i hate u, i really hate u

Между ними двумя всегда была иная атмосфера, нежели у других пар. Не было излишней ревнивости или необузданной страсти, не было долгих разговоров за чашкой чая или прогулок зимней ночью; был только секс и фетиши. Они выражали свою ненормальную любовь в громкости стонов, а неудовлетворение в жгучих укусах. У них обоих не было общих знакомых и не было кому их поучать, поэтому происходящее в постели на утро утопало в шелковых простынях, с каждый днем забываясь все сильнее. В какой-то степени их общая съемная квартира служила для них пристанищем, неким подобием царского замка, где были установлены собственные правила, которым все присутствующие обязаны были следовать. Никто из них не любил шум и тактильность, не проявлял инициативы заварить чашку кофе или приготовить ужин. Между Джисоном и Чанбином было раздельно все, кроме нескольких ночных часов, когда они придавались плотским утехам и в полной мере наслаждались чужой компанией. Им было хорошо только в одном случае: голыми. Они не стыдились своих тел, не прикрывались полотенцем после ванны, обходя каждую комнату мягкими размеренными шагами, не возмущались, если во время принятия душа кабинка внезапно открывалась, впуская внутрь холодный воздух и еще одно жаждущее обнаженное тело. Но, так или иначе, отношения эти были если не обреченными, то определенно неравными. В их многолетней практике было множество случаев, когда в реальность воплощались самые невообразимые идеи, начиная от собственной странички на ПорнХабе и заканчивая сексом прямо ночью на опустошенной улице. Но Джисон такие затеи одобрял редко: он любил заниматься любовью в пределах четырех стен, а Чанбину нравилось вгонять своего парня в рамки, из-за которых тот чувствовал себя крайне некомфортно. Это и было его основным фетишем. В очередную ноябрьскую ночь Чанбин наслаждался красотой Джисона так, словно видел его в первый раз. Он хотел его, как только тот вошел в их съемную квартиру; хотел сжать тонкую талию до синяков и оставить на бедрах миллион отметин. Он хотел его, будто животное, покусившееся на свою добычу, и непременно желает воплотить свои мечты в реальность, как только Хан защелкивает дверь на замок и по-блядски смотрит на него из-под накрашенных черных ресниц и теней. Со вальяжно садится на край кровати, незамысловатым взглядом обводя сконфуженное тело напротив, и похотливо скалится, когда улавливает на чужом лице истерические нотки неудобства и паники. Он наслаждался каждой эмоцией, отображающейся на лице Джисона, и упивался ими, словно единственным спасением. Чанбин вяло прикрывает глаза, еще раз обводя взглядом излюбленную фигуру, и несколько расслабляется. Хан смотрел на старшего несколько пугливо, оттягивая момент; он чувствовал некий дискомфорт от излишнего внимания, и непременно как можно дольше топтался на месте, взирая на человека, чья власть была сильнее его собственной воли быть свободным. И пока Со медленно расстегивал белоснежную рубашку, внимательно изучая овал знакомого лица и пристально смотря на вздымающуюся грудь, его тело горело от желания, которое он был не вправе скрыть. Джисон с каждым шагом вбирал в легкие больше воздуха; он ощущал пылающий огнем стыд от практически неприкрытой ничем задницы, и скрещивал руки за спиной, чтобы избавиться от ноющего чувства, что ему все это пиздецки нравится. Неопределенность была худшим качеством его разностороннего характера, особенно когда дело касалось его парня. В глазах Чанбина читалась лишь нескрываемая похоть, с которой он медленно избавлялся от собственной одежды, заставляя младшего лишь испытующе сглотнуть скопившуюся вязкую слюну, пока рельеф рук калейдоскопом крутился у него перед глазами. Хан до боли закусывает губу, отводя глаза в сторону, но не смея оторвать взгляда от разглядывания чужой спины; Чанбин издает приглушенный хмык, стрельнув глазами в сторону своего парня и, сев обратно, разводит ноги, в приглашающем жесте подманивая Джисона к себе. Хану некомфортно; он делает все против своей же воли, но только и может, что идти на поводу у собственных трусливых эмоций. Ткань чулков неприятно впивается в икры и бедра, что порождает противное трение, и ему приходится идти дальше, чтобы не выдать своего волнения, сочащегося из слезящихся глаз. Чанбин хватает его за руку и резко притягивает к себе, аккуратно нагибается и слабо кусает бедро, спуская чулок и поглаживая больные места, на что Джисон издает первый хриплый стон. Младший упирается ладонями в чужие плечи, топчась на месте, и сильнее впивается в кожу, желая, чтобы Со почувствовал хотя бы сотую долю испытуемой им боли. Он ощущает, как чужая рука пробирается под мятую белую рубашку, и хнычет, когда холодные фаланги пальцев касаются разгоряченной кожи и чувствительных сосков. Чанбин любил видеть на его лице безысходность, и умело этим пользовался. Он сжимает ягодицу Хана одной ладонью, а пальцами второй некоторое время нетерпеливо играет с одним соском, наблюдая за выражением чужого лица. Изо рта Джисона вырывается все больше старательно-сдерживаемых стонов, и тот жмурится, до крови вгрызаясь зубами в свои искусанные ранее губы. Он никогда не мог определиться, по-настоящему ли ему нравятся эти эгоистичные издевательства или нет. Хан был тактильным и не мог долго препираться, пока руки Чанбина старательно оглаживали его худые бока; нега была столь неумолимой, что через мгновение он падает на колени, не придерживаемый своим парнем, и взглядом натыкается на освобожденный от нижнего белья и истекающий предэякулятом вставший член. И каждый раз Джисон распахивал глаза, словно видел его впервые. – С каждым днем твои навыки лишь лучше. – говорит Со с такой интонацией, будто считает данный прогресс лишь своей заслугой, и довольно улыбается, когда видит отчаяние в родных глазах. – Заставишь меня кончить? Голос Чанбина был властным, хоть и расслабленным, на что младший лишь нервно сглатывает и после очередного выжидающего взгляда проводит языком по головке, слизывая проступившую естественную смазку. Джисон не медлит и заглатывает практически полностью, слыша удовлетворенный протяжной стон и чувствуя хватку пальцев на своем затылке. Хан из-за неожиданности хрипит и измученно стонет. Чанбин надавливает на голову Джисона своими крупными ладонями, отчего член упирается в горло младшему. Он давится, чем приводит Чанбина в недовольство, но в следующий момент послушно выставляет язык, проводясь вдоль набухшего ствола, и смотрит прямо в глаза старшего: ненавистно-умоляюще. Хан не любил, когда всю ночь доминировал лишь Со; парень считал, что в отношениях все должно быть иначе, но каждый раз, словно одурманенный, вновь подставлялся под чужие ласки, выполняя надоевшие приказы. Член Чанбина неприятно давил, и постепенно рот начинал затекать. Джисон пару раз пробно проводит языком вдоль, ощущая усиливающуюся хватку, и сам стонет, вызывая лишь вибрацию, от которой старший сам не сдерживается и откидывает голову назад, лишь сильнее расставляя ноги. Хану неудобно ни на коленях, проезжаясь ими по половице, ни в короткой юбке, что так отвратительно мешает двигаться. Но он не мог спорить с мыслью, что порой ему это нравилось; нравилось чувствовать над собой контроль и следовать чьим-то желаниям, ведь порой думать самому было чертовски сложно. Джисон втягивает щеки, создавая вакуум, и постепенно начинает двигать головой, чувствуя, как слезы орошают лицо; дышать становится невыносимо тяжело, и через мгновение парень ощущает стекающую тушь, перемешавшуюся с размазанной помадой. Со только удовлетворенно смотрит и от столь желанного вида заплаканного Хана кончает, с протяжным стоном ослабляя хватку на чужих волосах. Джисон в приступе отвращения пытается сплюнуть вязкую сперму, но под пристальным взглядом послушно глотает и смотрит в пол, восстанавливая дыхание и как можно быстрее приходя в себя. Чанбин, вновь обретая возможность контролировать свои действия, подхватывает младшего с пола и сажает к себе на колени, впиваясь в распухшие губы настойчивым поцелуем; Хан больше не может сдерживаться: он стонет, пытаясь найти место для рук, и в конечном итоге вновь хватается за чужие плечи, блаженно прикрывая глаза. Со обнимает спину Джисона, сковывая его движения, и сильнее притягивает к себе, смотря на ломающиеся прикрытые веки парня. Чанбин отстраняется от младшего, любовно смотря на учиненную ним картину, и расплывается в надменной улыбке, проталкивая два пальца в открывшийся на мгновение чужой рот. Хан ерзает на бедрах, чувствуя скользящие по языку фаланги, и непреднамеренно стонет, когда его член мимолетно трется о напрягшийся живот Со. Через некоторое время Джисон вновь может спокойно дышать, но теперь он ощущает рельефные пальцы уже внутри себя, закусывая губу. Чанбину всегда было все равно: он знал и про ненависть по отношению к нему, и про вынужденность действий Хана, но он хотел лишь одного – его самого. Юбка Джисона расплылась по его бедрам, и старший в блаженстве закатил глаза, имея возможность провести ладонью по сетке чулков и вызывающе второй рукой развести в младшем два пальца, чувствуя стекающую по фалангам ранее использованную смазку: Хан не хотел, чтобы ему было больно. Со все чаще сжимает бедра и талию Джисона до синих пятен, и вновь целует: глубоко, оттягивая нижнюю губу и вновь врываясь в горячий рот с языком. Возможно, Чанбин в какой-то степени видит полную разбитость собственного парня, но не придает этому особого значения, когда Хан выгибается, закидывая голову назад, и старший имеет возможность видеть расплывшуюся из-за слез тушь и смазанную черную помаду, вмиг зверея от вожделения. Чанбин совершает еще несколько пробных движений пальцами внутри Джисона, и когда слышит стоны неподдельного удовольствия, заменяет их членом, входя сначала излишне медленно, будто испытывая Хана на прочность, а после ускоряет темп, опустив свои руки на чужую талию. Со утыкается лицом в белоснежную рубашку напротив, тяжело дыша прямо в грудь Джисона и опаляя ее горячим дыханием. Ему безумно хорошо в его мальчике; он был словно создан для него, и Чанбин никогда не оставит Хана одного, столь нуждающегося в контроле и подчинении, что младший лишь скулит, постепенно входя в забытие: он никогда не переставал наслаждаться их постоянным грубым сексом, и это переросло в зависимость, сопоставимую с любовью к алкоголю длинными томными вечерами и сигаретам перед рассветом на изжившем себя балконе. Со то медленно выходит, то размашисто входит в горячее нутро, чередуя наслаждение с нестерпимой болью. Его руки блуждают по чувствительной спине Джисона, отчего тот еще сильнее выгибается и стонет, закидывая голову назад. Чанбин не теряет возможности поцеловать извилистую шею младшего, оставляя на ней багровые и алеющие пятна, из-за чего Хан постыдно скулит, будто ожидая и прося большего. И старший дает: он вбивается в податливое тело размеренными толчками, слыша излюбленные стоны рядом с ухом, и перебирается губами на ключицы, освобождая тех от мешающей ткани. Рубашка падает куда-то на пол, а чулки постепенно сползают к щиколотке, словно из-за дрожи в ногах. Чанбин оставляет кровавые укусы по периметру всего тела, продолжая вдалбливаться сильнее, чувствуя, что больше не может сдерживаться. Со временем Джисону эта боль кажется приятной; закидывая голову, он наполняет комнату стонами, перемешавшимися со звуком шлепков тел друг о друга, и Хан плачет в голос, не сдерживаясь. Он цепляется пальцами за чужие плечи, закатывая глаза, и с каждым разом теряется все сильнее и сильнее, чувствуя, как из легких выбивается весь кислород, а грудь горит жгучим пламенем. Джисон будто вот-вот упадет в обморок: ему невероятно хорошо. Чанбин замедляется и снова ускоряется, стимулируя младшего к разрядке. Хан ощущает, как ослаблено падает на грудь старшего, но тот все продолжает толкаться, не обращая внимания ни на приглушенные хрипы, ни на непрерывающиеся стоны. Он трахает его желанно и самозабвенно, терзая исполосованное тело новыми багровыми засосами и синяками. – Детка, ты хорошо постарался. – шепчет Чанбин, чувствуя прошедшуюся по чужому телу сладкую дрожь. Он мягко целует Джисона в шею, обвивая его спину руками, и ощущает, как смазка стекает по его бедрам, утопая в шелке. Хан в полубреду поворачивает голову, наслаждаясь блаженным и родным ароматом любимой шеи, и изливается прямо на их животы, чувствуя, как его тело полностью окунается в чужой контроль. Чанбин удовлетворенно выдыхает и кончает внутрь, падая на спину, издав тяжелый стон, и загребая с собой Джисона. Хан же, засыпая, понимает, что ловушка, в которую он угодил несколько лет назад, станет для него золотой клеткой с видом на солнечное море, и плотно закрывает глаза, предвкушая следующую ночь. Их отношения определенно не будут по всем параметрам «нормальными», но определенно попадут в категорию «желанные».