Два брата

Ах, бессмертье мое растопчи, — Я огонь для тебя сберегу. Робко пламя церковной свечи У заутрени бледной зажгу. Александр Блок В окно барабанил дождь. Эовин открыла глаза. Ей казалось, что она уже несколько дней, как очнулась, точнее, не очнулась, а находилась в полусознании. Даже пробовала ходить. Или нет. Был ли это бред или было на самом деле? Она не была уверена даже в том, что прямо сейчас она действительно проснулась. Но обстановка была слишком нормальной для безумных сновидений последних дней. Белая комната, приоткрытое окно, а которое дул свежий ветер, пахнущий дождем. Да, это дождь шумел за окном. За окном? Поле битвы. Теоден под Снежногривом. И то, что и сейчас ее сознание отказывалось вспоминать. А ещё там был этот, невеличек, хольбитла. А потом? Просторная комната, простая, но одновременно величественная. Может, дело в белом камне. От него слепило глаза, когда было солнце, но сейчас он дарит мягкое сияние. Минас Тирит? Его зовут белым городом. Значит, она спаслась. А если она жива, значит, ее место в битве. Потому что она либо будет рядом с Арагорном, либо умрет. Удивительно, но второй вариант радовал даже больше. Смерть — это просто. Потому что сейчас она живет, ее брат стал королём и теперь непонятно где, а она его сестра и значит… что это значит, Эовин так и не решила, но желание снова ринуться в бой не угасло. Точнее, не желание, а просто отчаянная решимость. Она закрыла глаза. Что ей снилось? Слишком страшно, чтобы вспоминать. Хотя, перед самым пробуждениям… это был лес, но не темный горный лес, а радостный, благоуханный, пронизанный солнцем, лучше бы это оказались поля для воинов, ушедших в битве, чем сном, а там был… нет, не Арагорн, но он был похож: высокий, чернокудрый, и что-то было общее в осанке. Он был печален в том радостном лесу, одетый в черные одежды. У кровати стоял тонкий колокольчик. Она протянула руку и позвонила. Сделанный из золотистого металла, он оказался гораздо тяжелее, чем Эовин думала, ее ослабшие пальцы не смогли его удержать, и он с грохотом упал на каменный пол. Дверь отворилась, и вошла служительница. – Радость-то какая! Проснулась, моя госпожа! Уж и не надеялись, так волновались за вас все! – Все? Кто все? Мой брат здесь? Где король Арагорн? На лице целительницы отобразилось смятение. – Отвечай мне! Они ушли на Восток? Подать мне коня! Где мои доспехи? Она вскочила с кровати и начала, как безумная, оглядывать комнату. Целительница открыла дверь, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. По коридору шел Фарамир, прогуливавшийся по обителям в ожидании брата. – Господин! Помогите мне, пожалуйста! Фарамир подошел быстрым шагом и в дверях столкнулся с Эовин. Она была боса, в одной рубашке, ее золотые волосы были спутаны, и все же она показалась ему прекраснее, чем все девы, которых он видел до этого. – Боромир? – Боюсь, что нет, я всего лишь его младший брат, Фарамир, – он улыбнулся своей похожести с братом, вспомнив свой с ним разговор, он догадался, кто перед ним, – А вы, моя госпожа, наверное, Эовин, сестра короля Эомера и великая воительница Рохирримского народа? — Так значит, память мне не лжет, и король Теоден действительно пал на поле боя? Я предпочла бы ошибаться. Но где же мой брат? — Он с королем Элессаром воюет с великим злом на Востоке, – его взгляд помрачнел. — Мое место рядом с ним! Где мой конь? От волнения и слабости она задыхалась. Фарамир поддержал ее под локоть и усадил в кресло, стоящее у окна. — Госпожа, вы еще слишком слабы, чтобы сражаться, к тому же войска ушли уже слишком далеко, вы ни за что их не догоните, да и не в моих силах дать вам коня, как видите, я сам здесь пленник. — Кто здесь главный? Ваш отец, кажется, наместник? Фарамир отогнал от себя смутные видения об отце в огне. — Наместник теперь мой брат, я сообщу ему о вашей просьбе. Может, есть еще что-то, что я могу для вас сделать? — Нет, ничего. Хотя… вы можете попросить переселить меня в комнату, окнами выходящую на восток? — Что ж, эту просьбу легче выполнить, чем остальные. Но если вы хотите посмотреть в ту сторону прежде, чем вам дадут другую комнату, вы можете подняться на городскую стену, мы часто там гуляем с братом, когда он меня навещает. — Буду помнить, — она попыталась вежливо улыбнуться. Фарамир встал, у выхода он обернулся, но Эовин на него не смотрела, она положила лоб на сплетенные пальца и, казалось, о чем-то напряженно думала. За окном, увитым плющом, на котором набухли почки, лил дождь, отчего лицо девушки казалось еще бледнее, тонкие пальцы и запястья с синими жилками, напоминали мрамор, и только спутанные волосы казались живыми. Теперь он понял, почему роханская королевна заставила его брата сделаться поэтом, она действительно заслуживала в свою честь песни, прекрасные замки, а главное, любящего супруга, и уж точно не такие страшные испытания. Впрочем, разве хоть один человек в мире, заслужил бы то, что испытала она, да и все они? Времена не выбирают, в них живут и умирают. Во всяком случае, ей досталась слава, а за это многие пожертвовали бы большим, чем она. Сам он этого мнения не разделял, и если бы ему предложили пожертвовать всем чем угодно, лишь бы не было на земле больше ни одной битвы, лишь бы никогда больше ни один человек не пал от меча другого, он бы не задумываясь отдал бы все, включая собственную жизнь. В галерее, в которой он прогуливался, пока лил дождь, он наткнулся на Главного целителя. — Господин, я видел сегодня госпожу Эовин, она пришла в себя. — Да, я знаю, я уже побывал у нее, сейчас с ней целители. — Она просила передать вам, что она хотела бы комнату, окна которой выходят на восток, — он запнулся, — а от себя хотел попросить, чтобы вы разрешили ей выходить почаще. — Насчет комнаты я сейчас же распоряжусь, кажется, в вашем крыле была пара пустых, ну а прогулки лежат на ее совести, мы никого не держим взаперти, — тут он лукаво улыбнулся, что крайне удивило Фарамира, так как обычно целитель был весьма серьезен и даже внушителен, — но я рад, что вы так заботитесь о госпоже Эовин, значит, дело ваше идет на поправку. Фарамир почувствовал, что кончики его ушей запылали, но, сдержав смущение, он спокойно сказал: — Спасибо вам, наше с братом дело заботиться о гостях в Минас-Тирите, когда король в отсутствии. Целитель пошел дальше, размышляя о том, что взаимное чувство много бы способствовало исцелению обоих молодых людей. Вечером братья снова стояли на крепостной стене, смотря вдаль. Говорить не хотелось, все, что их волновало, находилось там, на Востоке, а то сокровище, что находилось в крепости, обсуждать им не хотелось. Сам не зная, почему, Фарамир предпочел скрыть от брата, что виделся сегодня с Эовин. Задумавшись, оба обернулись и посмотрели в сад, уже скрытый сумерками. На скамье в кустах шиповника, только начавшего набирать силу, сидела одинокая фигура в белой одежде, луч закатного солнца скользнул по золотистым волосам и оба ее узнали. — Не королевна ли это Рохана, благороднейшая Эовин? — воскликнул Боромир, — Давай спустимся к ней, негоже оставлять прекрасную деву одну. — Не спеши так, пожалей слабого младшего брата, — попросил, задыхаясь, Фарамир. — Прости, я совсем забыл, — он протянул брату руку, — уж очень здоровым ты выглядишь. Эовин издалека заметила их, и слабая улыбка тронула ее губы, при виде того, как трогательно Фарамир опирается на руку брата. Они были необычайно похожи — оба высокие, стройные, с темными волосами, лицом почти близнецы, но главное — несмотря на заметную разность характера и темперамента, у них были совершенно одинаковые манеры и жесты — они одинаково откидывали челку со лба, держали голову, и что-то похожее было в выражении их глаз. — Госпожа Эовин, рад, что вы пришли в себя… я… мы все волновались, — начал Боромир, и Фарамир в душе улыбнулся тому, как смутился его брат, всегда в себе такой уверенный, — это мой брат, Фарамир, величайший воин нашего времени, герой, прославивший себя в многих боях на рубежах нашей страны, а также весьма ученый и, говорят, хороший поэт, хотя и не мне об этом судить, я лучше разбираюсь в добрых конях и доспехах, чем в словесах. — Да, мы уже виделись сегодня с вашим братом, благодарю вас за новую комнату. Боромир вопросительно посмотрел на брата, но тот махнул рукой и ничего не ответил. Боромир вновь перевел взгляд на Эовин, бледная, она сидела в окружении тёмных глянцевых листьев, среди которых уже набухали зеленые точки, которые вскоре должны были стать бутонами. Она сама была похожа на белый цветок шиповника — бледная, нежная, хрупкая, но в то же время холод, исходивший от нее был подобен шипам, защищавшим ее. Бледность еще больше подчеркивалась рубашкой из белого льна и светло-бежевым шерстяным сюркотом. Боромир только сейчас рассмотрел, что Эовин одета в костюм младшей целительницы, к тому же с чужого плеча. — Черт возьми, во что они вас одели?! Что скажет ваш брат, когда вернётся?! Гондор древнее королевство и негоже здесь ходить королевне Рохана в таком виде. Я сегодня же распоряжусь, чтобы для вас разыскали достойные одежды, — он на пару секунд задумался, — Фарамир, ведь в комнатах нашей матери сохранялись сундуки с ее платьями и приданым? Это достойные одежды для Белой Лилии Эдораса. — Да, отец сохранил все нетронутым, — по лицу Фарамира скользнуло выражение легкой грусти, как всегда, когда он задумывался о матери, — мы можем пойти туда и выбрать наряды для королевны. — Благородные мужи, мне была бы приятна ваша забота, если бы меня интересовали наряды и я бы хотела оставаться здесь и встречать брата, но честь Рохана я лучше защищу подле него, на поле брани, чем отсиживаюсь здесь, занимаясь рукоделием. Лучше достаньте мне из арсенала доспех и меч, дайте коня и я уеду, — она встала, и посмотрела в глаза Боромиру, ростом она была почти с братьев, — все равно негоже мертвой оставаться среди живых. Ее щеки загорелись лихорадочным румянцем, глаза заблестели, но тут силы ее покинули и она покачнулась, Фарамир ее подхватил и усадил на скамейку. — Госпожа, я понимаю ваше желание, но войско уже давно покинуло Минас-Тирит, и нам за ним уже не угнаться, — Фарамир придерживал Эовин за плечи — она была холодной и билась мелкой дрожью, он положил ладонь к ней на лоб — он был горяч, как уголь. Хрупкая и беззащитная, в его руках, она напоминала ему орленка, которого он однажды нашел во время вылазки в Итилиэне, дикий, беззащитный, когда Фарамир его только нашел, он улетел сразу же, как сломанное крыло срослось. У него защемило сердце, когда он представил, что как только у романской королевны появятся силы, она вскочит на коня и ускачет вдаль, на верную смерть. Следить за каждым ее шагом, охранять, а там, быть может, она и привыкнет к мирной жизни. — Мы все здесь пленники, разве я или мой брат не предпочли бы сражаться рядом с нашими друзьями и королем? Иногда долг предписывает нам не самые приятные вещи, но истинно благородный человек следует им, — Боромир сел с другой стороны от Эовин, — к тому же если войско победит, вы уже не покроете себя большей славой, чем покрыли во время Пеленнорской битвы, если же они проиграют, нам всем придется взять в руки оружие и продать свою жизнь подороже. Тут Эовин подумала, что со стороны ее порывы выглядят, как капризы избалованного ребенка, и горячий стыд охватил ее. Братья были благородны, будто витязи из старинных легенд, учтивы, как никто при эдорасском дворе, к тому же опытным глазом она видела, что они были сильнее любого роханского воина. С обоих сторон она почувствовала из тепло и заботу, какую к ней не появлял никто с тех пор, как уехал ее брат. Слеза скатилась по ее щеке. Вдруг резко она перестала дрожать и обмякла, будто неживая. — Что нам делать? — спросил Боромир, вскочив. — Думаю, надо отнести ее в обители. — Где ее комната? — Не знаю, главный целитель сказал, что где-то рядом с моей. — Давай отнесем ее к тебе, а потом найдём кого-нибудь из служителей. Боромир взял королевну на руки, тонкая, ослабшая, она была не тяжелее ребенка. Он осторожно нес ее, ощупывая ногами путь и вглядываясь в сумерках в бледное лицо Эовин, на котором залегли тени. Фарамир зажег свечу в лампе, и поставил ее рядом с кроватью, куда Боромир положил девушку. Братья тихо стояли, боясь отойти. — Иди, тебе завтра вставать, решать дела крепости. Я посплю рядом с ней, в кресле, — сказал Фарамир. — Сам-то еле на ногах держишься, выдержишь целую ночь? — Боромир с сомнением посмотрел на брата, потом на Эовин, чье беспамятство, кажется, перешло в мирный сон. Ему не хотелось уходить от нее, оставлять наедине с кем-то другим, пусть даже это его брат, которому он доверял, как себе. Фарамир сел в кресле у кровати, оперся на руку и закрыл глаза, тут же задремав. Что-то роднило этих двоих, обоих коснулось одно и то же темное крыло, и теперь, во сне, лица их приняли одинаковое выражение, но даже не это объединяло их, а какой-то внутренний свет, будто кожа их истончилась, и, как резной костяной абажур, пропускала мягкий внутренний свет. Не должно быть таких лиц у живых молодых людей. Только у тех, кто на грани смерти и тех, кто познал большую мудрость, а это в целом одно и то же, лица так светятся. Боромир вздохнул, взял со скамьи шерстяные покрывала, накрыл брата и Эовин, задул свечу и вышел.