Ты мне доверяешь?

против воли души обнажение,

××К××

— У него красивые шелковистые волосы, — я не вижу лица Прим, когда она говорит, потому что её голова покоится на моём плече, а в комнате темно, но я чувствую, что на её губах как всегда очаровательная улыбка. — А ещё он очень умный. Первый курс закончил на отлично. — Значит, он уже всё рассказал тебе про этот университет? — спрашиваю я, перебирая белокурые волосы пальцами. — Ага. — Надеюсь, тебя заинтересовала программа именно университета, а не этого твоего парня. Сестрёнка соскакивает, принимая сидячее положение. — Эй! Конечно я в первую очередь опиралась на содержание учебной программы. — А уже во вторую очередь на его, да? Смеюсь и притягиваю её обратно к себе. — Ну… вполне вероятно, — хихикает Прим. — Это хорошо, главное что… Дверь моей комнаты резко распахивается и громко ударяется о стену. Ночных проблесков света из окна достаточно, чтобы они хорошо отражались от белого обмундирования, и не приходится гадать, кто врывается внутрь. Миротворцы хватают Прим и волокут её к выходу. Я бросаюсь следом, но мои руки и ноги уже оказываются привязаны ко всем четырём углам кровати, не позволяя встать. Прим кричит и вырывается, но её уносят, подняв, как лёгкую пушинку. Я снова пытаюсь вырваться из пут. Но кожу обжигает и саднит, словно я горю, но огня нет. Откуда-то доносится оглушительный крик, звуки которого заставляют зажимать уши, но я даже этого сделать не могу. Только почувствовав саднящую боль в горле, я понимаю, что крик доносится от меня. Я открываю глаза, тут же соскакивая, и валюсь на пол с узкого дивана. Не успеваю выставить перед собой руки и больно ударяюсь головой и бедром. Дыхание тяжёлое, резкая боль будоражит сознание, и оно начинает осознавать реальность. Я пытаюсь встать. Всё тело ломит, но я поднимаюсь на дрожащие ноги. Бросаю взгляд на свои руки и ужасаюсь. Протяжными линиями от самых предплечий и до кистей, извиваясь, тянутся красные ожоги. В некоторых местах появились волдыри. Мерзкое зрелище. Прикосновения пальцев одновременно доставляют дискомфорт и слабое расслабление от секундой прохлады. — Китнисс, — я слышу зов Пита и тут же озираюсь по сторонам. В комнате никого. Должно быть, он тоже понял, какая из стен нас связывает, и сидит сейчас у розетки, взывая ко мне, потому что его слышно слишком отчётливо. Не хочу отвечать. Не хочу с ним говорить, не сейчас. В голове такая каша, что я уже ничего не понимаю. Чего я хотела вчера? Чего я хочу сейчас и чего буду хотеть завтра? Кому можно верить, а кому нет? Миллионы вопросов, ответам на которые я не могу доверять. Снова обвожу комнату взглядом. Ничего нового. На столе лежит всё тот же поднос, принесённый девушкой, но судя по всему это уже другой. Вчера я лишь мельком отметила, что на нём лежала еда, но притрагиваться не стала. Мозг настойчиво советует изучить всё, что могло бы помочь мне. Поднос, столовые приборы, посуду. Но желудок затмевает сознание. Сколько я не ела? Ужасно хочется пить. На подносе стоит бумажный стаканчик с какой-то жидкостью, на вид — соком. Поднимаю его и принюхиваюсь. Пахнет каким-то фруктом. Делаю маленький глоток, не глотаю. Язык тут же различает нотки ананаса, который я впервые попробовала только в Капитолии. Сок, действительно, просто сок. Вряд ли он будет отравлен, иначе зачем им вообще кормить меня? Осушаю стаканчик до дна и присаживаюсь на стул. Еда обычная. Картофельное пюре и котлета. Ничего, где были бы кости, которые можно было бы хоть как-то использовать. Посуда и столовые приборы пластмассовые, хлипкие. Ни на что не сгодится. Поднос и то какой-то картонной, сделанный из прочной прессованной бумаги. Таким даже не ударишь по голове. Пока я тихо ем, слышу, как Пит ещё несколько раз пытается докричаться до меня. Нет, он не кричит, но я его прекрасно слышу. Не буду с ним говорить. Если то, что мне сказали вчера правда… А что-то из этого должно было быть правдой, меня ведь били только за ложь, так? Но я пока абсолютно ничего не понимаю и не хочу понимать. На диванной спинке нахожу кофту, которую, если бы я не сняла, возможно, мои руки остались бы целы. Ложусь на диван и укрываю себя ей. Нет сил ни на что. Пытаться выбраться. Кричать. Разговаривать. Смотреть на стену напротив. Думать. Я не хочу ничего. — Она не у него, Китнисс, — доносится до моего полудремлющего от усталости сознания, и я нехотя распахиваю глаза. Что он имеет в виду? Прим? — Прим не у него, — доносится с той стороны, словно читая мои мысли. Или он уже давно сидит так и повторяет это? Я сползаю с дивана и приваливаюсь на пол у розетки. — Что? Слышу вздох облегчения. — Слава богу, Китнисс, я слышал, как ты кричала, подумал… — Ответь! — требую я, повысив голос, прилагая для этого усилия. Он сиплый, но строгий. — Про Прим. Почему ты говоришь про неё? — Ну если ты намерена игнорировать меня, то эту тему ты точно не обойдёшь стороной. — Значит, это просто привлечение внимания? — озлобленно спрашиваю я, намереваясь встать и пересесть в самый дальний конец комнаты. — Нет. Просто хотел, чтобы ты знала! Я не знаю, чего мог наговорить тебе Фатцо, но Прим у него нет. Он не знает, где она. Сердце разрывают терзания. Мне же сказали, что Прим… Он же сказал. Пит виноват… Но видела ли я Прим? Слышала ли её голос? — С чего ты взял? — всё, что я могу произнести. — Дома был такой погром… — Я их увёз, спрятал, слышишь? — его голос так близко, что кажется если закрыть глаза, можно представить, что он сидит рядом, готовый обнять за плечи. — Он и меня обманул, я думал, он знает, где они, но это не так. Они перехватили меня по пути, и я слышал разговоры миротворцев. Они не знают, где Прим. — Я слышала её крик по телефону. Она кричала моё имя. Всё звала и звала. На душе становится гадко. Я так скучаю по сестре. Хочу обнять её и маму, а теперь может случиться так, что я больше никогда их не увижу. — Это обман. Она в безопасности. — И как мне тебе верить? — горько усмехаюсь я, вспоминая всё то, что узнала вчера. — Я тебе докажу. Если сегодня нас снова будут допрашивать, я докажу, просто внимательно слушай, ладно? Ты мне доверяешь, Китнисс? Я молчу. Не знаю, что сказать. После всего того, что до сих пор не разложилось по полкам в моём мозгу, могу ли я ему доверять? Верю ли я его словам о безопасности Прим? Сердце верит. Иначе оно бы не начало успокаиваться, переставая давить на грудину, а с губ не сорвался бы облегчённый выдох. Но вот мозг! Почему он противится и подкидывает всё новые сомнения, новые омерзительные картинки неизвестных мне воспоминаний. Моё молчание, наверное, причиняет Питу настоящую боль. Но я ничего не могу с собой поделать. Не ему одному больно. И тут меня озаряет… ведь кое-что я всё же могу. — Расскажи мне. — Что? — удивлённо спрашивает он. — Расскажи мне всё, Пит. Я хочу знать твою версию событий. Тишина. Оглушительная. Подавляющая. — То есть, — его голос удручённый, — версию Кабана ты уже знаешь? Пит, как всегда, умён и догадлив. Меня гложут сомнения, хочу ли я вообще слушать то, что он скажет. Откуда мне знать, что это не ложь? Я ведь уже знаю, что ложь. Или нет? Боль в мышцах напоминает о том, каким образом мне удалось это постичь. — Я просто хочу разобраться, — устало выдыхаю я. — Я расскажу. Только скажи, с тобой всё в порядке? Вчера вечером я тебя не слышал после того, как меня вернули в комнату. Он что-то с тобой сделал? Я закусываю губу, когда слышу неподдельное переживание в его голосе. Страх и заботу. Всё это давит на меня, как четырёхтонный пласт камня. — Всё… нормально. Мы разговаривали. Потираю ссадины на кистях, напоминая себе о разговорах. В голове всплывает один — как мне уже кажется — такой далёкий фрагмент. — Почему ты не сопротивлялся? Когда тебя привели, ты был таким податливым. Почему? — Моё сопротивление означало бы твои страдания. Мне жаль, что этого всё равно не удалось избежать. Прости меня, Китнисс. Не знаю зачем, но я прикладываю ладонь к стене, словно хочу до него дотянуться и взглянуть в глаза. Но тут же отдёргиваю руку. Я не знаю, кто такой Пит Мелларк. Больше не знаю. — Рассказывай. Почему ты заключил сделку с этим человеком? — Сделку? Хотя, знаешь, наверное, так и есть. Сделка с дьяволом. — Пит тяжело вздыхает. — Всё началось с моего старшего брата Бейгла, он у нас всегда был обделён вниманием. Точнее, так считает он. И всегда старался его к себе привлечь. Как итог — разгульная жизнь, алкоголь, долги, азартные игры. На одной из таких он умудрился проиграть всё, что у него было, и до его скудного ума дошла гениальнейшая идея, — саркастически цедит он, — поставить на кон свою долю в семейном бизнесе. Родители давно разделили его между нами, но формально пока они всем заправляют. Вот так треть акций дела всей жизни моего отца оказались на покерном столе. Мой брат настоящий идиот, если решился играть против него. Думаю, ты и сама понимаешь, о ком я. — Кабан, — шепчу я. — Идиот, — злится Пит. — После его проигрыша нам стала грозить полная потеря бизнеса. Поглощение легко произвести имея чуть более 30% капитала, которые и оказались у Кабана. Знаешь, у нас большая сеть по всему Капитолию. Отец строил свой бизнес больше десятка лет. Он был его четвёртым сыном. А этот… умудрился всё испортить, просто перечеркнуть. А моя мать… она очень предприимчивая женщина, нашла выход, — фыркает он. — Если можно так выразиться, она решила проблему. А Кабан не пойми зачем согласился. Наши семьи должны были объединиться, так бы мы сохранили бизнес. — Неужели это действительно так важно? — срывается у меня. — По крайней мере для моей матери сохранение благополучия важнее, чем счастливая жизнь её сына. Ещё и Глория, которая сразу положила на меня глаз. Я ведь даже не сразу всё понял. Меня, можно сказать, поставили перед фактом. — Ты ведь мог отказаться… — Ты бы отказалась? Не пошла бы на такое ради Прим? Я закусываю губу, сдирая с неё только поджившую кожицу, и она снова начинает кровоточить. — Я хотела сказать, что, судя по твоим разговорам и интонации, отношения у вас в семье не очень-то, ну, близкие. — Ты права, — он грустно хмыкает. — Но я сделал это ради отца. Он единственный действительно любил меня всю мою жизнь. — И он позволил? — я снова не сдерживаюсь. — Сначала да. Откажись мы от «сделки», лишились бы не только бизнеса, но и влипли бы в неплохие долги. Он был обескуражен, растерян. Не знал, что делать, поэтому за дела тут же взялась мать, которая хладнокровно расправлялась с любой проблемой. А потом отец принял решение. В мою пользу. Но было уже слишком поздно что-то менять. Информация не укладывается у меня в голове. Кабан сказал мне совсем не это. — Почему было поздно? — выдавливаю из себя я. — Потому что появилась ты. Я тупо молчу, хватая ртом воздух, а в груди словно начинает проклёвываться дыра. Будто кто-то медленно, но верно скребёт там пальчиком, заставляя становиться шире и глубже. — У Кабана появился самый сильный рычаг давления на меня. Опускаю глаза, как если бы он сейчас мог видеть меня. По тому, как горит кожа, я чувствую, что на щеках появляются красные пятна. Но теперь многое встаёт на свои места. Почему после того, как я узнала о Глории, он отстранился, вёл двойную жизнь, просил не лезть в его дела, да даже то, почему он извинялся после поцелуев или наших ночей. Почему называл всё это ошибкой. Я поджимаю колени к груди, обхватывая их руками. Больно, но физическая боль сейчас лучше того, что творится у меня внутри. — Но почему ты следил за мной? Почему не говорил о том случае из детства? Ещё один спорный момент в моём сознании. Мозг протестует, а сердце скулит в надежде на то, что Пит сейчас нам всё объяснит. Но он этого не делает. — Я не знаю. Мне просто нравилось наблюдать за тобой со стороны. Когда ты привозила продукты и нося их туда-сюда скользила взглядом по кухне, изучая её. Когда изучала меня. Я ведь и думать не мог, что между нами всё-таки что-нибудь будет. Мне было нельзя. Но ты сама решила иначе. В горле образовывается неприятный мешающий ком. — А домá? В моём голосе почти детская наивность и надежда. — Изначально это не казалось чем-то плохим. Я ведь и правда мог быть обычным соседом, время от времени выглядывающим в окно и видящим там свою красивую соседку. — Но ты не был. Это было намеренно. Пит и не отпирается. Признаёт каждое слово. Меня так и подрывает назвать его извращенцем! Но я сдерживаю себя, даже сама ещё не зная зачем. Разве не наблюдала ли я за ним так же исподтишка на работе? Да, до преследований у меня не дошло, но ведь и Пит, вроде как, ничего плохого не делал. Просто смотрел. Как и я. — Ладно, — я шмыгаю носом, утирая его неповреждённым местом на тыльной стороной ладони. — Теперь объясни мне, почему здесь миротворцы. Разве они не стражи порядка? Не должны нас защищать? — А он не похвастался тебе? Не рассказал о своих безмерных богатствах и власти, построенной на чужой крови? — Вроде было что-то такое… — задумчиво отвечаю я, уперевшись взглядом в одну точку. Значит, неподкупные стражи не такие уж и неподкупные. Что он там говорил про второго после президента? Знает ли президент вообще о делах этого мерзкого человека? И позволяет? Но слова о чужой крови гораздо охотнее подталкивают меня на размышления и свежие воспоминания. — Пит? — зову я. — Да? Его голос спокойный и нежный. — Ты знал, что это он убил семью Энни? — Что? — удивление в его голосе неподдельное. — С чего ты такое взяла? — Сопоставила факты. Одного только не понимаю. Почему Энни осталась жива? — На это может быть масса причин, скорее всего, мы не узнаем верную. Мы какое-то время молчим. Пит, вероятно, обдумывает что-то своё. Я же пытаюсь прийти к верному выводу. Во что мне верить? Два варианта рассказа никак не хотят уживаться в одной голове. Я совсем запуталась. Хочется верить Питу. Но что-то при этом яро сопротивляется у меня внутри. Всё. Абсолютно всё пошло наперекосяк. Примерно через час возвращается девушка в сопровождении стражников. Они не набрасываются на меня с кулаками, не пытаются куда-то вести. — Вам нужно помыться, — произносит она. Если это не ложь, то вероятно, я смогу ещё лучше изучить дом изнутри. Если повезёт, может, смогу найти что-то, что можно использовать в качестве оружия. Поэтому послушно киваю. Они выводят меня, не связывая рук, но у миротворцев всегда на готове электрошокер и дубинка. По пути отмечаю дверь, за которой сидит Пит, дорогие ковры на полу и живописные старые картины на стенах. — А если я захочу в туалет? — спрашиваю я. — Не сейчас, а вообще. Вы мне там даже ведра не оставили. — Достаточно просто постучать в дверь и попроситься, — мягко отвечает девушка. — Ну хоть на этом спасибо, — бурчу я себе под самый нос. — Хотя бы не придётся мочиться в углу. Хотя это довольно странно, я тут уже примерно сутки, а в туалет ещё не ходила. Или меня водили во время пыток? Я не помню. В комнату именуемой ванной я вхожу только с девушкой. Она остаётся стоять у двери и выжидательно смотрит на меня, чтобы я быстрее начала раздеваться. Ванная комната выглядит довольно скромно по сравнению с остальным убранством. Зелёная плитка на полу и на стенах. Душ прямо в углу, без каких-либо дверц. Зеркало и раковина белые, но с позолотой. Под пристальным взглядом я раздеваюсь, тут же прикрывая себя изувеченными руками. Вода обжигает. Особенно больно свежим ранам, но я терплю. На боль хоть можно отвлечься. Лучше так, чем думать обо всём этом. На мытьё уходит не больше десяти минут. Я в это время всё стараюсь незаметно заприметить что-нибудь, что можно было бы свиснуть. Пока мылю голову изучаю детали, но ничего подходящего не нахожу. Зеркало разбивать не вариант. Моя надзирательница быстро оглушит меня ненавистным шокером, что свисает с её пояса. Да и охрана, вероятно, стоит снаружи. Услышат шум и тут же ворвутся. На раковине не стоит ничего полезного кроме мыльницы. У душа тоже только всякие пузатые флакончики. Мне вручают другую одежду. Не знаю откуда они её взяли, но размер слегка не мой, великовато. В комнату я возвращаюсь ни с чем. Как только дверь захлопывается, спешу к розетке-переговорнику. — Пит? Тишина. Кричу чуть громче, в саму розетку, но стараюсь не привлекать внимания надзирателей снаружи. — Пит?! Снова нет ответа. В сердце начинает закрадываться паника. «Так, расслабься, Китнисс. Вероятно, его так же, как и тебя, отправили в душ». «Ну, или пытают», — подсказывает сознание. Я не отхожу от стенки, пока на той стороне не появляется какой-то шум. Сколько времени прошло? Я не считала. — Пит? — Китнисс? — Где ты был? С тобой всё хорошо? — Меня отправили мыться. — Я облегчённо выдыхаю, чувствуя непонятную лёгкость. Зажмуриваю глаза так, что аж вижу белые искры. — А тебя разве нет? Мне сказали, что тебя тоже… — Нет, нет, меня тоже водили в душ. Я просто испугалась, подумала, что… Прикусываю язык. — Что со мной что-то случилось? Я не вижу его лица, но уверена, что на нём сейчас красуется лёгкая довольная улыбка. Стоит ли признавать, что ещё по каким-то неведомым мне причинам, этот человек волнует моё сердце и разум? Поэтому я угрюмо молчу, но улыбка почему-то так и норовит залезть и на моё лицо тоже. — Я пойду на диван, — тихо сообщаю я Питу через какое-то время. — На полу сидеть больно. — Хорошо, — сообщает он, но судя по звукам никуда не уходит. Я же встаю и возвращаюсь к мягкому диванчику. Однако странное чувство сопровождает меня. На холодном жёстком полу казалось куда уютнее, чем на мягкой и согревающей поверхности. А может, всё дело вовсе и не в мягкости. Я встаю и первым делом перетаскиваю небольшой пушистый ковёр, который лежал перед диваном, к стене. Принимаюсь лопатить подушки дивана, чтобы устроить себе постель всё у той же стены. Верхние оказываются несъёмными, но вот нижние можно вытащить. Всего их три, и одну за другой я усердно перетаскиваю. Пит слышит мою возню. — Что у тебя там происходит? — Я передумала, — отвечаю я, ничего не объясняя, но скорее всего он и так понимает. Потому что в ответ я слышу возню с той стороны. Уголки губ сами растягиваются. Когда я вытягиваю из объятий дивана последнюю подушку, я не верю своим глазам. Между спинкой и внутренним наполнением дивана с самого бока, торчит очень плохо вкрученный шуруп с широкой шляпкой. Как он здесь оказался? Мог ли кто-то намеренно оставить его здесь? Или случайно забыли вкрутить до конца? Может, это какая-то проверка? В голове всплывают все самые ужасающие предположения. Однако взять шуруп я всё же решаюсь. Приложив немаленькие усилия и в конечном итоге сев на пятую точку, но я выдираю его. В новой одежде нету карманов, нет даже бюстгальтера, в который его можно было бы как-то запрятать. Подхожу к своему новому лежачему месту и прячу находку в подушке, расстегнув молнию чехла. Пусть пока будет здесь, главное, чтобы под рукой. Ещё через какое-то время приносят еду, и я обедаю. Время течёт неумолимо медленно. Делать совсем нечего. Только лицезрение потолка и разговоры с Питом. Он поведывает мне историю своей жизни. Красочно и во всех подробностях рассказывает о том, как впервые увидел меня. Оказывается, мы действительно сидели в одном классе. Надо же, я совсем не помню его. Говорим обо всём о чём можем, я спрашиваю вещи в которых не уверена, а он охотно (ну на самом деле не особо) рассказывает, потому что понимает, как это сейчас для меня важно — понять что к чему. Свет за окном потихоньку меркнет. И с каждой минутой чувствуется всё больший нервоз от ожидания. Вряд ли нас оставят так надолго вести беседы о жизни. Хотя, возможно, наши беседы они изначально и не предполагали, а это мы идём наперекор правилам. К ночи нас снова уводят, всё в ту же комнату. Сажают на стулья, только теперь не рядом, а напротив друг друга, связывают руки, но контакты к ним не присоединяют, даже когда приходит Кабан и выпроваживает миротворцев за дверь. Сегодня Фатцо с каким-то чемоданчиком. — Я так горел желанием пообщаться с вами! Весь день ждал этой минуты, — воодушевлённо визжит он. Мы с Питом опять угрюмо молчим. Готовые к любым пыткам. Не знаю, что он ещё намеревается с нами делать. Вчера он явно пытался настроить меня против Пита, но что сегодня, когда он поймёт, что у него не получилось? Может, притвориться пока не поздно? — А чего это мы такие невесёлые? Сейчас повеселимся. Он берёт свой чемоданчик и раскрывает его как книжку, направляясь ко мне. Поворачивает наружу содержимым, утыкая мне прямо в лицо. — Выбирай. Передо мной на первый взгляд какой-то набор кухонной утвари. Ножи разной длины и с разным лезвием, какие-то ножницы, щипцы и зажимы. Только вглядевшись, я понимаю, что это наши новые орудия пыток. В горле тут же пересыхает, а сердце падает в пятки. — Выбирай! — настойчиво призывает Кабан. Ох, интересно, что же из этого будет интереснее: прибор, который служит, судя по всему, секатором для конечностей, или щипцы, которыми весьма удобно было бы выдирать ногти. Сглатываю, собираясь ответить. — Молча. Я хочу, чтобы это осталось сюрпризом для вас. Утыкаюсь взглядом в самую безобидно выглядящую по моему мнению вещь. Кабан уточняет, тыкая пальцем, а после моего подтверждающего кивка направляется к Питу, заставляя его принять такое же решение. Из-за массивной спины я ничего не вижу, но Пит выбирает куда быстрее меня. Кабан возвращается к своему столу, раскладывая на нём свои новые игрушки. — Хотелось у Вас спросить, — неожиданно для всех нас произносит Пит. — Прим и миссис Эвердин в порядке? Я заинтересованно поднимаю голову. — Грызёт чувство вины? — ухмыляется мужчина, не поворачиваясь к нам, а у меня внутри всё снова сжимается. — Они. В. Порядке? — сквозь зубы зло шипит Пит, что удивляет даже меня. — Пока что да. — А собака Прим? Что вы с ней сделали? Она не переживёт, если с ней что-то случится. Что? Какая собака? Что Пит несёт? — Шавка тоже у нас, заткнись Мелларк, — бесится мужчина, поворачиваясь. И тут до меня доходит. Это то, о чём он говорил. Они не знают. Прим не у них. Он действительно просто играл со мной, заставляя поверить в то, что ей угрожает опасность. От сердца отлегает. Я смотрю в глаза Пита, выражая благодарность за это душевное спокойствие. На моих губах даже появляется глупая неуместная улыбка от всей глупости ситуации и прокола Фатцо. Я верю Питу. Как бы сложно ни было моему мозгу принять ту или иную информацию, сейчас я выбираю полностью довериться Питу, его словам. Он не солгал насчёт Прим. Хотя бы с ней всё хорошо. Сестра в порядке. Кабан не сможет меня больше ей запугать. И, кажется, в этот самый момент он и сам понимает это. Глядит на нас и подходит ближе. — Чёрт, Мелларк, подловил. — Фатцо усмехается. Он переводит заинтересованные взгляды между нами. — А я вижу, вы спелись, да?