Ты мне доверяешь?

новая вспышка, откровенье, рассказ,

××К××

Несущийся со скоростью света поезд размеренно замедляется, готовясь наконец остановиться. Изнеможённая от нетерпения, я нервно тереблю край вязаной кофты. Оказывается, плохая погода настигла не только Дистрикт-4. По пути нам не встретилось ни одного ярда, которое прогревало бы миролюбивое солнышко. Создаётся впечатление, что погодой кто-то намеренно управляет, нагнетая к чему-то нехорошему. — Перестань, это же кашемир, — моя спутница шутливо бьёт меня по ладони, чтобы я наконец отстала от терзаний приятной материи. — Если я испорчу твою кофту, куплю новую. — Увы, такой же ты не найдёшь, это ручная работа, — насмешливо, но добродушно фыркает девушка, стоящая бок о бок со мной, пока я лицезрю медленно сменяющийся пейзаж каньонов на горы и холмы, а вскоре вижу и городские постройки, и, наконец, вокзал. Как только двери вагона распахиваются, я сразу вылетаю наружу. Все мои скромные пожитки уместились в одну сумку, висящую на моих плечах, а вот соседка принимается выгружать чемодан за чемоданом, с чем ей охотно помогает симпатичный молодой проводник с рыжей гривой и веснушками. Мне же срочно требуется вдохнуть свежего воздуха. Ну, насколько можно назвать воздух Капитолия свежим. Дорога в этот раз хоть и не была извилистой и заняла всего одну ночь, потому что я разорилась на экспресс-класс, свежего воздуха в салоне всё равно катастрофически не хватало, несмотря на вентиляцию и кондиционирование. Ещё и плохие досаждающие сны мучили всю ночь, не давая выспаться. — М-да, вот тебе и лето, — Глория медленно выходит из-за моей спины, смотря туда же, куда и я — на готовое расплакаться небо. — Скоро станет лучше, — обещаю я то ли себе, то ли ей. Блондинка принимается куда-то звонить, судя по всему, вызывает такси. И дорогая машина класса люкс подъезжает менее чем через пять минут. — Поехали, Китнисс, я тебя подвезу, — девушка мягко подталкивает меня к машине, пока водитель укладывает её кладь в вместительный багажник авто. — Да нет, спасибо, я на автобусе, будет время подумать, — отнекиваюсь я, пятясь назад, но утыкаюсь спиной в настойчивую твёрдую ладонь. — У тебя и в машине время подумать будет. Обещаю. Давай. Её тон совершенно не требовательный, но в то же время такой настойчивый и безотлагательный, что хочешь не хочешь, а подчинишься. Глубоко вздохнув, забираюсь с ней на шикарные кожаные задние сидения. Я сообщаю водителю свой адрес и машина трогается с места. — Значит так, — начинает Глория, — делаем всё, как договорились. Ты не говоришь с Питом до тех пор, пока я не выведаю детали у Кабана. — Сложно не заметить с какой неприязнью девушка произносит последнее слово, даже не назвав его отцом в этот раз. Я сначала необдуманно киваю, но уже через секунду, встрепенувшись, хмурюсь, уставившись на блондинку. — А если не получится? — От волнения я заламываю пальцы рук. Слишком обеспокоена тем, что Глория решила помочь мне выяснить правду. Да и ей самой любопытно, в чём так провинился Пит. В общем, нам обеим надоело находиться в неведении. — Мне выяснить подробности или тебе не разговаривать с Питом? — издевается она. И видя мой не самый грозный, но достаточно убедительный взгляд для того, чтобы отставить шуточки в сторону, продолжает: — Тогда придётся идти на хитрости, но инфу я в любом случае достану. Не успокоюсь теперь. К заломам пальцев рук примешивается ещё и нервное отстукивание непонятного ритма ногой по полу авто. Глория накрывает моё колено своей ладошкой, а затем и мои руки. — Всё будет хорошо, Китнисс. Во что бы Мелларк ни вляпался, мы всё решим. Я стараюсь как можно мягче улыбнуться девушке. Её помощь действительно оказалась для меня ценным кладом. После того нашего разговора, в котором я открыла довольно многое для себя, окончательно закрыла некоторые вопросы и Глория. Спустя какое-то время молчаливыйх взглядов в Четвёртом мы с ней разговорились вновь, и на удивление, столь искренний диалог пошёл нам обеим на пользу. Мы многое для себя прояснили. Догадки подтвердились, несостыковки сошлись, а вопросы нашли свои ответы. Хотя, конечно, не все… Машина подъезжает к моему подъезду, я выхожу, и Глория, подмигнув на прощание, уезжает. — Утёнок? — кричу я, разуваясь на пороге квартиры. Не успеваю я бросить сумку на пол, обнаруживаю в квартире полный кавардак. У меня тут же ускоряется пульс. Я принимаюсь заглядывать в комнату за комнатой, выкрикивая имена мамы и Прим. В ответ ничего, дома пусто, даже долбанного кота нигде нет. Телефоны недоступны. Мне становится легче, когда на кухонном островке я нахожу записку, выведенную аккуратным почерком сестры, о том, что скоро она мне позвонит и всё объяснит. Куда пропали и что за погром в квартире — не написано. В приступе лёгкого головокружения облокачиваюсь на стол, взгляд толком не может ни на чём сфокусироваться, но даже при этом моим вниманием завладевает какое-то массивное чёрное пятно. Я подхожу поближе к кухонному окну и рассматриваю это пятно. Словно огромное чёрное облако врезалось в дом напротив. Видимо, случился пожар, и дым опалил здание снаружи, оставляя причудливо-уродливые узоры на нём. Надеюсь, всё обошлось и кроме имущества никто не пострадал, но мне сейчас даже не до этого. Только отвожу глаза от одного обгоревшего окна к другому, как замечаю промелькнувшее там движение. Возвращаю взгляд туда же и ничего не обнаруживаю. А странное ощущение, что за мной теперь наблюдают остаётся. Неприятно. Поэтому я чувствую себя в большем спокойствии на расстоянии от собственных окон. Я решаю, что нужно внимательно и не спеша осмотреть квартиру. В зале обнаруживаю, что в шкафах мамы половины вещей нет, у Прим аналогичная ситуация. В ванной исчезли практически все средства личной гигиены, что наталкивает на мысль, что они куда-то ушли, но погром указывает либо на их спешку, либо… на спешку кого-то другого. В моём шкафу вещи не тронуты. Я занавешиваю окно шторами, потому что неприятное сопровождающее чувство всё ещё ощущается кожей и наконец бросаю взгляд на кровать. Я бы и не заметила, если бы не прикреплённая к коричневый обёртке — в цвет моего покрывала — белая записка, со всё тем же почерком сестры. «Он попросил оставить это здесь. Сказал, можешь делать с ней что захочешь.» Не нужно гадать, чтобы понять, что скрыто за бумажной упаковкой. Но я всё равно шумно раздираю бумагу. Когда я вижу свой собственный портрет, внутри всё тут же сжимается. «Неужели он видит меня такой?» Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кожа идеально ровная, будто, если прикоснуться к холсту, можно почувствовать её лёгкую бархатистость. Свет романтично подчёркивает каждую черту, даже угловатые плечи, которые мне так в себе не нравятся, выглядят идеально… вписывающимися. Нежные оттенки красок перемешаны между собой, мелкими мазками точечно наложены друг на друга. Я здесь красивая. И всё стараниями Пита, который так любовно переносил каждую деталь и запечатлял её в памяти. Рука невольно тянется к жемчужине на шее и начинает крутить, когда я изучаю причудливые блики от отражающихся бусин уже существующего только на этом изображении ожерелья. После долгого детального рассмотрения, нехотя откладываю дорогую сердцу картину и решаю, что раз Прим и мама собрали вещи, то мне стоит сделать то же самое. Вдруг раздаётся звонок на домашний телефон. Молча я поднимаю трубку. — Китнисс? — слышу перепуганный до смерти голос сестры. — Прим? Что случилось? Где вы с мамой? — Китнисс! — кричит она, её визг отдаётся мне в мозг, паника берёт верх, и я начинаю кричать в трубку в ответ, пытаясь понять, что произошло. — Прим! Где ты?! — КИТНИСС! Её крик настолько истошный, что в голове сразу возникают картинки ужаснейших пыток. — Где ты, Прим?! Где мама? — из моих глаз уже льются непрошеные слёзы, а грудь сотрясают рыдания. Слышны какие-то помехи, словно идёт борьба за телефонную трубку, а затем в ней раздаётся противный низкий металлический голос. — С возвращением, мисс Эвердин, мы заждались вас. После этих слов что-то сильно бьёт меня сзади по голове, едва я успеваю среагировать на шум, и последнее, что я вижу — белоснежная массивная обувь на уровне моих глаз. Миротворцы.

××××

Я открываю глаза и резко пытаюсь поднять голову. В висках тут же отдаёт сильнейшей болью, а шею будто сковывает на несколько секунд. Вокруг кромешная тьма. Только спустя пару мгновений я осознаю, что не могу произнести ни звука кроме глухого мычания, рот чем-то залеплен, а руки за спиной крепко связаны. Пытаюсь пошевелить ногами, но и там всё туго перевязано, а по телу отдаётся слабая вибрация тянущей от долгого лежания в одной сковывающей позе боли. Паника затапливает, и я всё равно пытаюсь кричать, но, как и ожидалось, безрезультатно, а повязка или что бы то ни было и не думает сдвигаться с места. Лежу так, наверное, уже достаточно долго. Трудно сказать, когда нет чего-то, за что можно зацепиться сознанием, будь то звёздное небо или тени от солнца. Я не понимаю, проходит пять минут или пять часов, однако тело болит всё больше, а вот в голове всё медленно, но верно успокаивается. Когда я слышу какие-то приближающиеся звуки я порываюсь снова закричать, но какое-то подсознательное чувство подсказывает — или скорее предостерегает — этого не делать. Что-то громко ударяется о поверхность — судя по всему, металлическую, — и звук громогласным эхом отдаётся в ушах. Кажется, я лежу в багажнике, потому что места мало, темно, здесь неудобно, сыро и слабо пахнет бензином, насколько я могу судить. А только что услышанный звук дал ещё одно подтверждение моей догадке. Точно такой же я услышала, когда таксист уложил вещи Глории и стукнул по капоту, давая понять, что готов отправляться. Снаружи идут какие-то разговоры, но я ничего не могу понять. Ворочаюсь — верёвки больно режут руки — и переворачиваюсь, стараясь оказаться поближе к источнику звука. — Так точно, сэр, — говорит один грубый приглушённый голос. — Привезли, заносить? Что значит «заносить»? Они про меня или про что-то ещё? И тут на меня обрушивается. Прим! Как такое могло вообще из головы вылететь?! На глаза начинают наворачиваться слёзы от подступающей истерики, а когда через открывшуюся сверху дверцу пробивается тусклый, но явно дневной свет, глаза уже вообще не могут сдержаться и их ужасно щиплет, так что я без зазрения совести позволяю слезам пролиться. Когда я начинаю хоть что-то видеть и понимать, до меня доходит, что два миротворца в белых мундирах и скрывающих их трусливые лица шлемах грубо пытаются вытащить меня из — всё-таки я оказываюсь права — багажника. Инстинктивно я начинаю брыкаться, не желая подчиниться, за что практически сразу получаю разряд током в бок живота. Отнюдь не приятная судорога проносится по телу, заставляя его стать ватным и непослушным. Меня как тряпичную куклу закидывают на плечо и куда-то несут. Всё, что я успеваю рассмотреть спутанным сознанием и перевёрнутым — от неудобного положения — взглядом, это грозные холмы, нависающие над тучами, а точнее, наоборот. В другой стороне в самом отдалении я вижу горы, деревьев мало, местность почти открытая, других зданий нет. Могу предположить, что мы за городом, потому что перед горами, как мне кажется, начинают мерцать огни Капитолия, готовящиеся к вечеру. Наверное, стоило притвориться спящей перед тем, как меня вытащили, но я не смогла сдержать эмоций. Тогда я украдкой смогла бы рассмотреть всё получше, а не так, как сейчас, когда я уже чувствую, что увиденные образы расплываются по уголкам сознания, прячась на разных уровнях памяти, потому что измученный мозг ещё не готов к нескольким задачам одновременно. Меня заносят в дом, проносят по тёмным коридорам. Тут я тоже стараюсь запомнить дорогу: налево, направо, снова направо, или нет, всё же налево? Меня сейчас стошнит. Моё тело грубо бросают на что-то достаточно мягкое, чтобы не почувствовать раскалывающей боли, как от падения с дерева на голую землю. Оба миротворца, притащившие меня сюда, выходят из помещения, и я слышу, как затворяется за ними дверь. Поворот ключа, и вот я в заточении. Снова. Маниакальным взглядом пытаюсь оглядеть пространство вокруг себя. Оказывается, я лежу на обычном диване, на вид приличном, даже дорогом, но безвкусном. В комнате, в которой я нахожусь, нет другой мебели, кроме круглого стола и такой же круглой табуретки рядом. Свет из небольшого занавешенного окна едва освещает помещение. Близится ночь. Сколько же я была без сознания? Помимо дивана и стола, обращаю внимание на дорогие канделябры, которыми увешаны позолоченные стены с искусным орнаментом. Полы каменные. Должно быть, пока отсюда не вынесли почти всю мебель, здесь было даже красиво и уютно. Во мне вдруг снова просыпается паника, когда я вспоминаю убранство собственного дома и истошные крики сестры в трубке телефона. Где Прим? Она где-то здесь? Возможно, в соседних комнатах кто-то есть, нужно выбраться. Как-то выбраться и всё обыскать! Но кому это нужно, что за извращенец всё это творит? Я извиваюсь и больно падаю на пол. Нужно как-то развязать руки или ноги. Переворачиваюсь на спину, запрокидываю к верху — как могу — ноги и, превозмогая ужасную боль в руках, пытаюсь «обхватить» ими бёдра так, чтобы вывести вперёд. Но нет. Ничего не получается, а кожа на запястьях начинает гореть. Пытаюсь встать. Не с первого раза, заваливаясь на бок от туго перевязанных ног, но у меня получается. Решаю предпринять снова предыдущую попытку перемещения рук вперёд, но уже стоя. Стоять на ногах больно, костяшки на лодыжках плотно прилегают друг к другу, больно ударяясь. С руками, на удивление, выходит менее болезненно чем лёжа, и мне даже удаётся переместить их из-за спины вперёд. Теперь затёкшими пальцами я могу развязать себе ноги и отлепить скотч от рта. Руки, как бы я ни пыталась и ни изворачивала их, освободить не получается. Значит, нужно найти что-то другое. Что-нибудь острое. С надеждой гляжу на стол и стул, но тут всё заранее предрешено. Что сами поверхности, что их ножки, всё круглое. Даже диван не умеет никаких острых углов. Поэтому я снова заглядываюсь на канделябры. Да. Это может сгодиться. Подхожу к ближайшему из них. Главное, чтобы хватило сил подтянуться. Я не самая высокая девушка, и сил как будто бы уже не осталось, а металлические светильники в виде резных листьев висят достаточно высоко. Похоже, судьба решила ненадолго смилостивиться надо мной, и я с первой попытки касаюсь их туго обмотанным скотчем. Ничего не происходит, но я повторяю прыжки снова и снова. Сначала появляется мелкий разрыв у самого края, но чем чаще я прыгаю и цепляюсь им за острые листья, тем больше он становится. Иногда помогаю себе зубами. В конечном итоге мои руки свободны. Я бережно потираю покрытые ссадинами и неизбежными порезами запястья. Болят и кости, и мышцы, и кожа, и кажется, будто даже сосуды между ними. На дрожащих ногах я подхожу к двери и прислушиваюсь к звукам за ней. Тишина. Дёргаю за ручку, разумеется, она не поддаётся. Может, поискать, чем можно открыть дверь? В очередной раз обвожу комнату взглядом и обречённо вздыхаю. Ничего тут нет! Возвращаюсь с стулу, намереваясь взять его, чтобы обороняться или лучше сломать одну ножку, чтобы тоже использовать в качестве оружия, когда миротворцы снова нагрянут. Впадаю в дикое бешенство и полное бессилие, когда понимаю, что тот оказывается приклеен или вовсе прикручен к полу. Пытаюсь оторвать его от земли, опрокинуть, толкнуть, всё безуспешно. Со столом та же история. Слёзы вновь наполняют глаза. Да что же такое?! Не сдавайся раньше времени, Китнисс!!! Борись! В ярости пытаюсь отодвинуть диван, повиснуть на них и выдрать из стен канделябры. Всё прикручено намертво. Бьюсь в окна руками, доводя до зуда свои кости, но стекло не поддаётся. А за ними лишь вид на горы, что я видела прежде, только вверх тормашками. В моём арсенале две подушки с дивана и длинная штора, в которой я могу, разве что только удавиться. Хотя и это как постараться надо… Шумно валюсь на диван, утыкаясь в него лицом и даю волю слезам. Возможно, если я проплачусь, моему мозгу станет проще соображать. Нужно хоть немного избавиться от напряжения. Плачу беззвучно, заглушая рыдания рукавом кашемировой кофты. Отныне ей действительно конец. Не знаю сколько времени проходит. В комнате темнеет, свет никто не включает, а у меня такой привилегии нет, да и не надо. Через, видимо, несколько часов — судя по луне, свет которой появляется на полу перед диваном в форме оконной рамы, выглянув на пару мгновений из-за тёмных туч — замок на двери щёлкает. Я тут же резко сажусь, утирая мокрые щёки вспотевшими, но ледяными ладонями. Собираюсь наброситься на вошедшего, и будь, что будет! Но в дверном проёме вместо силуэта миротворца вижу маленькую хрупкую девушку. Одной рукой она щёлкает выключатель с той стороны стены, а другой ловко держит поднос. Комната резко загорается золотистым светом, прямо из тех самых назойливых светильников на стенах, что мне приходится щурить глаза. Девушка проходит внутрь и дверь за ней затворяется. Я её не узнаю. Потому что не знаю. Её взгляд хладнокровен, когда она изучающим взглядом осматривает мои руки, ноги и зарёванное лицо. Она проходит и ставит на стол поднос, затем разворачивается и так же беспристрастно направляется на выход. — Стойте, — хриплю я. После долгих рыданий и молчания в глотке всё противно першит. Прочистив горло, я соскакиваю с дивана, двигаясь к девушке. — Где моя сестра Прим?! Она не пугается моих резких движений, лишь стремительно разворачивается и молниеносно тычет в меня уже знакомым до боли прибором, который я не успела приметить до этого. Электрический ток заставляет ноги подкоситься, и я падаю, продолжая биться в слабых конвульсиях. Вижу, как ноги маленькой шатенки неторопливо переступают порог и дверь снова закрывается. Я заставляю себя подняться и подползти к двери. Собираю все силы в кулак и начинаю дубасить им по металлической двери. — Где Прим?! — Кричу я насколько моей глотке хватает сил. — ПРИМ! Я кричу и кричу, отбивая руку чуть ли не до дробления кости. Сил нет. Медленно приваливаюсь к стене и сползаю на самый пол. Глаза закрываются от изнеможения и бессилия. Я так устала. Мне даже кажется, что я слышу голос, который зовёт меня в омут сна. Приглашает наконец-то расслабиться и отпустить всё. Словно обещает, что если я сейчас закрою глаза, то когда открою их снова, этот кошмар кончится. — Китнисс… Да, точно, слышу. Сладкий, взволнованный и жутко напуганный голос, который я так люблю. Мозг отключается, но я точно знаю, что на той стороне меня зовёт и ждёт Пит.