (не пустого и безымянного), сколько бы ему не казалось. потоки ледяного ветра нещадно бьют прямо в бледное, аристократичное лицо, почему-то отвернуться представляет кучу неземных усилий, он словно врос в землю за эти жалкие двадцать минут. где-то в метрах десяти стоит одинокий фонарь и в его свете можно наблюдать вьющиеся снежинки. фоновый белый шум поселился в ушной раковине, а в голове настоящая слякоть, по которой ходят множество чужих ног, этот гулкий стук пронзает все мозговые извилины. хочется убежать за рамки реальности, испариться раз и навсегда, только бы не быть здесь и не слышать этого. у глеба сейчас в кармане таится волшебная таблетка, и если через пять минут... звонкий автомобильный гудок устраняет все помехи, и тот, как от будильника, просыпается и спешит, толком не поднимаю своих авантюриновых глаз, к чёрной артёминой громадине, именуемой геликом. таблетка летит в грязный снег. в кожаном салоне тепло, витает тонкий аромат, вероятно принадлежащий флакону изысканных духов, и по сравнению с мокрым и ветхим запахом людской безнадёги, этот кажется божеством с небес. слева, правда, сидит самое настоящее божество, материальное и живое, живее всех живых. глеб закрывает глаза, предварительно успев мимолётом взглянуть на шатохина, кладёт свою холодную ладонь на селектор кпп, картинно вдыхает в лёгкие никотин из недавней сигареты, одолженной артёмом. молчание. простое молчание после долгих месяцев тоски друг по другу, кто бы мог подумать, окажется действительно нужным. всего-то малость в отличии от этого порхающего внутри маниакального ощущения; что это? с души как с горы скатывается тяжеленный валун страданий и в конце своего недолгого пути распадается по трещинам. постепенно приходит осознание: с кем он сейчас находится, точнее, насколько близко он сейчас с тем, кого ему не хватало последние четыре года, пока перманентное отчаяние безудержно преследовало его по пятам? от этого что-то приятно покалывает в сердце, и только бы артём не услышал, как бешено оно стучит. неловкость паутинкой витает в воздухе, в сердцах обоих замки открываются этим невидимым ключом. в момент всё ненужное движение прекращается, остаются только они двое. вздох. чья-то тёплая ладонь легко ложится поверх глебовой, пока тот смущённо пялит в окно. сигарета выпадает изо рта, оставаясь где-то внизу, около брендовых массивных ботинок, на резиновом коврике. старые воспоминания снова возвращаются и снова причиняют боль, но в этот раз почему-то от этого становится только приятнее, потому что он наконец-то не один. им предстоит вновь свыкнуться со многими моментами и изменениями, взамен же внутренности будут восстанавливаться и заживать от ран, а пока, из колонок приглушённо льётся звучный голосок ранней земфиры, окурок тлеет на полу вместе с давно ушедшей обидой. — я очень скучал, — смотрит ведь, сука, прямо в глаза. глеб сдаётся: — я тоже.