Ты мне доверяешь?

××П××

Вдохновение так и плещет, выплёскиваясь через край. Не помню себя последний раз в таком состоянии, наверное потому, что я не был в нём никогда. Я только и успеваю менять холсты и кисти, встречаться с новыми людьми и оценщиками, а ведь ещё остаётся работа, и, конечно же, Китнисс, которой я хочу уделять всё своё внимание, потому что именно она мой главный приоритет. Сегодня одна из немногих спокойных ночей. Я так давно не появлялся в квартире на Раст-Стрит, потому что просто не было необходимости. Китнисс всегда рядом, стоит мне протянуть руку. Она моя. Но что-то заставило меня сесть в машину, привезти сюда одну единственную незаконченную картину и наконец заняться ей. Её портрет. Я несколько недель не добавлял на него новые слои краски. Провожу пальцем по любимым губам, запечатлённым на шершавой поверхности холста. Они получились такие же как в жизни, каждая их деталь. Её черты лица, как всегда, завлекают. Чуть вздёрнутый носик, скулы, блестящие волосы, густые ресницы, не нуждающиеся ни в какой косметике. Должно быть, она моя Галатея или ангел, спустившийся с небес к грешнику, чтобы тому была дарована возможность замолить его грехи. А он настолько поглощён красотой божественного создания, что не обращает внимания, как утягивает её на то же самое тёмное дно, в котором находится сам, обламывая и марая белоснежные хрупкие крылья. В её окне в доме напротив темнота. Она перестала спать при свете, теперь она её не пугает. Говорит, что со мной кошмары покинули её, и я ей охотно верю, потому что и она изменила мою жизнь.

××××

— Сынок, ты сам мне сказал, что адвокаты не могут предложить ничего дельного, — прозаично вздыхает отец. — Но так же нельзя! — чуть ли не кричу я, тыча пальцем в лежащие на столе бумаги. Люди за соседними столиками с любопытством оглядываются на нас. Старые, шершавые и покрытые морщинами руки отца сжимают мою ладонь. — Можно. И давно пора. — Нет. Мать будет в бешенстве! — выплёвываю я. Мозгами сам понимаю, что это лучший вариант из имеющихся, но совесть не позволяет на него согласиться. — Побесится и успокоится. Она всю жизнь бесится, ей не привыкать, — добродушно замечает отец, будто бы говорит о сущей мелочи, а не о потере дела всей его жизни. — Я не могу так поступить. Я же изначально и согласился на всё только ради тебя. — А я не хочу, — повышает он голос, и наконец-то в нём проскальзывают хоть какие-то нотки стали. На глубоком, эгоистичном уровне своего подсознания я хочу, чтобы он проявил больший напор и убедил меня. — Не хочу, чтобы ты жертвовал своей жизнью ради этого. — Если ещё немного подождать, мы сможем полностью выкупить свою долю. У меня пошли первые суммы от продаж картин. Суммы немаленькие, а дальше — больше. Капитолийцы готовы раскошелиться на любое дерьмо, даже если это окажется кляксой, оставленной смазливым пареньком. — Не говори так, — строго произносит папа. — То, чем ты наконец-то занимаешься — прекрасно. И всё благодаря той девушке. Ты не должен терять её из-за нас. — Не из-за вас, а из-за Бреца и матери, ты тут ни при чём. — Ещё как при чём. Это я виноват. Пока она посылала тебя почти в добровольное рабство, давя на обязанности перед семьёй… я молчал, не высказывал ничего. Был так ошеломлён и раздавлен, что совсем не думал о тебе. Но теперь я всё обдумал и решил. Мы потеряем свой бизнес! — Отец… — Пит, послушай. Моя жизнь с твоей матерью не была сахаром. Ты сам знаешь, что мы не особо друг друга любили, и это сказалось на нашем отношении к детям, к друг другу. Именно поэтому эти пекарни были так важны для меня. Я полностью уходил в работу, не посвящая себя семье. Я не хочу, чтобы с тобой было так же! Не хочу, чтобы ты был несчастлив! Горько слышать от него такое и понимать, что тёплых чувств между ними с матерью было не особо много, а скорее, чувство долга и ответственности перед собственными детьми, которые забывались и стирались, превращаясь в ничто, по мере нашего взросления. — Что тогда с нами будет? — казалось, груз должен спасть с моих плеч, но сейчас я как никогда ощущаю тяжесть этой ноши. — С нашей семьёй? — Ничего. Вырученных денег хватит на то, чтобы покрыть почти весь долг, а там дальше решать и как-то жить. — Как-то жить, — недовольно всплёскиваю руками. Женщина за соседним столиком неодобрительно цыкает и демонстративно отворачивается. — Живут же люди как-то без собственного бизнеса и ладно. Будем получать пенсию с твоей матерью, у Бейгла своя семья, свой заработок, ты точно не обеднеешь. — А Брец? Что будет делать этот идиот? На какие деньги жить, а какие проигрывать? Он ведь так и продолжит вытягивать их из вас и выкладывать всё на стол в каком-нибудь казино. — А мы не дадим! Пусть идёт работать и привыкает к обычной жизни. Ищет занятие по душе. — Его занятие по душе это беспросветно пить и портить другим жизни, — фыркаю я, озлобленно разваливаясь на стуле, что тот даже отъезжает от стола на пару сантиметров. — Но это не ему приходится платить за его же ошибки, а тебе! И ты не должен этого делать. Не понимаю, с чего это вдруг отец встал на мою сторону, когда так долго отмалчивался. На этой неделе я переговорил, наверное, с целой дюжиной юристов и разных агентов, и все как один твердят: «Дело дрянь!» Ладно бы ещё само дело, с нашей потерей акций всего в 1/3 мы бы могли и выиграть дело, но ведь зависит от того, против кого играешь. А ни один не решится выступить против Кабана, никто не хочет терять репутацию, уважение и возможность жить, вступив в заведомо безнадёжное сопротивление. Когда я сказал отцу, что пытаюсь что-то решить, он промолчал, стыдливо поджав губы, а теперь просит бросить это дело вовсе. Бросить пекарни, бизнес, всё, что он строил годами. Оставить всё Кабану, уплатить таким образом долг и ещё накрыть чем-то сверху. Полностью отказаться от всех притязаний. Предложение соблазнительное, я не буду врать. Тогда это будет значит, что я буду свободен, смогу, наконец, избавиться от Глории и её всевластного и вездесущего отца, опекающего дочь. Больше никаких долгов, никаких обещаний, никакого навязанного брака. Я смогу быть с Китнисс. Смогу стать её, а она полностью моей. Больше не нужно будет врать им обеим, скрывать друг от друга. Больше не придётся смотреть в любимые глаза и тайно отвечать на сообщения «невесты» в этот момент, убеждая, что не нужно приезжать. Больше не придётся сидеть и пить кофе с той, кого не выношу и испытывать ужаснейшие угрызения совести и чувство предательства по отношению к той, с кем хочу быть. Как же я от этого всего устал. Устал от вранья и лжи, от притворства. Устал от себя. — А потом ты познакомишь меня с ней. Правда ведь, познакомишь? — меня вытягивает из мерзких раздумий хрипловатый и посапывающий, но такой добрый и мягкий голос отца. — Познакомлю, обязательно познакомлю, — обещаю я.

××××

Стало быть, решение принято. Ещё вчера, после долгого и напряжённого разговора с отцом я договорился о встрече с Кабаном. Сегодня я наконец покончу со всем. С их семьёй, с их правлением, с их правом на распоряжение моей жизнью. После стука в дверь кабинета практически сразу же слышу грозное «да» и тут же вхожу. Главное — не показывать страха. Перед этим человеком лучше прослыть слишком самоуверенным болваном, чем дать подавить себя ещё в самом начале. Пока что я держался неплохо. — Есть разговор, — сажусь в кресло перед дорогущим столом из красного дерева. Вальяжно закидываю одну ногу на колено и облокачиваюсь на мягкую спинку. На стол бросаю папку со всеми документами, которые ни мне, ни моей семье больше не понадобятся. — Мы готовы продать остальные 2/3. Во взгляде напротив ни капли удивления, лёгкая заинтересованность, но не более. Беру на себя смелость продолжать. — Этого хватит на то, чтобы покрыть почти весь долг, остальное я доплачу чуть позже, так что можешь забрать всю сеть себе и расходимся. Долгий, испытывающий взгляд уставлен на меня. Маленькие карие глазки медленно скользят с меня на бумаги и обратно. — Мелларк, что за дела? — Это не дела, а их завершение. Нашему сотрудничеству, — последнее слово я специально подчёркнуто выделяю, произнося особенно чётко, — настал конец. В ответ обескураживающая тишина. Кабан не самый разговорчивый или многозадачный человек. Я уже было решаю, что «разговор» окончен, порываюсь встать и покинуть это место раз и навсегда, как поверх моей папки с документами с громких хлопком падает другая. — Что это? — я замираю в полусидячем-полустоячем положении. — А ты глянь, — Кабан растягивается на стуле, достаёт откуда-то из ящика толстую сигару и медленно прикуривает, разнося по тёмному помещению клубы дурно пахнущего дыма. С опаской, но стараясь держаться как можно равнодушней, открываю папку. — Думал, я не узнаю? Рассматриваю лежащие передо мной бумаги, фотографии, заметки. Большинство из них посвящены Китнисс. Личное досье, собранное каким-то человеком Кабана, фотографии сделанные на улице: на некоторых она одна, где-то с Прим, на других мы вместе… идём по улице, взявшись за руки, или, где я оставляю на её щеке аккуратный поцелуй. На самом верхнем Китнисс разговаривает со своим приятелем у какого-то магазина, рядом с ней Прим. Должно быть, помирились, думаю я. Неважно, это меня не задевает. Куда больше меня заботит зачем Кабану всё это. Листаю бумаги дальше, находя точно такие же, но довольно укороченные версии досье на почти всех наших общих знакомых, попадается даже пара юристов, с которыми я встречался буквально один раз. — Повторяю. Что это? — я стараюсь скрыть дрожь в голосе, хотя леденящий ужас уже обволакивает меня изнутри, требуя выбраться наружу. — Твоя прошлая жизнь, Мелларк, — ухмыляется мужчина. — Понимаешь, в чём дело, — он устраивается поудобнее в своём кресле, полностью заполняя его своей массивной тушей. — Моей дочери ты вообще-то действительно нравишься. И я бы не хотел, чтобы она узнала об этом недоразумении. Говоря о недоразумении, он явно даёт понять, что имеет в виду Китнисс. Каждая клеточка моего тела напрягается от таких разговоров. С ним. О ней. Чтобы как-то себя успокоить ритмично сжимаю и разжимаю кулаки, заставляя кровь не стоять на месте. — Вы не можете… — начинаю я. — Ох, правда? Не могу? Я могу очень многое, Мелларк. Позвони своей девушке, и узнаешь хотя бы одну из этих возможностей. Резко соскакиваю со стула. — Что вы с ней сделали? — С ней… пока ничего. Но ты позвони, я подожду, — он снова медленно затягивается и принимается выплёвывать кольца густого дыма. Достаю из кармана лёгкой куртки телефон, нажимаю по экрану буквально два раза и уже слышу гудки. «Пожалуйста. Только возьми трубку.» Ответа долго ждать не приходится. — Уже соскучился? — слышу я приглушённый игривый голос на той стороне. — Очень, — как можно непринуждённее отвечаю я, а сам с облегчением выдыхаю. — С тобой всё хорошо? — Со мной да. Сижу сегодня с малышкой Адалиндой, пока Эффи в больнице, их няня заболела и… — Что с Эффи? — Ничего, — сконфуженно отвечает Китнисс. — А вот Хеймитч попал в аварию, прости, со всем этим я совсем забыла сообщить тебе. Тело снова напрягается как пружина. — Что-то серьёзное? — Нет, нет, всего лишь перелом ноги в двух местах. Врачи говорят он напился и вышел прямо на дорогу. — Напился? — бросаю подозрительный взгляд на спокойного как удав Кабана. Насколько я знаю из рассказов Китнисс, Хеймитч раньше выпивал, но сейчас и капли в рот не берёт чего-нибудь алкогольного. — Мы сами не понимаем, он так долго держался и непонятно по какой причине сорвался. Эффи говорит, что дома у них всё было хорошо, а теперь истерит и грозится разводом, якобы во второй раз она его от бутылки не оторвёт. Ясно, что дело нечисто, но главное, что все живы. Главное, что Китнисс в безопасности. — Хорошо, слушай меня, всё будет хорошо, мы разберёмся, ладно? — чувствую на себе усмехающийся взгляд тучного мужчины. — Да, знаю, мне очень хочется с тобой поговорить, но позже. Молчу, обдумывая ответ. Я не знаю во что выльется этот вечер. Китнисс ещё что-то говорит в трубку, но за заднем фоне слышится плач ребёнка и заглушает её слова. — Мне нужно идти. — Хорошо, — как заведённый повторяю я. — И, Пит? — она порывается что-то сказать. — Да? Промедление в несколько секунд оглушает сильнее любого удара. — Эм, ничего. Скажу потом. И Китнисс сбрасывает трубку. — Убедился? Я опускаю телефон и поворачиваюсь к мужчине. Медленно сажусь обратно на кресло, но уже не растягиваюсь, а занимаю деловую позу, готовый к переговорам. — Чего вы хотите? Не нужно задавать лишних вопросов, чтобы понять, что этот человек может с лёгкостью навредить Китнисс или кому-нибудь из её близких. — Твой друг Эбернети пострадал по твоей ошибке, Мелларк. — Моя фамилия из его уст уже стала казаться мне чем-то вроде проклятья. — Ты захотел стать самостоятельным, — вдруг Кабан начинает хохотать, театрально утирая с уголка глаза несуществующую слезу. — Эти люди решили тебе помочь. Я поощряю инициативу, и в жизни с Глорией тебе, конечно, нужно какое-то хобби, несомненно. Но мне не нравится, когда незнакомцы лезут к тому, что по праву уже моё. Я молчу, крепко сжимая кулаки, так, что даже коротко стриженные ногти больно впиваются в кожу, а кровь от пальцев отливает, заставляя их неметь. — Вот, что я тебе предлагаю, — продолжает Кабан, наконец откладывая докуренную сигару. — Возвращаем всё как было. С небольшими изменениями. Я даже готов вернуть твоему отцу все акции и простить долги твоего братца. А ещё не трону твою певчую птичку. Но... — Но я должен жениться на Глории? — Жениться, холить и лелеять, Мелларк. Она ничего не должна узнать. Моя дочь — самое дорогое сокровище, и, упаси господь, обидеть её. А ты уже почти это сделал. Представляешь, как моя малышка была бы расстроена, узнай она о твоём развлечении? Порываюсь фыркнуть от последних слов, но собирая последнюю волю в кулак, сдерживаю себя. Китнисс не увлечение и не развлечение. Но из-за меня она стала разменной монетой. И она этого не заслуживает. Если я буду рыпаться, она пострадает. За меня решение принято уже давно. Палач над моей головой разве что ждёт условного кивка, но топор давно занесён. Единственное о чём я думаю, это как поступить с Китнисс. Если расскажу ей всю правду, она, скорее всего, испугается, но не так, чтобы бросить. Она выберет противостоять и бороться. Это слишком в её духе. Остаётся только одно. Лучше уж боль причиню ей я, чем кто-то другой. Пусть будет полна отвращения только ко мне и только за это, чем если кто-то из её близких окажется в серьёзной опасности и беде, опять же, только по моей вине. Пусть это будет разбитое сердце. Не одно, а целых два, но зато её жизнь будет в безопасности, и я буду знать это. Она будет жить, и рано или поздно обретёт своё счастье. Пусть ненавидит. Пусть будет так.