unusual

— При каких обстоятельствах ты бы убил меня? — пальцы осторожно касаются грудной клетки, надавливают, будто бы сейчас кожа от простых касаний порвется, а следом мышцы, чтобы он мог разглядеть противоположную стену сквозь дыру в собственном теле. Ничего подобного не происходит. Мандук выдыхает медленно и спокойно. Стоило бы нацепить футболку обратно и вернуться в гостиную, но он все еще рассматривает собственное отражение в зеркале. В том сне он был другой. Совсем немного, но другой. Хотя бы старше. Детали вспоминать трудно, из-за них неприятно ноют виски. Он оборачивается в комнату и наигранно возмущенно напоминает: — Ты не ответил. Муджин честно пытается спрятаться за книгой. Муджин честно пытается не отвечать. Потому что на самом деле он без понятия, что именно он должен тут сказать. — Я не хочу тебя убивать, не собираюсь, но если ты продолжишь вот это, то мне придется с огромным сожалением. — То есть все же есть шанс? — Мандук высовывает голову из ванной. Волосы влажные, лицо тоже, капли воды стекают по шее к оголенным ключицам. Все еще встревоженный, каким был с самого утра. Убивать его сейчас тоже совершенно не хотелось. Голова спряталась обратно в ванной. — Не надейся, — приходится все же отложить книгу, как свою последнюю линию обороны, все равно ее уже прорвали. И даже подняться с насиженного места. Их старый потрепанный временем диван жалобно скрипнул, но не развалился. — Тогда, — Мандук замолчал, шурша в ванной чем-то, на пол упало что-то тяжелое, Муджин совсем немного ускорил шаг, прислушиваясь к чужому тихому бормотанию, а когда наконец все же оказывается на пороге, ему в грудь мягко упирается чужая прохладная ладонь. Будто бы к нему примериваются: — Что тебе надо сделать, чтоб я попытался убить тебя? — А не логичней будет спрашивать это у тебя? — Муджин вопросительно изгибает бровь, но в ответ получает философское пожатие плечами и легкую полуулыбку. В ванной прохладно, хоть теплый пол и греет босые ступни. — Иногда я совершенно без понятия, что в твоей голове. Знать это тоже не всегда хочется. Но сейчас. Выражение обеспокоенности на чужом лице сменяется глубокой задумчивостью. Обычно с таким видом Мандук изрекает что-то около философское, когда его тянет говорить о литературе, религии или современном искусстве. Когда он говорит про науку, то выглядит скорей воодушевленным и торопливым, будто вечно боится не успеть сказать все, что хочет сказать. И он ведь правда серьезно задумался, будто бы может найти ответ на этот вопрос. На мгновение становится действительно как-то неуютно. Холод чужие пальцев обжигает грудь даже через одежду, а в следующее мгновение уже Мандук отдергивает руку, будто бы обжегся. Смотрит на кончики пальцев и сжимает кулак. И глядит прямо в глаза как-то по-новому. Незнакомо. Через мгновение наваждение пропадает. Муджин сбрасывает это на чужой недосып. Уже, наверное, недельный. Мандук не кричит, даже не дергается, но все равно посреди ночи просыпается и стабильно сбегает из кровати проветриваться на кухню или в ванную. Так бесшумно, как может. Один только раз удалось рассмотреть, как первые минуты после пробуждения он сидит на краю кровати сгорбившись и зарывшись пальцами в собственные волосы. Растревоженный, разбитый, но при этом выглядящий почему-то разозленным. — Говорят, что сны – то, что происходит в другой реальности с нами, — голос бодрствующего Мандука развеивает образ. На самом деле это звучит, как нереальная чушь, они оба это понимают. — Не хочу верить, что есть такая вселенная, где мы были бы врагами, — оголенная кожа под касанием оказывается теплая. Муджин осторожно обнимает за плечи, будто от него могут отшатнуться. Они так и замирают посреди ванной с теплым полом и зудящей лампочкой над головами. Больше тишину ничего не нарушает, пока он не решается добавить: — К тому же твоя сестра не одобрит такую реальность. Мандук улыбается куда-то в стену – необязательно видеть, как он это делает, всегда можно почувствовать – и осторожно отстраняется на полшага назад, строго и уверенно кивая. — Она определенно не одобрит. — Значит никакой смерти? — Никакой, — голос у него звучит почему-то облегченно, спокойно, будто бы этого действительно хватило. Ровно до ночи хватит, наверное. Во всяком случае они не возвращаются к этому разговору несколько следующих дней. Мандук спокойно сопит в плечо, теплый весь такой и безобидный. Наговорившийся за день и теперь утомленный. А если и просыпается ночью, то хотя бы перестает сбегать из кровати. Муджин одобрительно улыбается, обнимает одной рукой покрепче и сам закрывает глаза. Чтобы в чертовом сне на него смотрело до боли знакомое лицо, искаженное болью, тяжестью мира, ненавистью и всем, что будто бы никогда не должно отражаться на нем. Чтобы в чертовом сне Мандук оказался преградой перед целью. Преградой, которую необходимо уничтожить.