Это был всего лишь поцелуй! / It was only a kiss!

К утру они оба решили, что это была совершенно из ряда вон выходящая, ненормальная фигня, вызванная смесью крайней безрассудности, разговоров неуместного сексуального содержания и плохой, ужасной, отвратительной порции виски. К такому мнению они пришли, когда их пути пересеклись по дороге в туалет — Ремус только что опорожнил желудок, а нутро Сириуса все еще рассматривало такую возможность. — Привет, Бро. — Здорова. — Фигово? — Чувствую себя так, будто всю ночь пытался засунуть башку в задницу Нюнчику. Ремус фыркнул от смеха, затем со стоном схватился за голову. — Не смеши меня, ради Бога… а то меня снова вывернет или башка взорвется. Желудок Сириуса забурчал, и он сделал еще один шаг ближе к туалету, убедившись перед тем, как открыть рот, что из него собираются выйти только слова. — Эй, Ремус, насчет… прошлой ночи… — Боже, это было… — Да. Пауза. — Лунатик, ты же знаешь, что это было просто… — Конечно. Я… ты знаешь… мне нравятся девушки и это и… — Да, мне тоже. Мы были… — …в такое говно. Забудь об этом, Бро. — Ремус… — Просто забей. — О, ладно… да, хорошо. Я просто… между нами все норм же, да? — Ммм… вот дерьмо… Ремус, пошатываясь, вернулся в ванную, и при звуке его рвоты желудок Сириуса тоже принял решение, Питер закричал: «Ради Мерлина, Бродяга… Черт! Теперь вся моя зубная щетка в этом дерьме…!», когда брюнет изверг остатки содержимого своего желудка и достоинства в раковину. Несмотря на настойчивые требования Ремуса забыть тот поцелуй, Сириус предпринял более прямые действия, чтобы доказать себе, что поцелуй с другом (вернее, его энтузиазм по поводу этого поцелуя и последующая физическая реакция) был всего лишь следствием пьяного угара. После завтрака он подкараулил Келли Райт — самую легкодоступную девчонку в школе — и договорился встретиться с ней в укромном чуланчике позже тем же вечером, испытывая нестерпимую потребность утвердиться в своем гетеросексуальном статусе посредством какого-нибудь траха без обязательств. Почувствовав себя немного лучше, он направился в кабинет Чар, но почти сразу же был застигнут врасплох вопросом Джеймса: — Итак, чем вы двое занимались прошлой ночью после того, как мы с Питом вырубились? Казалось бы, такой невинный вопрос не должен был вселять страх в сердца доблестных гриффиндорцев, но испуганные взгляды, которыми Ремус и Сириус обменялись перед тем, как ответить, пошатывали репутацию их факультета как места, где обитают храбрые сердцем. — Ничем. — Заснули. — Потом проснулись и легли спать. — В своих собственных кроватях. — Бродяга, что за…? — Извините. Питер и Джеймс смотрели на них в явном замешательстве, пока ребята пытались оправдаться. — Судя по всему, мы с тобой вчера повредились мозгом, Сохатый, — сказал Питер, нахмурившись. — Потому что в этом нет ни капли смысла — даже для них. — Ммм. — Джеймс переводил взгляд с одного парня на другого. — Может, мы до сих пор бухие, раз не можем ничего догнать. Они сидели на своих обычных местах на маггловедении, неловкость между Ремусом и Сириусом разбавилась двумя телами, сидящими между ними и отчаянно благоухающими перегаром от огневиски. Никто из них не обращал внимания на лекцию профессора Гейбла о маггловских подводных аппаратах. Ремус в течение нескольких минут делал бессмысленные пометки, которые по большей части было не разобрать, а затем впал в нечто похожее на кататоническое состояние, безучастно глядя в окно и не замечая Питера, делающего набросок влюбленной парочки на пергаменте. Сириус вообще ничего не помнил по теме урока, заснув после того, как учитель сказал: «Доброе утро». Их обоих вывел из ступора звонок, и они широко зевнули, вставая и собирая свои вещи. Джеймс усмехнулся. — Во сколько вы двое отправились спать? Сириус выглядел испуганным, затем пожал плечами. — Не знаю. Я поднялся раньше Ремуса. — Ты не спал, Лунатик? — удивленно спросил Питер, и оборотень пожал плечами. — Скоро полнолуние. Наверное, я просто был не в себе. Простите, ребята, мне нужно… поговорить с Фрэнком. Сириус нахмурился, смотря вслед Ремусу, резко ускорившемуся, чтобы догнать Фрэнка Лонгботтома, который шел дальше по коридору. — С ним все в порядке? — спросил Джеймс, глядя на Сириуса, в его лесных глазах читалось беспокойство. Брюнет пожал плечами, раздраженный тем, что он должен был знать, о чем думает другой парень. — Откуда мне знать? Погнали, есть охота. Несмотря на его утверждение, что он бы съел гиппогрифа, Сириус едва смог осилить больше нескольких кусочков. Он чувствовал присутствие Ремуса за столом, как никогда раньше, и ненавидел то, что один глупый, пьяный, бессмысленный поцелуй сделал отношения между ним и его другом неловкими. Он был отчужден от семьи — он больше не жил с ними, не мог выносить горького привкуса разговоров о них во рту — поэтому Мародеры были его поддержкой. Этот поцелуй поставил под угрозу его настоящую семью и его отношения с человеком, который, возможно, значил для него больше всего. Питер был весельчаком, но, если честно, Сириус не стал бы сильно грустить из-за его отсутствия, если бы тот решил отвалиться. Они не были особенно близки — достаточно хорошо ладили, чтобы вместе пробираться в Хогсмид за сладостями и огневиски, когда Сириус не мог убедить кого-нибудь из остальных пойти с ним, — но они редко бывали вместе без Джеймса или Ремуса. Джеймс был его братом, пусть и не по крови, а по выбору. Между ними была связь, которой не было ни с Питером, ни с Ремусом. Они знали друг друга вдоль и поперек — что было не так уж сложно, поскольку они были очень похожи — и принимали друг друга со всеми недостатками. Но Ремус… Ремус понимал его. Он видел его глубже, чем Джеймс мог или Питер хотел. Он увидел тьму, которая вызывала у Сириуса кошмары, страх, который иногда парализовывал его своей силой, и он заверил Сириуса, что он не его родители; что он не тьма. Ремус был единственным человеком, который мог вывести его из ярости, который мог отговорить его от особенно глупых пранков, который мог рассмешить его одним лишь движением брови. Ремус просто понимал его — возможно, именно поэтому он хотел его поцеловать. Его тело содрогнулось от осознания, и вилка с грохотом упала на тарелку. Я не хотел его целовать. Это было спонтанно. Это была пьяная ошибка. Верно? — Ты в порядке, Бро? Джеймс с любопытством пялился на него через стол, и рядом с ним Ремус смотрел с прищуром, его голубые глаза пронизывали насквозь и явно видели слишком много для того, чтобы Сириусу было комфортно. — Бродяга? — повторил Джеймс, и Сириус, выйдя из своего транса, резко встал, задев руку Питера и пролив напиток парня ему на колени. — Да, да. Прекрасно. Я, э-э, просто вспомнил, что мне нужно кое-что сделать. Увидимся позже. Он почти выбежал из столовой, а Ремус и Джеймс посмотрели друг на друга. — Что с ним сегодня не так? — спросил Джеймс, но Ремус только покачал головой и передал салфетку ворчащему Питеру, а затем вернулся к своему обеду. Если Сириус и дальше будет так себя вести, они обо всем догадаются. Это был всего лишь поцелуй, ради Мерлина. Как там в маггловской песне? A kiss is just a kiss? [Поцелуй — это всего лишь поцелуй.] Он бессознательно напевал мелодию, и Лили оглянулась. — Не знала, что ты смотрел «Касабланку», Ремус, — сказала она, и он покраснел, поняв, что прокололся. — Просто… пытался вспомнить слова, — пробормотал он. Она улыбнулась и тихонько запела: — A kiss is still a kiss. [Поцелуй — это все еще поцелуй.] — Что? — спросил он пораженно. — Я думал, там «поцелуй — это всего лишь поцелуй»? — Неа, — не согласилась она. — Поцелуй — это все еще поцелуй. — Она усмехнулась и подтолкнула его руку. — с кем это ты думаешь целоваться, Ремус Люпин? — Ни с кем, — пробормотал он и отложил вилку. — Я… забыл в комнате книгу по Зельям. Увидимся позже, ребята. Он сбежал и, пока шел обратно к башне Гриффиндора, думал. Он любил всех своих друзей — как же иначе? Они приняли его и его маленькую пушистую проблему лишь с улыбкой и вопросом о размере члена оборотня. Они прикрывали его, когда другие задавались вопросом о том, куда он часто пропадает, покупали ему шоколад и развлекали его в больничном крыле, и, в величайшем проявлении преданности и дружбы, нарушили закон, став анимагами, чтобы он больше не оставался один во время своих превращений. Ремус улыбнулся — это была идея Сириуса. Любой предлог, чтобы слегка нарушить правила. Но он знал, что брюнет руководствовался не этим. Сириус должен был сделать что-то, чтобы помочь ему; он ненавидел чувствовать себя беспомощным или неэффективным. Он первым полностью трансформировался, и Ремус не мог поверить, когда увидел перед собой большую черную собаку. Она была идеальна — Сириус не мог выбрать более подходящую форму животного. Тот факт, что решение было полностью вне его контроля, сделал его еще более поразительным — судьба, казалось, точно знала, что ему нужно, когда дала Лунатику клыкастого товарища для игр. Сохатый был большим и отлично подходил для управления опасным оборотнем в первые пару часов после превращения, когда он еще только привыкал к изменениям в своем теле и боль утихала. Питер был необходим остальным, чтобы добраться до него, подталкивая узел на иве и составляя компанию Сохатому, когда Лунатик решил поиграть — ведь как бы оборотень ни любил оленя и крысу как свою стаю, лучшим товарищем по играм был Бродяга, а остальные иногда оставались в стороне. Бродяга и Лунатик могли вместе драться, они вместе охотились, пугая до смерти лесных тварей, и Бродяга утешал волка, когда наступал рассвет и снова начиналась боль превращения. У двух клыкастых была природная близость, и по мере того как их животные сближались, люди тоже инстинктивно становились ближе. Все Мародеры были близки по-разному. Джеймс и Сириус были настолько похожи, что трудно было поверить, что они не одной крови; у Питера и Джеймса была странная дружба, основанная на восхищении Пита другим парнем и потребности Джеймса в этом восхищении, но им это шло на пользу. Сириус немного снисходительно относился к простодушию Питера, но терпел его ради редких моментов гениальности парня, а Питера Сириус, казалось, немного пугал — блондин никогда не чувствовал себя рядом с ним полностью комфортно без Ремуса или Джеймса в качестве буфера. Но Ремус… они относились к нему несколько иначе, их было иногда слишком много, но осознание того, как сильно они заботятся о нем, пересиливало раздражение по поводу их иногда излишней опеки. Джеймс вел себя как заботливый старший брат до и после Луны, ворча на то, что Ремус не ест нормальную еду, а давится шоколадом в попытке компенсировать отсутствие аппетита; Питер выполнял для него некоторые просьбы, принося книги из библиотеки, еду прямо с кухни, и тихо играл с ним в шахматы, когда Ремус больше не мог выносить громких и буйных брюнетов. Но Сириус… Сириус успокаивал его. Именно он оставался дольше всех после того, как Ремус трансформировался, именно он ободряюще похлопывал его по руке, когда тот рассказывал ему, как сильно он себя поранил. Именно он оставался с ним по ночам, когда ему снились щелкающие пасти, когти и столько крови, что он не знал, как выжил, и именно он уверял Ремуса, что он не чудовище. Сириус был единственным человеком, которому он показывал себя — всего себя — и мысль о том, что один пьяный поцелуй может лишить его друга, его силы, пугала его до смерти. — Это был всего лишь долбаный глупый поцелуй, — бормотал он про себя, пока добирался до портретного проема. Но поцелуй — это все еще поцелуй. И этот поцелуй ему слишком сильно понравился.